— Пока, — пробормотал Финан.

Я достаточно хорошо видел Рагналла. Он выделялся, как и всегда — длинные волосы развеваются на ветру, голая татуированная грудь. Он ткнул пятками жеребца, чтобы тот сделал пару шагов вперед, и привстал в стременах.

— Лорд Утред, — крикнул он, — я принес тебе подарки! Он обернулся к своему стягу, и его воины-пехотинцы проложили путь между лошадьми и направились к крепостным валам.

— О нет, — воскликнула Этельфлед, — нет!

— Сорок три, — горько молвил я.

Мне даже не требовалось считать.

— Заигрывая с дьяволом, — произнес Финан, — сгоришь дотла.

Сорок три воина с обнаженными мечами гнали к нам сорока трех пленников. Мечники выстроились неровной линией и остановились, а потом заставили пленников опуститься на колени. Пленникам, в основном мужчинам, хотя были среди них и женщины, связали руки за спиной. Они в отчаянии уставились на наши знамена, свисающие с вала. Я понятия не имел, что это за пленники, кроме того, что они, скорее всего, саксы и христиане. Это месть.

Рагналлу, видимо, рассказали о сорока трех головах, ожидающих в Эдс-Байриге, и это был его ответ. Мы ничего не могли поделать. У нас хватало людей оборонять стены Честера, но я и не думал усадить воинов в седла, чтобы сделать вылазку за ворота. Мы могли только слушать, как вопят жертвы, и наблюдать, как разят мечи, яркая кровь выплескивалась в теплое утро, а головы катились по чахлой траве. Рагналл издевательски ухмылялся обаятельной улыбкой, пока мечники вытирали клинки об одежду жертв.

И вот настало время последнего подарка, последнего пленника.

Он не держался на ногах. Его или её привезли перекинутым через спину лошади, и сначала я не мог разглядеть, мужчина это или женщина. Я мог только видеть, что это человек, одетый в белое, его сбросили с лошади на мокрую от крови траву. Никто из нас не заговорил. Тогда я разглядел, что это мужчина, и подумал, что он мертв, пока тот медленно не перевернулся, и я не увидел, что он в белой рясе священника. Но вот что странно: переднюю часть рясы покрывали ярко-красные полосы.

— Иисусе, — выдохнул Финан.

Потому что ряса не была раскрашена. Ее оросила кровь. Человек свернулся калачиком, будто пытаясь унять боль в паху, и тут всадница в черном пришпорила лошадь.

Она подъехала, не обращая внимания на угрозу со стороны наших копий, стрел или топоров, и остановилась в паре ярдов от рва, откинула капюшон и посмотрела на нас — старуха с морщинистым и суровым лицом, волосы редкие и седые, губы сжаты в тонкую гримасу ненависти.

— Что я сделала с ним, — сказала она, указывая на лежащего позади неё раненого, — то сделаю и с вами! Со всеми. Одним за другим! — она вдруг достала маленький кривой нож. — Я кастрирую ваших сыновей, ваши женщины станут шлюхами, а ваши дети — рабами, потому что вы прокляты. Все вы! — она выкрикнула последние два слова и взмахнула ножом для кастрации, указывая на всех нас, смотрящих со стен. — Вы все умрете! Вы прокляты и силами света, и силами тьмы, водой и огнем, самой судьбою!

Она говорила на нашем языке. На английском.

Она раскачивалась взад-вперед в седле, будто набираясь сил, а потом сделала глубокий вдох и указала ножом на меня.

— А ты, Утред Беббанбургский, Утред из Ниоткуда, умрешь последним и умрешь медленно, потому что предал богов. Ты проклят. Вы все прокляты!

Она хихикнула, звук показался безумным, а потом снова указала ножом на меня.

— Боги ненавидят тебя, Утред! Ты был их сыном, их любимцем, они обожали тебя, но ты решил посвятить свои таланты ложному богу, грязному христианскому богу, и теперь настоящие боги ненавидят тебя и проклинают! Я говорю с богами, они слушают меня, они отдадут тебя мне, и я убью тебя так медленно, что будешь умирать до самого Рагнарёка!

С тем она бросила в меня нож, и тот, недолетев, царапнул по стене и упал в ров. Она отвернулась, и остальные враги вместе с ней направились назад к лесу.

— Кто это? — едва слышно спросила Этельфлед.

— Её зовут Брида, — сказал я.

А оскопленный священник повернул ко мне искаженное от боли лицо и позвал на помощь.

— Отец!

То был мой сын.

Брида

Брида – саксонка, воспитанная христианами; угловатый ребенок, моя первая женщина, страстная и пылкая девушка. Брида, как и я, поклонялась старым богам. Но я всегда признавал, что христианский бог обладает той же властью, что и остальные боги. Брида же убедила себя, что христианский бог – зло, которое следует искоренить, дабы вернуть миру прежнюю чистоту.

Она вышла замуж за моего близкого друга Рагнара и стала большей датчанкой, чем сами датчане. Пыталась подкупить меня, соблазнить и убедить сражаться за датчан против саксов, и ненавидела с тех пор, как я отказался. Теперь она осталась вдовой, но по-прежнему правила главной крепостью Рагнара – Дунхолмом, которая после Беббанбруга считалась самой грозной твердыней Нортумбрии. Брида примкнула к Рагналлу, и как я позже узнал, именно её поддержки оказалось достаточно, чтобы отправить беднягу Ингвера в изгнание. Брида привела датскую армию на юг, отдала своих людей под начало Рагналлу. Теперь у норманнов имелись необходимые силы, чтобы штурмовать Честер и позволить себе жертвы, кровью которых щедро оросятся римские стены.

Бойтесь женской ненависти.

Любовь оборачивается ненавистью. Я любил Бриду, но в ней кипел гнев, не чета моему. Гнев, который, как она убедила себя, исходил от гнева богов. Именно она дала имя Вздоху Змея, она произнесла над ним заклинание, поскольку еще ребенком верила, что с ней общаются боги. Когда-то она была темноволосой девушкой, худой как тростинка, с яростью, пылающей, как пламя того пожара, где сгорел Рагнар-старший, за которым мы вместе с Бридой наблюдали с верхушки дерева. Своего единственного ребенка Брида родила от меня, но мальчик родился мертвым, других детей у нее не было. Теперь её детищем стали сочиненные ею песни и проклятья. Отец Рагнара, слепой Равн, предрекал, что Брида вырастет скальдом и колдуньей. Так оно и вышло, только Брида стала злобной колдуньей. Теперь она поседела и иссохла, распевала песни о смертях христиан и торжестве Одина. Песни ненависти.

— Она мечтает пригвоздить твоего бога обратно к его дереву. — сказал я Этельфлед.

— Раз он уже воскрес, — набожно заявила Этельфлед, — воскреснет и вновь.

Я пропустил это мимо ушей.

— Она желает, чтобы Британия поклонялась старым богам.

— Отжившая себя мечта, — презрительно молвила Этельфлед.

— Если мечта — древняя, это еще не значит, что она не сбудется, — возразил я.

Исконной мечтой норманнов было править всей Британией. Вновь и вновь наступали их армии, вторгались в Мерсию и Уэссекс, крушили саксов в сражениях, но им так и не удалось подчинить себе весь остров. Их разбил отец Этельфлед, Альфред, он спас Уэссекс. С тех пор саксы давали отпор и гнали норманнов все дальше на север. Теперь новый предводитель, грозней всех предыдущих, грозил нам древней мечтой.

Для меня война сводилась к земле. Наверное, оттого, что дядя присвоил мои земли, присвоил себе дикую местность, простиравшуюся вокруг Беббанбурга. Чтобы вернуть эти земли, мне требовалось сперва одолеть окружающих Беббанбург датчан. Я жил только ради продуваемой ветрами крепости у моря, ради земель, которых меня лишили.

Король Альфред, его сына Эдуард и дочь Этельфлед воевали тоже ради земли, королевств саксов. Альфред спас Уэссекс, его дочь теперь гнала норманнов из Мерсии, а ее брат, Эдуард Уэссекский, вернул Восточную Англию. Однако брат и сестра были готовы отдать свою жизнь за еще одно дело – своего бога. Они сражались за христианского бога. По их понятиям вся земля принадлежала их богу, и возвращая эти земли, они исполняли его волю.