Так же быстро узел боли развязался, ветер высушил слезы и он лежал, нюхая готовящуюся еду, и думая о том, что он продаст душу за кусок хлеба и немного человеческого смеха. У него осталось так мало того, что можно продать — ровно столько, сколько у него вообще есть. Он и так проклят, и если эта кел и мужчина, который служит ей, захотят взять еще одну душу за немного еды и немного удовольствия, он пойдет на сделку и предаст свой род.

В конце концов он мог приручить волков, и, если бы не эта парочка, сам стал бы волком, не боялся Гаулта и вообще ничего на свете — хотя и недолго. Они вполне могли оказаться врагами Гаулта: ходили слухи, что Гаулт не в ладах со своим Сюзереном. Они могли быть из Манта, или еще откуда-то — женщина сказала откуда, но он не понял; но если они не оставили его волкам, если взяли его с собой, и если бывает такое чудо, как человек, свободно ходящий среди кел и не потерявший собственного рассудка — тогда еще есть надежда…

Он опять задрожал, опять увидев голову Ичандрена на колу за воротами крепости Гаулта, опять увидев подземелья и услышав крики, которые они выжали из человека, который был самым храбрым и сильным из всех, кого он знал, выжали прежде, чем превратить его в красную и ужасную груду мяса и отрубить ему голову…

… Месть. Гаулт никогда не видел его раньше. Он просто ткнул пальцем на некоторых из них: для волков. Гаулт выбрал его не из-за какой-нибудь личной мести.

Но если он станет волком-охотником, то придет время, когда Гаулт научится бояться его и проклянет тот день, когда повстречался с ним.

Вот цель, ради которой не жалко отдать душу.

В первый раз перед ним появилась надежда на будущее, как если бы луч света прорезал туман.

Но тут Чи случайно взглянул в сторону костра, встретился глазами с женщиной и немедленно отвернулся — а после отказывался вспомнить в деталях чувство, охватившее его, чувство физической опасности. Мужчина никогда не ожидает, что почувствует такое, только взглянув на женщину, это трусливо и малодушно… он никогда и никому не признается в этом… если, впоследствии, он будет с женщиной и вспомнит о своем позоре, то у него точно исчезнет желание… лучше вообще отказаться от женщины, любой женщины…

Она действительно ведьма, решил он. Чи знал людей, называвших себя ведьмами, которые только тем и занимались, что шептали над своими травами и зельями, и принимали роды у женщин и кобыл.

Мужчина не должен иметь с ними дела, или, в крайнем случае, только тогда, когда хочет купить амулет, для защиты от злых сил и удачи в делах — и даже тогда, как говорят священники, он может запятнать свою душу, если покупает что-то слишком сильное.

Вот такую огромную силу он почувствовал в женщине-кел. Он знал, что это такое. И все-таки она обошлась с ним намного лучше, чем Мант с Гаултом — тем Гаултом, который был человеком чести, прежде чем кел заманили его в ловушку, посулив договор о мире; тот Гаулт был другом Ичандрена и сражался вместе с ним — Бог помоги им обоим.

Договор. Договор — так сказал Гаулт.

Вот что значит верить кел.

В конце концов этот мужчина, Вейни, спустился с холма: Чи следил, как он идет — и дрожал, как во сне; конечно он идет пригласить его к огню.

Потом Чи сидел, по-прежнему завернутый в одеяло, со своей порцией в руках, но так и не смог съесть ее до конца, настолько слабым оказался его живот. Но они разговаривали и шутили с ним, оба, мужчина и женщина, задали ему несколько вопросов, а потом он лежал около огня, пока ведьма мыла сковородки в воде, как любая женщина его рода; а после того, как она вернулась, Вейни повел лошадей вниз, на водопой.

День угасал, и они, понял Чи, взялись за работу над его снаряжением: счистили ржавчину с колец кольчуги, начистили металл водой и речным песком, и смазали маслом.

