— Не волнуйтесь. Все благополучно, — услышал он, придя в себя. Над ним стоял, нагнувшись, Верней с бутылкой коньяка в руках. — Больше вам ничто не угрожает. Он связан и заперт в лаборатории. Не бойтесь, — прибавил он, заметив направление взгляда Десмонда, пугливо уставившегося на гробы. — И тут ничего страшного нет, это был я. Иного способа спасти вас я не мог придумать. Ну что? Теперь оправились вы? Можете идти? Обопритесь на меня. Вот так. Я отворил решетку. Идемте.

Десмонд жмурил глаза, глядя на солнце, которое он уже не надеялся больше видеть. Он снова сидел в своем плетеном кресле. Невольно он взглянул на песочные часы. Вся эта история заняла не больше пятидесяти минут.

— Объясните мне, — взмолился он.

И Верней вкратце рассказал ему.

— Я пытался вас предостеречь — вы помните — из окна. Вначале я сам верил в его эксперименты — притом же, он кое-что знал обо мне — и молчал. Это случилось, когда еще я был очень молод. Богу известно, я искупил это сторицей. Когда вы приехали, я только-только успел дознаться, что произошло с теми, другими… Это животное, Лопец, проболтался спьяну. Вот еще скотина! В первую же ночь у нас вышла с ссора Прайором, и он мне обещал не трогать вас. И не исполнил обещания.

— Почему вы мне не сказали?

— Как же я мог вам сказать, когда вы были едва живы? Он обещал мне услать вас, как только вы оправитесь. И все-таки он был добр ко мне… Но, когда я услыхал ваш разговор с ним про ворота и решетку, я понял, чем это пахнет — завернулся в саван и…

— Но почему вы не вышли раньше?

— Не смел. Он без труда одолел бы меня, если б знал, кто на него напал. Он сильный. Притом же, он все время был в движении — надо было выбрать удобный момент. Я на то и рассчитывал, что он струсит, когда увидит, что на него насел мертвец, вышедший из гроба. Ну, а теперь пойду запрягать. Надо отвезти вас в Криттенден и сдать полиции. Пусть пришлют за ним и засадят его в сумасшедший дом. Все ведь отлично знают, что он сумасшедший, но ведь надо было дождаться, пока он чуть не убил человека, чтобы иметь право засадить его. Таков закон.

— Но как же вы? — разве полиция?!..

— Теперь мне нечего бояться. Никто не знал про это, кроме старика, а он теперь если и начнет болтать, кто же ему поверит? Нет, ваших писем он, разумеется, не отправлял, и не писал вашему другу, а эксперта от Психологического общества отправил обратно. Не могу найти Лопеца — он, должно быль, пронюхал недоброе и заперся у себя.

Его нашли у запертой решетки склепа, когда полдюжины полицейских пришли за его господином. Хозяин был так же нем, как и слуга. На вопросы он не отвечал. Никаких показаний от него не добились. Больше от него никто не слышал ни слова.

Когда профессор Фабр убедился, что его молодая жена Грациэлла действительно умерла, он спокойно, уверенно обратился к своим ассистентам, которые за время болезни покойницы не покидали его:

— Вы были свидетелями того, что я сделал все возможное, все, что в человеческих силах, чтобы спасти ее… Теперь я хочу использовать последнюю попытку; если мой опыт удастся — мир будет обновлен. Если я потерплю фиаско — обвиняйте меня, но только — в самонадеянности. Забудьте на время меня, избегайте меня. Но ровно через год войдите в эту комнату, и пусть ничто не остановит вас на дороге…

Они вышли. Доктор остался один с покойницей в полутемной, окутанной сумерками комнате.

В 37 лет профессор Фабр достиг славы благодаря своим смелым открытиям и блестящим завоеваниям в медицине; он первый открыл никому неведомые горизонты. Он не признавал смерти — он считал ее переходной ступенью перед новыми эволюциями материй. Он посвятил всю свою деятельность изучению жизненных материй, мечтал покорить их науке.

