Альтия вздохнула в своем неуютном углу. Опустила голову на твердое дерево переборки — и больше не двигать и не говорила…

Невольничье судно черным силуэтом выделялось на темном ночном небе. Если там и чувствовали грозящую опасность погони, то ничем своего беспокойства не проявляли. Корабль нес изрядное количество парусов, но острые глаза Кеннита напрасно шарили по его мачтам в поисках лихорадочно лезущих вверх фигурок матросов, — значит попыток развить возможно большую скорость не предпринималось.

Между тем ночь была прямо-таки идеальная для плавания под парусами. Ровное дыхание спокойного ветра, попутные волны, мягко подталкивающие судно… Капитан негромко заметил, обращаясь к Соркору:

— Мы нагоним их еще до рассвета.

— Это точно, — выдохнул в ответ Соркор, и в голосе его прозвучал величайший азарт: Кеннит отнюдь не ощущал подобного возбуждения. Соркор же через плечо обратился к штурвальному: — Держись ближе к берегу. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь там посмотрел в нашу сторону и заметил нас против открытого горизонта! Крадись так, как будто там твоя бабушка-старушка, которую ты боишься разбудить… — И, повернувшись к юнге, прошипел: — А ты — живо вниз. Передай еще раз, чтобы слышали все: сидеть тихо. Ни звука, ни движения, разве что по команде! И чтобы ни огонька мне! Даже ни искорки. Ступай… да не топочи смотри!

— Между прочим, — заметил Кеннит, — у них за кормой плывет парочка змей.

Соркор ответил с горечью:

— А то как же! Ждут, чтобы им скинули мертвого раба… Или живого, но слишком ослабшего или больного. Такого, которого невыгодно стало кормить. Их ведь тоже кидают за борт…

Кеннит поинтересовался:

— А что мы будем делать, если во время сражения змеям вздумается на нас напасть?

— Не нападут, — заверил его Соркор. — Они умные и быстро соображают. Они не станут мешать нам резать друг дружку. Они понимают, что получат множество мертвецов, не рискуя при этом ни единой чешуйкой.

— А после боя?

Соркор расплылся в зверской ухмылке:

— Если мы выиграем, они так обожрутся командой невольничьего корабля, что и хвостом не пошевельнут, чтобы нас догонять. А если мы потерпим поражение… — И он пожал плечами: — В таком случае — не все ли равно?

Кеннит облокотился на фальшборт и ничего не ответил. На душе у него было пасмурно. В начале дня они заметили живой корабль, называвшийся «Золотые сережки». Это был всего-навсего ког[40], старый, круглобокий, смешно переваливавшийся на волнах. Ко всему прочему Кенниту повезло застать его врасплох; он немедленно загнал всю команду на мачты, и его пираты поставили все мыслимые и немыслимые паруса, которые способна была нести «Мариетта»… И тем не менее неповоротливый с виду живой корабль удрал от них, как от стоячих. Можно было подумать, ему дул в паруса его собственный ветер. Кеннит сперва не поверил собственным глазам, потом разразился яростной бранью. Соркор, помнится, молча стоял рядом с бушующим капитаном… Когда же «Золотые сережки» обогнул Круглый остров, оседлал попутное течение и стремительно скрылся из виду, — Соркор осмелился заметить: «Обычному дереву нечего делать там, где ходит по морю диводрево. Волны и ветер помогают ему…» — «Да чтоб ты сдох», — мрачно пожелал ему Кеннит. — «Всенепременно сдохну, кэп», — ответствовал Соркор невозмутимо. Должно быть, он уже принюхивался к ветру, выискивая смрадный след невольничьего корабля… Или старпому сопутствовала особого рода инфернальная удача, так скоро приведшая им навстречу этих работорговцев?

Они преследовали типичный корабль для перевозки невольников, выстроенный в Калсиде: обширный, глубоко сидящий, с широкими палубами — все в нем было нарочно приспособлено для того, чтобы набивать внутрь как можно больше живого товара. Кеннит косился на Соркора и думал о том, что ни разу еще не видел у своего старпома в глазах подобного охотничьего блеска. Пожалуй, никогда прежде он так не вкладывался в погоню, никогда не подкрадывался так осторожно к ничего не замечающей жертве…

Казалось, сама морская стихия была на его стороне. До рассвета оставалась еще уйма времени, когда Соркор велел команде готовиться к бою. Корабельные баллисты были уже взведены и заряжены, причем заряжены цепями и грузами — сокрушать неприятельскую оснастку, — и абордажные крючья казались когтями, готовыми вцепиться во вражеский борт. Эти самые крючья были новшеством; идея принадлежала Соркору, и Кеннит взирал на них без большого энтузиазма.

