– Какой батальон?

– Третий, сэр.

– Какой чертов полк, тупица?

– Полковник вам все расскажет, сэр, – Смизерс остановился посреди улицы и сложил руки рупором: – Полковник!

Толстяк развернул коня, помедлил, затем направился к трактиру. Два капитана одернули мундиры и отсалютовали.

Полковник осадил коня. Должно быть, когда-то он служил на Лихорадочных островах[3]: кожа пожелтела, как старый пергамент. Лицо под двууголкой с кистями часто дергалось от непроизвольного спазма, взгляд поразительно голубых глаз был недружелюбным.

– Застегните свои чертовы мундиры.

Капитаны поставили на землю кружки с вином, застегнули мундиры и подтянули пояса. Один, пухлый молодой человек, нахмурился, потому что полковник прикрикнул на них перед ухмыляющимися рядовыми.

Полковник подал коня на пару шагов в сторону пары капитанов:

– Что вы здесь делаете?

– Здесь, сэр? – более худой и высокий капитан улыбнулся. – Просто приехали, сэр.

– Просто приехали, да? – лицо снова дернулось. У полковника была странно длинная шея, которую он скрывал под шарфом, затянутым под самое горло. – Только вы вдвоем?

– Да, сэр.

– И леди Фартингдейл, сэр, – добавил пухлый.

– И леди Фартингдейл, да? – передразнил полковник громкий голос капитана, потом вдруг заорал: – Вы – чертов позор для армии, вот вы кто! Ненавижу! Чрево Христово, как же я вас ненавижу!

На улице, освещенной зимним солнцем, вдруг воцарилась тишина. Солдаты, столпившиеся по сторонам коня полковника, ухмылялись, глядя на двух капитанов.

Высокий аккуратно стер слюну полковника, брызнувшую на его красный мундир:

– Я протестую, сэр!

– Протестуешь? Да ты отвратителен до тошноты! Смизерс!

– Полковник?

– Пристрели его!

Пухлый капитан усмехнулся, как будто услышал хорошую шутку, но второй, высокий, вскинул руку вверх и вздрогнул: Смизерс, ухмыляясь, поднял свой мушкет и выстрелил. Полковник тут же выхватил богато украшенный пистолет и выстрелил в голову пухлому. По улице раскатилось эхо, два облачка дыма поплыли над упавшими телами, а полковник, привстав в стременах, только расхохотался:

– Пора, ребята, пора!

Сперва они очистили трактир, переступая через трупы и забрызгав кровью притолоку. В здании затрещали мушкеты, байонеты[4] находили людей, спрятавшихся по углам. Полковник махнул рукой, давая сигнал той сотне, что ждала за восточной околицей. Он не хотел начинать так скоро, лучше было бы завести хотя бы половину людей в монастырь, но из-за этих чертовых капитанишек пришлось поторопиться. Полковник орал, ярился; наконец половина его людей двинулась к большому квадратному зданию с белеными стенами – монастырю.

Женщины, находившиеся внутри, не слышали выстрелов в пяти сотнях ярдов[5] к востоку. Женщины сгрудились в верхнем клуатре, ожидая своей очереди вползти на коленях в часовню. Они поняли, что война со всеми ее ужасами все-таки пришла в Адрадос, когда воротах появились люди в красных мундирах, выставившие вперед байонеты. Раздались первые вопли.

Одни красномундирники по очереди зачищали все крестьянские дома, другие мощным потоком ринулись через долину к замку. Испанский гарнизон пьянствовал в деревне, лишь горстка солдат осталась на своих постах. Они считали, что британские мундиры принадлежат союзной армии и надеялись, что солдаты смогут объяснить им, что за шум слышится в деревне. Испанцы, видя, что британцы уже перебираются через руины давно рухнувшей восточной стены замка, спрашивали, что происходит. Потом раздался мушкетный залп, в ход пошли байонеты, и гарнизон погиб на древних стенах. Один лейтенант убил двух красномундирников: он сражался умело и яростно, отбросив атакующих, а потом перепрыгнул через осыпавшуюся стену и побежал через колючие кусты к дозорной башне, возвышавшейся на восточном холме. Он надеялся найти там своих, но умер в терновнике, подстреленный из засады. Испанский лейтенант так и не узнал, что захватившие дозорную башню были одеты не в британские красные мундиры, а во французские синие. Тело его рухнуло в кусты, разбросав старые вороньи кости, обглоданные лисой.