Он достиг того, что уже овладел всеми фибрами и атомами человека, все органы ему повиновались — он оживлял их, заменял другими и безошибочно вылечивал людей. Он совершал чудеснейшие операции и делал прививки, которые казались безумными, столь неожиданны и фантастичны были они.

В народе поговаривали — не колдун ли он. А наука его, — наука, стяжавшая ему блестящую славу, — оказалась бессильной спасти хрупкое тело Грациэллы.

Никто не видел, как вынесли гроб с телом Грациэллы из дома профессора, но люди уверяли, что видели, как мрачные факельщики приносили что-то мягкое под саваном к Фабру… Юлиус Фабр никуда не выходил, он оставил кафедру и покинул своих больных, он отошел от света. Дни и ночи он проводил в своей уединенной лаборатории, наполненной всевозможными колбами и склянками с таинственными составами; странные машины свистели и стучали, а он работал над неподвижными телами, вооружившись бистуреем и скальпелем.

А в углу на мраморной доске лежала Грациэлла. Уже прошло два месяца со дня ее смерти; он не оставлял ее ни на одну минуту. Благодаря всяким средствам, он предупредил разложение и сохранил ее нетронутой, а при помощи электрических токов он возобновил кровообращение, биение сердца и деятельность пульса.

Он вынул остатки ее легких, сраженных туберкулезом, он кропотливо очистил их и потом привил к ним другие легкие, здоровые и сильные, которые он взял у женщины, умершей от разрыва сердца, и влил в них свою кровь. Как средневековый алхимик, он трепетно склонился над своим загадочным творением и ждал, окрыленный надеждой, вдохновленный безумной и дерзкой мечтой, ждал, когда она осуществится…

И вот, он почувствовал едва ощущаемую теплоту тела и увидел слегка розовеющую кожу… он уже чувствовал дыхание оживающего тела…

Он чувствовал, как возрождается он сам: он стал говорит сам с собой; не было никаких сомнений: опыт его удался, он завершил свои исследования; перед ним происходило как бы создание новой жизни, творение нового тела.

Неужели же он забыл о душе?

Профессор Фабр достал из кармана записную книжку и открыл страницу, куда он вписал свою последнюю лекцию, которую еще никто не слышал, потому что в день, предназначенный для чтения — умерла Грациэлла.

Она гласила следующее;

«Что такое жизнь, милостивые государи? Это внешнее и материальное воплощение движений и способностей души. Что же такое душа? Мир состоит из невесомого флюида, который проникает во все тела; благодаря ему передаются колебания тепла и света и он служит посредником между духом и материей. Этот флюид, эта сила всеобъемлющая есть ум космогонической науки, которую древние считали невидимой властительницей всей природы. Это свет астральный.

И наши души не что иное, как частица этой силы, владеющей каждым из нас.

Такова душа. Она покидает тело, когда оно неспособно ее удержать, но возвратите ему эту способность — тогда вернется и душа…»

Доктор Фабр закрыл тетрадь.

— Вернись, Грациэлла, заклинаю тебя, вернись!

Он повторял свое приказание сурово, напрягая всю волю, голос его как бы стремился проникнуть и передать всю силу его лежавшему перед ним телу.

Прошло уж несколько месяцев с того дня, как Грациэлла сомкнула свои прекрасные глаза.

Профессор с ужасом видел, что приближается день назначенного срока. Что-то найдут его ассистенты в этой комнате? Разрешенную задачу мира или же безумную попытку поколебать закон природы?

Но прочь мысли, они только отвлекают…

Он наклонился над Грациэллой и пронизывал ее своим взглядом, обжигал ее своим дыханием и прикосновением уст. И неустанно повторял:

— Грациэлла, ты должна вернуться ко мне. Проснись, ты должна проснуться!

Его руки пробегали по ее телу и он чувствовал, ощущал с болезненной ясностью, как от концов его пальцев отделялась какая-то невесомая сила, — переходила к ней. Проникала в ее тело и насыщала его.