Но сейчас не время ее решать — закончилось мое прекрасное путешествие по волнам и по горам. Мои мысли были уже в городе. На всякий случай, не зная, что меня там ждет, я посмотрел на рентгенометр и прибор химразведки — ничего угрожающего. Уже хорошо.

Я тщательно закрыл машину и, попросив у девушки губную помаду, написал на бортах и капоте: «Заминировано!» Парочка, не отрываясь друг от друга, с детским интересом наблюдала, не комментируя, мои действия.

Поблагодарив их, я повесил сумку на плечо и узкой тропкой вышел на аккуратную бетонную дорожку, которая, несомненно, вела в город.

Уверенность моя оправдалась — вскоре я вышел на автобусную остановку маршрута Приречье — Центр, где собралось довольно много народа, также поразительно равнодушного к тому, что происходило почти у них на глазах.

На меня посмотрели с вежливым любопытством — и только. Никто не задал ни одного вопроса.

Подошел автобус, и случилось второе чудо. Штурм автобуса был корректный. Без обычных схваток и свалок у дверей, без ругани, нетерпения. Старики, женщины и дети безропотно пропускались мужчинами вперед и занимали лучшие места. Кондукторша, пожилая и усталая, была тем не менее ровна и приветлива. Водитель вежливо объявлял остановки, несмотря на то, что все их и так знали, не дергал машину, резко не тормозил и заботливо снижал скорость на поворотах.

Странно, но это меня насторожило и встревожило еще больше.

Высаживаясь в центре города из пустого уже почти автобуса, я был готов ко всему, к самому худшему: к не убранным с улиц трупам, к перевернутым и сожженным машинам, к разрушенным домам, к гнусным, неграмотным лозунгам на стенах, словом, ко всему тому, к чему мы, как это ни печально, начинаем уже привыкать.

Так вот: ничего этого не было. И потому стало еще страшнее, угадывалась какая-то неведомая опасность. Бросалось прежде всего в глаза то, что город был непривычно, поразительно чист, на вымытых с раннего утра тротуарах — ни окурков, ни плевков, ни семечковой шелухи, ни использованных накануне презервативов. Жители на улицах — светлы и дружелюбны, спокойны и неторопливы. Я бы даже сказал, счастливы. Да, вот еще: не было очередей!

И что-то мне буквально резало слух. Или наоборот — не резало, а ласкало. Я долго не мог понять, что именно и как мне определить это чувство, и вдруг меня осенило: люди разговаривали нормально, без ругани, не висело над ними грязное облако мерзких слов, не сочилась из него на детей и женщин, увы, привычная нам черная матерщина, без которой мы не можем уже не только в быту, но и в книгах, на сцене и экранах, даже на торжественных собраниях и в кулуарах весьма ответственных и высоких мероприятий.

Может быть, я так скоро и не обнаружил бы этот феномен, если бы не обратил внимания на нескольких рабочих, разгружавших у магазина ящики с продуктами. Мало того, что они делали это аккуратно, без стука и бряка, были абсолютно трезвы и не с похмелья, не покрикивали на прохожих, так они еще и не ругались! И, кажется, были друг с другом на «вы»!

Я покрепче прижал локтем сумку с автоматом, чтобы обрести утраченную уверенность в себе. Перешел на другую сторону улицы. Попытался анализировать ситуацию. Что это — неведомая нам эпидемия, грозящая неведомыми последствиями? Или мой собственный бред? Или я оказался в городе сумасшедших? Зря, кажется, не послушался майора. Вполне возможно, что он искренне желал мне добра.

Тут на глаза мне попалось объявление, отпечатанное типографским способом и наклеенное на афишной тумбе. Я устремился к нему, как матрос, оказавшийся за бортом, к спасательному кругу. Вот его текст, привожу дословно:

Самое удивительное, что в фактически осажденном городе ни у кого, кроме меня, это объявление не вызывало ни тревоги, ни волнения, ни даже простого интереса. Так же, как и белый флаг с синим диагональным крестом, развевающийся над пожарной каланчой.

Я потряс головой, пытаясь привести ее хоть немного в порядок, и пошел дальше, к Советской площади, где рассчитывал получить разъяснения в самых главных учреждениях города, у его мудрых отцов.

По мере приближения к площади на улице становилось все меньше прохожих, однако все чаще попадались молодые люди в штатском, но с военной выправкой, иногда со знакомыми мне орденами на пиджаках. Одеты они были по-разному, но у каждого расстегнутый воротничок рубахи открывал сине-белые полоски тельняшек, да на левых рукавах, повыше локтя, алели повязки с двумя литерами «ПС» — патруль справедливости, как пояснили мне позже.

Молодые люди по двое, неторопливо, в ногу шагали по улицам, напоминая спокойной уверенностью военный дозор.

Советская площадь, почти безлюдная, ограничивалась с одной стороны чудом сохранившимся великолепным Храмом Божьим, а с другой — беломраморным зданием сугубо современной архитектуры: символом и средоточием власти, мирской и духовной. Меж ними лежала необозримая брусчатка, отполированная подошвами столетий, свинцово блестящая в полуденном солнце. И если у церкви толпился народ, то у официального городского центра было как-то непривычно неоживленно, точнее сказать — вовсе пусто. Не вертелись стеклянные двери, не подъезжали и не отъезжали одна за другой машины. Более того, шторы на окнах были спущены, здание имело очень неживой вид, и это впечатление еще больше усиливалось одиноко стоящей чуть в стороне от центрального подъезда черной «Волгой» с номером 00-01 ДЕА на спущенных скатах, сильно запыленной. Но то была не дорожная пыль проселков и городов — машина запылилась на долгой стоянке. Вдоль модернового фасада неторопливо прохаживалась пара все тех же патрулей.

В это время на площадь вышли строем пионеры, со знаменем, горном и барабаном. С другой стороны, направляясь к церкви, гуськом поплыли чинные старушки с узелками. Пути их должны были пересечься в самом центре площади. Столкновение было неизбежно. Но тем не менее оно не произошло. Пионеры сменили походный шаг на шаг на месте, перестали хрипеть в трубы и бить в барабаны, вежливо пропустили мимо себя старушек. Здесь, в зоне соприкосновения, произошла коротенькая заминка в обеих группах. Они немного смешались, и, когда порядок был восстановлен, юная смена вновь зашагала во Дворец пионеров, а к ним пристроились три-четыре бабульки покрепче и, семеня, старались идти в ногу и громко припечатывать шаг праздничными башмаками.

В свою очередь, среди черных платочков, плывущих к церкви, красиво замелькали красные галстуки…

Мои растерянные размышления над этим очередным чудом прервал вежливый голос. Я обернулся.

Передо мной стояли двое загорелых ребят в десантных комбинезонах и беретах, по-моему, оба грузины.

— Предъявите, пожалуйста, ваши документы. Вам придется пройти в штаб. Это недалеко, дорогой.

Ребята не были вооружены, но наметанным глазом я сразу определил, что всерьез возражать им не стоит. И подчинился. Тем более, это входило в мои планы. Да и другого выхода все равно не было.

— Здесь у вас оружие? — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал один из парней и, не дожидаясь ответа, снял с моего плеча репортерку.

— Руки на голову? — спросил я.

— Ну зачем же? — улыбнулся второй.

Шли мы действительно недолго и на красивой старинной улице, засаженной мощными липами, остановились у небольшого особнячка, над входом в который висела скромная вывеска: «Кооператив «Справедливость», а пониже и помельче: «Штаб-квартира. Прием круглосуточный, без выходных дней и перерыва на обед».