Когда на работорговце начался запоздалый переполох, Соркор спросил капитана, не желает ли он сам пойти во главе абордажной команды.

— С удовольствием уступаю эту честь тебе, — сухо ответствовал Кеннит. И остался праздно стоять у фальшборта, отдавая и погоню, и битву полностью на усмотрение Соркора. Если старпома и удивляло такое поведение капитана, он ничем этого не показал. Он вихрем взлетел на мостик и заорал на матросов, отдавая команды. Людям явно передался его боевой дух: они так и забегали, торопясь исполнить малейшее его приказание. Дополнительные паруса словно сами собой развернулись на мачтах, и ночной ветер сейчас же наполнил их, подгоняя корабль. Кеннит про себя порадовался, что ветер был попутный. По крайней мере не приходилось дышать вонью, которую распространял калсидийский корабль.

Он почти отстранение наблюдал за тем, как сокращалось разделявшее их расстояние. На преследуемом судне вовсю ставили паруса, силясь удрать; матросы бегали по мачтам, словно муравьи из потревоженного муравейника. Соркор, торжествующе матерясь, велел стрелять из баллист. «Не далековато ли?» — подумалось Кенниту. Тем не менее два тяжелых шара, соединенных толстой прочной цепью (да не просто цепью, а сущим ожерельем лезвий и острых шипов!), пронеслись высоко в воздухе и с ужасным треском врезались в паруса и такелаж преследуемого корабля, раздирая, перепутывая и обрушивая вниз все, что попадаюсь им на пути. С полдюжины матросов сразу же оказалось сброшено вниз. Они с воплями попадали кто на палубу, кто в волны; трудно было сказать, кому повезло больше. Их крики едва успели замолкнуть, когда Соркор приказал разрядить вторую баллисту. Этот выстрел оказался чуть менее удачным, но дело свое сделал: напуганная команда работорговца боялась лезть на мачты, а рухнувшие вниз полотнища парусов мешали работать на палубе. Когда на борту вражеского корабля воцарилась полная неразбериха, Соркор велел метать абордажные крючья.

Кеннит равнодушно наблюдал за тем, как стягивали корабли. Первые лучи рассвета озарили Соркора с абордажной командой, ринувшихся на штурм: кто-то перепрыгивал полоску воды, еще зиявшую между бортами, кто-то перелетал, раскачавшись на тросе, — и все жутко орали, улюлюкали и визжали, предвкушая кровопролитие. Кеннит поднес к носу кружевной манжет и стал дышать сквозь него, спасаясь от смрада. Он так и остался на «Мариетте» с небольшой частью команды. Люди, оставленные хозяйствовать на корабле, явно маялись, глядя, как дерутся другие, но ничего не поделаешь — должен же был кто-то присматривать и за «Мариеттой», а то мало ли еще как обернется ратное счастье. Как бы не пришлось отбиваться от нападающих и срочно резать абордажные канаты, если вдруг удача окажется не на их стороне!

Кеннит наблюдал со стороны за резней, разворачивающейся на палубе невольничьего корабля. Это была именно бойня, а не сражение. Вражеская команда всего меньше ожидала пиратского нападения. Груз-то у них был отнюдь не из тех, за которыми обычно охотятся морские разбойники. Пираты (и Кеннит в том числе) предпочитают что-нибудь ценное и не портящееся, желательно — удобное для перевозки… А здесь на борту не было ровным счетом ничего, кроме закованных в цепи рабов. Даже вздумай пираты везти свою добычу в Калсиду, на невольничьи рынки — такой груз требует постоянного присмотра… не говоря уже о полном отсутствии брезгливости. Всех корми, всех пои да и парашу иногда выносить придется. Кому охота возиться? «Может, хоть корабль удастся продать по сходной цене… — уныло предположил Кеннит. — А впрочем, кто на него позарится? Он же насквозь провонял…»