Дюко, низко нагнувшись над лежащей на полу трактира ракетой, долго изучал ее конструкцию, потом отделил запальную трубку от боеголовки и увидел, что фитиль попросту выпал из отверстия. Майор выпрямился, перестав напрягать глаза, и начал прикидывать, какая часть шеста-балансира успела сгореть: что если добавить пороху в цилиндр, думал он, воткнуть новый шест и устроить этой штуке испытания? Поразмыслив, он тщательно измерил ракету, неразборчивым почерком вывел на листе бумаги какие-то цифры и прислушался к воплям раненых наверху, где хирурги сдирали обугленную ткань с обгоревшей кожи.

В замковом дворе фузилеры вскипятили воды и теперь вливали ее в дула своих мушкетов, смывая остатки пороха. Они уже пополнили подсумки и, глядя на то, как на брусчатку ложится снег, надеялись, что французы на сегодня уже наелись свинца.

В замковом подземелье Обадия Хэйксвилл, растирая запястья там, где была веревка, криво улыбался другим пленным и обещал устроить побег. Отойдя подальше от факелов, освещавших только ступени и охранников, он протискивался все дальше и дальше вдоль стены, через грязь и стылые лужи, пока не забрался в самый темный угол. Там обнаженная фигура, мертвенно бледная на фоне темных камней, поднялась и принялась, дергая головой, раскачивать один из камней стены. Хэйксвилл двигался медленно и тихо, не желая привлекать внимания: он помнил об одной вещи, о которой все остальные, казалось, забыли.

На холме у дозорной башни Фредриксон написал несколько строк на листе из блокнота и передал его французскому офицеру.

– Это адрес моего отца, хотя один Господь знает, буду ли я жить поблизости от него.

У Пьера имелся запас официальных визитных карточек, на обороте одной он записал свой адрес.

– Может, встретимся после войны?

– Думаете, она когда-нибудь закончится?

Пьер пожал плечами:

– Разве все мы не устали от нее?

Фредриксон явно не разделял эту точку зрения, но ему показалось невежливым возражать.

– Значит, после войны, – он последний раз взглянул на немецкого улана, чью пику украшала грязная белая тряпка. Улан был крайне недоволен, ему не нравился этот самодельный флаг, и Фредриксон перешел на немецкий. – Если у тебя не будет в руках этой тряпки, тебя подстрелят свои же, – он обернулся к Пьеру и снова заговорил по-французски. – Вы же обязуетесь соблюдать все обычные формальности: подождете, пока вас обменяют, и до того не поднимете против нас оружия?

– Да, конечно, я обязуюсь соблюдать все формальности, – улыбнулся Пьер. – И никому не говорить, что я здесь видел?

– Разумеется.

– Но за него я не поручусь, – кивнул Пьер на улана.

– Он не видел ракет в башне, так что сказать ему нечего, – Фредриксон ухмыльнулся, чтобы скрыть ложь: ему было доподлинно известно, что сержант Роснер в деталях обрисовал юному улану, как именно несуществующие ракеты делают позицию на холме неприступной. – Жаль, что вам надо ехать, Пьер.

– С вашей стороны очень благородно отпустить меня. Удачи! Встретимся после войны.

Фредриксон долго смотрел им вслед, потом бросил одному из сержантов.

– Вне всякого сомнения, он чудесный человек.

– Похоже на то, сэр.

– И весьма здравомыслящий. Предпочитает старый собор в Саламанке новому.

– Правда, сэр? – сержант не заметил в Саламанке и одного собора, не то, что двух.

Но Фредриксон уже обернулся, чтобы встретить выбравшегося из зарослей кустарника лейтенанта Визе.

– Отличная работа, лейтенант. Кто-нибудь ранен?

– Капрал Бейкер потерял палец, сэр.

– Левой или правой руки?

– Левой, сэр.

– Чудесно, значит, из винтовки стрелять сможет. Замечательно! А как кончатся патроны, закидаем их снежками! – он ухмыльнулся сержанту. – И пусть бойцы со всех концов земли идут на нас, сержант, мы оттолкнем их прочь![123]

– Неплохо было бы, сэр.

– Они придут, сержант, они придут!

