— Попроси его прийти вечером, — сказал Алтунин Тухтаю. — Пусть расскажет всему экипажу.

Вечером Мухаммед пришел к кораблю переодетый в новую галябию. Он был доволен, что именно сегодня отдал эту кружку. Завтра начинался священный месяц поста — рамадан, когда нельзя ни есть, ни пить. Большой глаз аллаха — белое солнце — будет зорко смотреть за каждым человеком, и что он, старый Мухаммед, сказал бы этим добрым русским, пригласившим его на борщ?

Лейтенант Алтунин с палубы наблюдал за толпой. Всегда возле корабля собирались люди, а то, что их сегодня было больше, чем обычно, это он относил на счет старика Мухаммеда, который, по его мнению, несомненно, порассказал о теплом приеме.

Увидев в толпе Мухаммеда, Алтунин спустился по трапу. Но едва он ступил на землю, как толпа надвинулась на него, заговорила возбужденно. Особенно напирал один, круглолицый, в тонком свитерке неопределенного цвета. Он что-то говорил, кланялся.

— Чего он хочет?

— У него сын родился, — сказал Тухтай.

— Поздравляю…

— Он просит разрешения назвать его русским именем.

— Пусть называет. Зачем же спрашивать?

— Без разрешения не полагается. У арабов имя как талисман, предсказание судьбы. Имя обязывает.

— Называй, отец, — сказал Алтунин. — Желаю счастья и тебе, и твоим детям, и детям твоих детей. А какое имя ему нравится?

— Ему хочется назвать сына именем строгого русского командира — Надо.

— Он думает, что это имя? Объясни ему.

— Объяснял. Жара, говорит, не жара, а вы все равно работаете — Надо велел. Праздник, не праздник — Надо…

Алтунин засмеялся:

— Надо, значит, надо!

Он пригласил Мухаммеда на корабль. Старик, подняв голову, медленно и важно пошел по трапу.

— Вот что, — сказал Алтунин Тухтаю. — Скажи им, чтобы не расходились. Кино покажем.

— Да они и так не разойдутся.

Матросы уже натягивали на юте белое полотнище экрана.

Арабских гостей было всего девять человек во главе со знакомым по приему на берегу заместителем командующего округом полковником Маамуном. Среди гостей Винченко увидел старого знакомого акыда бахри — капитана 1 ранга Гомоа Иткалима. Четыре года назад этот акыд приходил на крейсер, которым в ту пору командовал Винченко.

— Прошу к столу! — пригласил Гаранин и повторил приглашение по-арабски, да так непринужденно, что Винченко удивился: — Интфаддалю ли-тарабеза!

Гости сели без слов, с жадностью оглядывая стол. Винченко подумал, что они высматривают спиртное. Но арабские офицеры отказались даже и от еды.

— Нельзя, рамадан, — сказал акыд сидевшему рядом Винченко. — Ни есть, ни пить, ни курить, ничего нельзя. Пока не зайдет солнце.

— А как зайдет?

— Тогда можно.

— Можно и выпить?

Акыд пожал плечами и улыбнулся.

Наши офицеры, усевшиеся за стол с явным намерением как следует подкрепиться, не притронулись к еде не потому, что знали правила исламского этикета, считающего бестактным есть в присутствии постящихся, просто они были так воспитаны, русские офицеры, — без крайней необходимости не делать того, что неприятно другим людям.

Наступило неловкое молчание. Выручил Гаранин, предложив осмотреть картины и стенды, висевшие в кают-компании. Все встали, и тогда-то Винченко осторожно спросил полковника Маамуна о том, как он оценивает работу советских моряков. Полковник достал платок, высморкался и ответил торжественным, чуть напыщенным тоном:

— Мы знаем о выдержке моряков, достойно ответивших израильским провокаторам, знаем, как непросто дается траление в этих водах, и мы благодарны за помощь.

— Протралена, и неоднократно, вся указанная акватория. Работа в основном закончена…

— Жаль, что не обошлось без потерь, — вмешался в разговор акыд Иткалим. — У вас подорвался тральщик…

— Обошлось без потерь, — заверил его Винченко. — На тральщике лишь мелкие повреждения, он скоро вступит в строй. Любопытно другое: мина взорвалась на неоднократно протраленном участке…

И тут мысль его метнулась к недавним словам Иткалима, которые он понял теперь так: после захода солнца, когда аллах не видит, все может быть. Значит, ночью может быть и недисциплинированность? Арабы заверяли, что приборы кратности на всех донных минах при постановке были на нулях. То есть мины должны были взрываться под первым же проходящим над ними кораблем. Но случай с тральщиком доказывал, что могло быть иначе. Корабль не первый раз бороздил участок, когда взорвалась мина. А что, если она не единственная, эта мина?! Что, если лежат на дне и другие, отсчитывают проходящие над ними корабли, поджидая свои жертвы? Закончится траление, пойдут торговые суда, танкеры и начнут рваться на минах…

— Минирование производилось ночами? — спросил он у полковника Маамуна.

— Днем никак было невозможно, — ответил Маамун и снова начал разворачивать свой огромный платок.

— У вас есть полная уверенность, что все приборы кратности были на нулях? Вы можете это утверждать?

Полковник снова трубно высморкался, оглянулся на стоящего неподалеку акыда Иткалима.

— Вы можете это утверждать? — спросил он.

— Надо навести справки, — ответил акыд.

Он отошел к офицерам, стоявшим кучкой у открытого иллюминатора, начал с ними говорить. За иллюминатором темнело море, и небо в той восточной стороне тоже темнело, как всегда в предзакатный час. Винченко попытался представить, как поведут себя египетские офицеры после захода солнца. Ведь голодные, изнывающие от жажды — целый день ничего не ели и не пили, — а тут стол ломится от блюд и напитков. Поедят, подобреют, и разговор получится другим, более раскованным и доброжелательным. Но по каким-то неуловимым признакам, по тому, как нетерпеливо египтяне поглядывали на часы и друг на друга, но быстро слабевшему их интересу к кораблю Винченко понял: дожидаться здесь захода солнца они не будут.

— Возможно ли, что приборы кратности у некоторых мин стояли на других величинах? Скажем, на цифре «пять» или «десять»? — спросил полковника подошедший к нему Полонов.

— Все знает один только аллах, — воздел полковник очи к подволоку.

— Может быть, есть необходимость повсюду провести контрольное траление?

— Мы вас просим, — помолчав, сказал Маамун и оглянулся на своих офицеров, сгрудившихся у иллюминатора, с тоской посматривавших в морскую даль. — Мы вас просим провести дополнительное траление на полную кратность приборов.

В кают-компании наступило тягостное молчание. Винченко с тоской вспомнил последнее письмо жены, в котором она сообщила, что дочка на приемных экзаменах в институт сдала математику на «тройку» и может не поступить. Как бы ему надо быть сейчас дома! Но все складывалось по-иному. Действительно, при такой безалаберности минных постановок нельзя было уходить из Суэцкого залива даже после многократного траления. Необходима была полная уверенность, что работа выполнена, как говорится, со Знаком качества. А это могло быть лишь в том случае, если на всех минных полях траление будет проведено на полную кратность. Значит, нужно много раз пройти одно и то же место с электромагнитным и акустическим тралами. Значит, боевое траление далеко не окончено, как надеялись многие на кораблях. Значит, прости, дом родной, еще на несколько месяцев. Значит, еще торчать и торчать в этих надоевших водах, изнывать от жары на тральщиках, на координационных постах, в кабинах вертолетов… «Пахать и пахать» синие волны, ввязываться в нелепые дискуссии с провокаторами на катерах. И рисковать, каждый день рисковать кораблями, жизнями уставших людей, терпеливо несущих свою нелегкую службу.

Прием как-то сразу перестал интересовать и гостей, и хозяев. Одни сказали главное, что хотели сказать, другие узнали главное, что хотели узнать. Однако расстались по всем правилам дипломатического этикета. Хозяева подарили гостям наборы фотографий, гости улыбками, рукопожатиями и всем своим видом показали, что несказанно довольны теплым приемом, подарками. И, уже не скрывая своего нетерпения, заспешили к трапу, где, пофыркивая, покачивался на волнах военный катер.