Дюбретон ожидал британцев в дверях местного трактира, большого здания, даже слишком большого для такого маленького селения. Когда-то оно служило гостиницей для тех, кто пересекал горы, стараясь держаться подальше от шумной южной дороги. С началом войны торговля поутихла, но здание все еще выглядело гостеприимным и уютным. Из верхнего окна свешивался французский триколор, освещенный двумя факелами из просмоленной соломы. Специально разоруженные солдаты вышли вперед, чтобы помочь гостям спешиться и позаботиться о лошадях. Фартингдейл не проявлял желания представить своих спутников, поэтому делать это пришлось Шарпу: четыре капитана, включая Брукера и Кросса, и два лейтенанта, включая Гарри Прайса.

Дюбретон показал Жозефине комнату, где уже прихорашивались француженки. Шарп услышал, что они радостно поприветствовали бывшую подругу по несчастью, потом улыбнулся, увидев и осознав масштаб бедствия. Все столы в трактире были сдвинуты вместе, образовав один длинный стол, накрытый белой скатертью. Высокие свечи освещали больше двух десятков тарелок. Вилки, которых так опасался Хэгмен, тускло блестели серебром. Буфет наполняли стройные ряды откупоренных бутылок с вином – целый батальон; белый хлеб с аппетитной корочкой ждал в корзинах; в очаге горел огонь, и тепло его достигало даже входной двери.

Ординарец забрал шинель Шарпа, другой принес большой котел, из которого поднимался пар, и Дюбретон разлил пунш по бокалам. Британцев ожидало больше десятка французских офицеров с приветливыми улыбками на устах и интересом в глазах – нечасто видишь противника так близко. Дюбретон подождал, пока ординарец обнесет всех пуншем, и провозгласил:

– Желаю вам, джентльмены, счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества!

Из кухни доносились запахи, обещавшие райское наслаждение.

Фартингдейл поднял бокал:

– За доблестных противников! – он повторил то же по-французски.

– За доблестных противников!

Шарп выпил пунша и стал оглядывать собравшихся. Его наметанный взгляд стрелка стразу выхватил французского офицера, который, в отличие от остальных, не был в пехотной, уланской или драгунской форме: его мундир был темно-синим, без каких-либо знаков различия или полковых символов. Он носил очки в тонкой проволочной оправе, а на лице его виднелись мелкие оспины, видимо, оставшиеся с детства. Глаза, маленькие и темные, как и сам этот человек, поймали взгляд Шарпа, но в них не отразилось ни капли дружелюбия, которое так и излучали остальные офицеры.

Дюбретон поблагодарил сэра Огастеса за теплые слова и объявил, что ужин будет через полчаса. Он попросил, чтобы ординарцы снова наполнили бокалы, и сообщил, что его офицеры предпочли сегодня говорить по-английски: большинство из них с трудом изъясняется на этом языке, но они будут рады проявить гостеприимство. Фартингдейл произнес короткую ответную речь и пригласил британских офицеров пройти ближе к ожидающим их французам. Шарп, всей душой ненавидевший пустопорожнюю болтовню, укрылся было в углу зала, но с удивлением увидел, что невысокий человек в темно-синем мундире направляется к нему.

– Майор Шарп?

– Да, это я.

– Еще пунша?

– Нет, благодарю.

– Предпочитаете вино? – голос был резким, а тон – насмешливым.

– Да.

Француз, говоривший по-английски практически без акцента, щелкнул пальцами. Шарп был поражен, с какой скоростью ординарец откликнулся на этот звук: похоже, этого человека боялись. Когда ординарец удалился, француз снова взглянул на стрелка:

– Вас недавно повысили в чине?

– Не имел чести узнать ваше имя.

На лице француза мелькнула и тут же исчезла улыбка:

– Дюко. Майор Дюко, к вашим услугам.

– И почему же вы решили, что мое повышение случилось недавно, майор?

Улыбка снова появилась – неприятная улыбка, как будто Дюко что-то знал и упивался этим знанием.

– Потому что еще летом вы были капитаном. Дайте-ка вспомнить... Саламанка? Да, точно. Потом вы были в Гарсия Эрнандес, где убили Леру.[92] Жаль, он был стоящим человеком. Касательно Бургоса я вашего имени не слышал, но подозреваю, что вы просто не были там, оправляясь от раны, нанесенной Леру.