А на севере от селения, вне досягаемости снайперов с холма, разворачивались две батареи французских пушек. Лошадей уже увели, готовые к стрельбе боеприпасы сложили у орудий; теперь горы ядер и саржевые мешки с порохом засыпало снегом. Артиллеристы были уверены в себе: пехота подвела, и генерал наконец-то проявил здравый смысл. Они не просто артиллерия, они французская артиллерия, любимое оружие Наполеона. Самый последний пушкарь во Франции гордился тем, что император был артиллеристом. Сержант смахнул снег с вензеля N на казенной части орудия и прищурился поверх ствола на монастырь. Скоро, моя красавица, скоро, подумал он, похлопав по стволу, как будто монстр из бронзы, железа и дерева был его любимой дочерью.

Пока длилось перемирие, монастырь посетил и Шарп. Он пересек лощину, оставляя следы сапог на свежем снегу, и остановился у входа, глядя на уставившиеся прямо ему в лицо дула орудий. Войдя, он миновал граб, заново украшенный снегом: казалось невероятным, что лишь вчера утром немецкие стрелки повязывали голые ветви белыми ленточками.

Переговорив с офицерами и изрядно удивив их своими словами, он заставил каждого повторить приказ, затем прошел вместе с ними по позициям, чтобы убедиться, что они все правильно поняли. Казалось, фузилеры с облегчением услышали:

– Мы не будем защищать монастырь, джентльмены.

– Держите что-то в рукаве? – ухмыльнулся Гарри Прайс.

– Нет, Гарри.

Потом Шарп спустился вниз и нашел Харпера.

– Патрик?

– Сэр? – расплылся тот в широкой ирландской улыбке.

– Все в порядке?

– Ага. Какие планы? – Шарп рассказал ему все, и ирландец кивнул. – Парни будут рады вернуться к вам, да, сэр.

– И я буду рад, что они вернутся. Так им и передай.

– Они и без того знают. Как там мой дружок, рядовой Хэйксвилл?

– Гниет в подземелье.

– Слыхал, слыхал, – осклабился Харпер. – Это хорошо.

– Уже забил гвоздь в пушку?

– Ага, из нее теперь нескоро выстрелят, – Харпер вставил в запальное отверстие гвоздь и скусил шляпку вровень со стволом. Теперь придется высверливать отверстие и крепить внутрь ствола железный клин, который будет входить все глубже при каждом выстреле, иначе пушку просто разорвет. – Уверены, что все произойдет уже сегодня вечером, сэр?

– Да, на закате.

– Ага.

– Удачи.

– Ирландцам удача без надобности, сэр.

– Просто снимите англичан у них с шеи, да? – расхохотался Шарп.

Харпер ухмыльнулся в ответ.

– Видите, как повышение в чине прибавило вам здравого смысла, сэр?

Когда Шарп возращался назад через лощину, снег пошел сильнее, и на чисто белом поле лишь кое-где выделялись островки травы. Он решил, что французы атакуют монастырь. Возможно, расположение пушек просто должно было сбить его с толку, но он сомневался в этом: французы хотели заполучить монастырь, чтобы поставить батареи под защитой его стен и в клочки разнести северные укрепления замка. Потом они постараются взять дозорную башню, чтобы вести оттуда огонь по замковому двору. Больше всего Шарпа пугали гаубицы, способные запустить снаряд высоко за облака, откуда он и рухнет на обороняющихся. Но это будет завтра.

Снег хрустел у него под сапогами, оседал на лице; он украсил старые стены белыми кружевами, и это выглядело неожиданно величественно. Снег покрыл все, даже темных пятен травы больше не было видно. Шарп шел и думал, как долго они смогут продержаться. Погода только задержит подмогу, а ракет осталось всего четыре сотни: Джилайленд не привез больше, потому что должен был доставить боеприпасы для фузилеров. Впрочем, Шарп считал, что ракеты у Господних Врат больше не пригодятся. У него была всего одна идея, как их использовать, идея отчаянная, но она сработала, как сработают и запалы, которые он позаимствовал у Джилайленда для другой цели. Эти запалы предназначались не для одной ракеты, а для целой связки, и Джилайленду было жаль их терять. Но их время еще придет.

Наверху, в цитадели хирург ампутировал ногу. Он откинул кусок кожи, который прикроет культю, и разрезал мышцы и кровеносные сосуды, быстро орудуя короткой пилой. Санитары с трудом удерживали раненого фузилера на столе: тот, пытаясь сдержать крик, корчился на кожаной подстилке, уже перенесшей проявления боли пятнадцати других мужчин. Когда кость подалась под хищными зубами пилы, хирург заворчал: