Тут Кеннит снова украдкой покосился на Соркора и увидел, что лоб старпома собрался складками от умственного напряжения, но все-таки моряк согласно кивал головой. У капитана слегка перехватило дух, когда он заметил, что и рулевой навострил уши, прислушиваясь. В любое другое время Кеннит резко бы его одернул, но не теперь. В этот миг для него главным было ощущение пусть маленькой, но победы.

Но Соркор, как выяснилось, проявил не меньшую бдительность, чем его капитан.

— Эй, на румбе[22]! — рявкнул он свирепо. — Не спать!

И подскочил к матросу с таким видом, словно намеревался дать ему зуботычину. Парень сморщился, явно ожидая удара, но не сделал попытки уклониться или тем паче удрать, бросив свой пост. Кеннит не спеша удалился, и до него доносились раскаты отборной брани, коей Соркор осыпал «ленивого недоумка». Палубные доски под капитанскими сапогами были белей белого — настолько, насколько тряпка и песок вообще были способны их отчистить. Глядя туда и сюда, Кеннит всюду видел умелый и старательный труд своих моряков. Ни одна живая душа не томилась от безделья. Кто возился с канатами, кто занимался уборкой. Кеннит удовлетворенно кивнул. Не так, ох не так все здесь выглядело пять лет назад, когда он впервые взошел на палубу «Мариетты». В те времена нынешний красавец-корабль был грязнющим корытом вроде тех, что составляли большинство пиратского флота. А его капитан — помнится, он приветствовал Кеннита отборными матюгами и не слишком меткой затрещиной, — ничем особо не выделялся среди своей замусоленной и вшивой команды. Дворняга среди дворняг в уличной стае.

И все-таки Кеннит уже тогда совсем не случайно выбрал для себя «Мариетту». Как ни запаршивела она за годы полного небрежения, как ни грязна была ее палуба, как ни уродливы латаные-перелатаные паруса — он сумел разглядеть под всей этой мерзостью благородные, стремительные обводы[23]. И еще то немаловажное обстоятельство, что капитан вполне «созрел» для смещения. В самом деле: разве тот хозяин на корабле, кто даже не доверяет своему старпому ругаться и разбираться с матросами вместо него?… Такому предводителю в самом деле пора за борт… Кеннит его туда и отправил. Через семнадцать месяцев плавания. А еще через четыре месяца тем же способом избавился от старпома. К тому времени его прежние товарищи по кубрику чуть не в драку лезли, чтобы плавать под его началом. Так что у Кеннита был выбор. И он взял себе в старшие помощники Соркора. Со всем тщанием и чуть ли не с ухаживанием — лишь бы тот сделался его, Кеннита, верным сподвижником…

И когда они заполучили командование, капитан со старпомом увели корабль в открытое море, подальше от каких бы то ни было берегов. И там учинили форменную чистку команде. Так матерый картежник за игральным столом избавляется от лишних карт. Кеннит и Соркор оказались единственными людьми на борту, кто знал навигацию и мог проложить курс, так что бунта можно было не опасаться. Тем не менее Кеннит внимательно следил, чтобы строгость Соркора ни в коем случае не переросла в «рукосуйство». Кеннит полагал, что большинство моряков чувствует себя всего лучше, если капитан правит ими твердой и справедливой рукой. Каждый должен знать свое место, свои права и обязанности, свое дело… Пусть привыкнут полагаться на своих товарищей и в особенности на вожака…

В общем, с прежней безалаберной вольницей было покончено. Кто способен был превратиться из раздолбая в справного моряка — превратился. Времени для этого было в достатке. «Мариетта» шла и шла вперед. До тех пор пока на борту не иссякли съестные припасы, а Кеннит с Соркором не перестали узнавать звезды в небесах.

Когда, наконец, они привели свой корабль в порт (столь отдаленный, что даже Соркор не знал местного языка), «Мариетта» выглядела аккуратненьким купеческим суденышком, а команда бегом бросалась по местам по первому знаку начальства. Там-то Кеннит употребил свои деньги, которые давно и бережно скапливал, на переустройство корабля. Потом они подняли якоря… и капитан с лихвой вернул потраченное, посвятив целый месяц беспощадному разбою, подобного которому тамошние мелкие гавани никогда прежде не знали.