– Что еще? – этот человек был прав во всем, и это заставляло нервничать. Шарп заметил, что в зале стало шумно: слышался гул беседы, хохот. А еще он заметил, что ни один француз не пытался прервать их уединение. Невысокий человек явно обладал определенным весом: даже Дюбретон, случайно поймав взгляд Шарпа, лишь пожал плечами, извиняясь.

– Еще, майор? – Дюко помолчал, пока ординарец наливал Шарпу вина. – Видели ли вы в последние несколько недель свою жену?

– Уверен, вы знаете ответ.

Дюко улыбнулся, приняв ответ за комплимент:

– Я слышал, что La Aguja[93] в Касатехаде[94]. С нашей стороны ей ничто не угрожает, уверяю вас.

– С ней редко бывает иначе.

Дюко как будто не заметил оскорбления, лишь очки его сверкнули, отражая пламя свечи.

– Вас удивляет, откуда я столько знаю о вас, Шарп?

– Слава всегда удивляет, Дюко, но она доставляет большое удовольствие, – Шарп произнес это чересчур напыщенно: невысокий злобный майор действовал ему на нервы.

Дюко рассмеялся:

– Что ж, наслаждайтесь своей славой, пока можете, Шарп, осталось совсем немного. Славу, завоеванную на поле боя, только на поле боя и можно поддерживать, а это обычно влечет за собой смерть. Уверен, конца войны вы не увидите.

Шарп поднял бокал:

– Спасибо на добром слове.

Дюко пожал плечами:

– Все вы, герои, глупцы. Как вот этот, – он кивнул на Дюбретона и пригубил вино. – Считаете, что фанфары будут звучать вечно. Я о вас наслышан от общего друга.

– Вряд ли такие есть.

– Правда? – на этот раз Дюко, похоже, понравилось, что его оскорбили, поскольку он не сомневался в своих способностях ответить ударом на удар. Было в нем что-то зловещее, говорившее о власти, позволяющей не обращать внимания на каких-то там солдат. – Возможно, не общий друг. Ваш друг – да. Мой? Разве что знакомый, – он подождал, пока Шарп проявит любопытство, и расхохотался, когда понял, что Шарп молчит. – Вернее, знакомая. Передать от вас весточку Елене Леру? – он снова расхохотался, довольный произведенным эффектом. – Видите? Я могу вас удивить, майор Шарп.

Елена Леру, маркиза де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба, бывшая любовницей Шарпа в Саламанке. Последний раз он видел ее в Мадриде перед тем, как британцы отступили в Португалию. Елена, женщина ослепительной красоты, женщина, шпионившая в пользу Франции. Любовница Шарпа.

– Вы знаете Елену?

– Я ведь уже сказал это, не так ли? – очки снова сверкнули. – Я всегда говорю правду, Шарп: это помогает удивлять.

– Передайте ей мое почтение.

– И все? Я скажу ей, что вы аж подпрыгнули при упоминании ее имени, – не то, чтобы меня это удивило. Половина офицеров Франции готова пасть к ее ногам. Она же выбрала вас. Интересно, почему, майор? Вы убили ее брата, почему же она до сих пор питает к вам теплые чувства?

– Это все мой шрам, Дюко. Вам стоит завести такой же.

– Я не участвую в боевых действиях, Шарп, – улыбка вернулась и тут же пропала. – Не терплю насилия сверх необходимости. Война – это всего лишь череда драк, где ничтожества делают себе имя, которое завтра же забудут. Вы не спросили, где она сейчас.

– И я получу ответ?

– Конечно. Она вернулась во Францию. Боюсь, вы долго ее не увидите, майор. Возможно, до самого окончания войны.

Шарп подумал о своей жене, Терезе, о чувстве вины, которое охватило его, когда он изменил ей. Но и образ белокурой француженки, вышедшей замуж за родовитого испанского маркиза, он не мог изгнать из памяти. Он хотел снова увидеть ее, увидеть женщину, сравнимую с мечтой.

– Дюко! Вы совсем присвоили майора Шарпа, – вмешался в их разговор Дюбретон.