Улица гудела от криков. Мужчины, пытавшиеся защитить свои дома, умирали на пороге; вопили, увидев смерть отцов и разоренные дома, дети. Маленькие облачка белого дыма от мушкетных выстрелов лениво плыли в легком ветерке.

С востока появились новые люди, чьи мундиры представляли цвета полков всех стран, воевавших в Португалии и Испании за последние четыре года. С мужчинами шли и женщины. Эти женщины убивали деревенских детей, убивали ножом или пулей, оставляя в живых только тех, кто мог работать. Эти женщины спорили друг с другом из-за награбленного в домах, иногда наскоро совершая крестное знамение при виде распятия на каменной стене. Уничтожение Адрадоса продолжалось недолго.

Крики в монастыре не прекращались: британские солдаты заполонили оба клуатра, холл, пустые кельи и битком набитую часовню. Священник пытался сбежать, но не смог пробиться через толпу женщин и теперь дрожал, связанный, в углу, глядя, как красномундирники делят добычу. Кого-то из женщин выкинули наружу, счастливиц, слишком больных или слишком старых, кого-то закололи длинными байонетами. В самой часовне солдаты сдирали украшения с алтаря, рылись в груде приношений, сложенных в узком пространстве за ним, вскрыли дарохранительницу, где нашли священные сосуды для мессы. Один напялил белое с золотом облачение, которое священник хранил для Пасхи: он прошелся по часовне, благословляя товарищей, уже потянувших женщин на пол. Вокруг слышались стоны, вопли, мужской смех и треск разрываемой ткани.

Полковник въехал на коне прямо в верхний клуатр и ждал, с ухмылкой на лице оглядывая своих людей. Он послал двоих, которым мог доверять, в часовню, и они вернулись, ведя с собой женщину. Полковник глянул на нее и облизнул пересохшие губы, его лицо снова непроизвольно дернулось.

Все в этой женщине, от одежды до волос, буквально кричало о богатстве, причем деньги лишь подчеркивали красоту. Волосы ее были черными и густыми, они вились по сторонам открытого и дерзкого лица. Темные глаза смотрели без тени страха, рот, казалось, даже улыбался, а на плечи был накинут темный плащ с серебристой меховой оторочкой. Полковник улыбнулся:

– Это она?

Смизерс оскалился в ответ:

– Она-она, сэр.

– Так-так-так. Стало быть, он счастливчик, наш ублюдочный лорд Фартингдейл, а? Да сними же с нее этот чертов плащ, поглядим на нее.

Смизерс потянул за отороченный мехом капюшон, но она, оттолкнув обоих солдат, сама расстегнула застежку на шее и медленно стянула плащ. Ее тело пылало жаром молодости и свежести, оно дразнило полковника: его возбуждало то, что она не боится. Клуатр провонял свежей кровью, в нем эхом отдавались вопли женщин и детей, но лицо этой богатой и прекрасной женщины было спокойно. Полковник снова улыбнулся беззубым ртом:

– Значит, вы вышли за лорда Фартингдейла, кем бы он ни был, так?

– За сэра Огастеса Фартингдейла, – она явно не была англичанкой.

– О, простите. Приношу вашему сиятельству извинения, – полковник издал кашляющий смешок. – Сэр Огастес. Генерал, да?

– Полковник.

– Как я! – желтое лицо дернулось: он смеялся. – Богат, не так ли?

– Очень, – она сказала это ровно, без гордости.

Полковник неуклюже спешился. Он был высокого роста, с огромным брюхом, и уродство его было исключительным. Лицо снова дернулось:

– Вы же не чертова английская леди, а?

Она по-прежнему не выказывала ни капли страха, снова накинув отороченный мехом плащ на темный хабит[6] для верховой езды:

– Португалка.

Голубые глаза приблизились.

– Откуда мне знать, что вы, черт возьми, говорите мне правду? Как это португалочка выскочила за сэра Огастеса Фартингдейла, а?