Обратно в Делипай «Мариетта» вернулась, доверху нагруженная невиданными товарами, не говоря уже о монетах никому не известной чеканки. Ну а моряки, выжившие в том походе, разбогатели, как ни разу доселе. И были преданы своему капитану, как верные псы.

Так одно-единственное плавание принесло Кенниту и корабль, и его нынешнюю репутацию, и целое состояние.

Честно признаться, в те дни он готов был вообразить, что переживает звездный час своей жизни и мечтать становится уже не о чем. Отнюдь, отнюдь!.. Стоило выйти на берег — и все самодовольство слетело с него, как слезает отболевшая кожа после ожога. Да, вот они идут вразвалочку по улицам Делипая, его матросы, и у каждого — тяжеленный мешок награбленного: монет, слоновой кости, дорогих украшений. Все разодеты в шелка — важные господа да и только…

Вот тут Кеннит внезапно и со всей остротой понял, что никакие они не господа, а всего лишь простые матросы, и все их нынешнее великолепие через считанные часы будет проглочено ненасытной утробой вонючего Делипая. И в тот же миг безупречно отчищенные палубы «Мариетты», свежая краска на ее бортах и замечательные новые паруса показались ему триумфом столь же мимолетным, как и временное богатство команды… Он отделался от Соркора, приглашавшего своего капитана вместе повеселиться на берегу, и всю неделю стоянки напивался в одиночестве, не выходя каюты. Вот уж чего он никак не мог ожидать — что его выбьет из колеи именно успех!.. Кенниту казалось, будто его жестоко надули…

Он как следует пришел в себя лишь много месяцев спустя, и это время, выкинутое из жизни, недешево ему обошлось. В самом деле — как жить, если сбился с курса и потерял цель, если сам не знаешь, ради чего?… При этом некоторой частью сознания он понимал, что не просчитался, выбрав себе старпомом именно Соркора. Старший помощник продолжал распоряжаться на корабле, как будто ничего не происходило, и в душу своему капитану не лез. Да и команда, если даже чувствовала, что с капитаном творится неладное, никак этого не показывала… В те невеселые дни Кеннит окончательно убедился, сколь верным был один из его обычаев: на правильном корабле капитану не обязательно иметь дело непосредственно с матросней. Достаточно изложить свои пожелания старпому. А уж тот проследит, чтобы все было должным образом претворено в жизнь, и ничем твоего доверия не обманет…

По-настоящему Кеннит пришел в себя в одно поистине прекрасное утро, когда Соркор постучал в дверь его каюты и сообщил, что вахтенные заметили замечательного жирного торговца, так не прикажет ли капитан пуститься в погоню?…

Они тогда догнали купеческий корабль и взяли его на абордаж, захватив отменный груз благовоний и вин. Кеннит сам повел абордажную команду, оставив Соркора на «Мариетте»… До того дня он рассматривал сражения и смертоубийства всего лишь как необходимую, но грязную и неприятную сторону избранного им для себя жизненного пути. Но тут его сердце впервые воспламенилось восторгом и яростью битвы. Раз за разом он убивал словно бы не врагов, а собственное разочарование… а потом, к его немалому удивлению, все враги куда-то подевались и убивать стало некого, и, отвернувшись от последнего по счету мертвого тела, свалившегося к его ногам, он увидел своих людей, сбившихся кучками на палубе купца и таращивших на него глаза. Никто ему ничего не сказал, он не слышал даже перешептываний, но взгляды, полные ужаса и восхищения, были красноречивей любых слов… Он-то думал, что завоевал свою команду порядком и дисциплиной, но именно в тот день они отдали ему свои сердца навсегда. И он из «своего в доску парня» превратился для них в некое высшее существо. Они даже разговаривали в его присутствии совсем не так, как между собой…

И только пьянствуя в кабаках Делипая, безудержно хвастались. Хвастались буквально всем. Начиная с железного порядка, установленного Кеннитом на борту, — вот, мол, мы какие, вот что мы терпим! — и кончая его же, Кеннита, невероятным боевым мужеством: все прочь с дороги нашего корабля!..