Его собственные сапоги стояли рядом, уже готовые, на правом был разрез, но к нему прикрепили длинную полоску кожи, которую можно было обвязать несколько раз вокруг лодыжки и поддержать голенище.

Он видел все это, лежа на боку и накрытый только одеялом… смотрел, как они работают, даже ведьма, выполняют работу раба или, в крайнем случае, слуги, и делают все это для него — для него, потому что им самим совершенно не нужна пара истоптанных и разодранных сапог и броня, намного более бедная, чем те замечательные кольчуги из маленьких стальных колечек и эластичной кожи, которые на них надеты.

Глубокой ночью, когда они сидели друг напротив друга и пришло время спать, мужчина снял седло с лошади, достал постельные принадлежности и улегся прямо там, где сидел, а ведьма завернулась в темный плащ, прислонилась к старому толстому стволу дерева и, судя по всему, собралась сторожить. Они оставили его около теплых углей. И не стали ничем грозить. Даже не связали.

Чи лежа в темноте и думал, думал, наблюдал, потом засыпал и посыпался опять, замечая любое, даже самое маленькое движение, которое они делали. В его душе трепетала надежда, надежда на то, что они, непонятно почему, приняли его к себе. В темноте, никому не видимый, он заплакал, без причины и без остановки.

Он не знал почему, но их доброта что-то сломала в нем, в нем, который не побоялся всех угроз Гаулта, и сейчас он боялся только одного: все это только ложь.

На следующий ужин они ели рыбу. В лесу не было ничего, даже кролика — Вейни подумал что волки, вывшие всю ночь, наверняка охотятся около ворот, хотя он не понимал, почему они оставались в таком малоприятном месте.

На юге были горы, сказал Чи, и люди; люди на западе и на севере, кел на севере и на востоке; и вообще, решил Вейни, здесь волки — робкие обитатели, как и в других мирах.

За исключением, как сказал Чи, полуволков, любимцев Гаулта.

Чи еще вспомнил, что в те времена, когда война охватывала срединные земли — около человеческих лагерей и деревень появлялись дикие волки и таскали овец. По его словам люди его рода на месте не сидели, а постоянно двигались с места на место — так что сейчас они где-то на холмах, но где?

— Тогда, — сказал Чи, глядя в огонь таким взглядом, как если бы его мысли бродили очень далеко, — тогда мы жили в холде Перо, в Эглунде. Там мы чувствовали себя в безопасности. Но это продлилось недолго — не больше года. Тогда Гаулт сражался вместе с другими лордами. Сам я был еще мальчиком. Я помню — помню войны, постоянные переезды, холодные зимы, снег по грудь лошадям, и умирающих людей, много умирающих людей. Мы пришли в крепость Гаулта, в Морунд. Для него мы были людьми с порубежья. И это были хорошие годы. Я скакал с Ичандреном. Мой брат, мой отец и я. Они мертвы. Все.

Потом он замолчал, надолго.

— Мать? — спросила Моргейн.

Чи не посмотрел на нее. Горло работало, слова выходили. Но глаза, глаза, не двигаясь, глядели в огонь. — Не знаю, в последний раз я видел ее…, — одно плечо поднялось. — Тогда мне было тринадцать. Как раз перед этим Морунд пал и Гаулт ушел на север. Потом он вернулся назад… Другим. А потом — потом он и кел с севера убили почти всех людей-мужчин в Морунде. Убили, и привели людей с востока. Эти сражались за Гаулта. Некоторые из тех, кто жил в Морунде, тоже хотели сражаться за Гаулта, но их собрали всех вместе и отправили служить другим кел-лордам. Гаулт никогда не верил мужчинам, которые сражались за него прежде, чем он стал кел. И ни одной женщине, тоже. Они погрузили их в фургоны. Мы попробовали их отбить у стражников — двадцать человек погибли. Тогда умер мой отец. Их было слишком много.

Еще одно долгое молчание. В костре трещали и ломались сучья.

— Но я почти не сомневаюсь, что мать умерла, — сказал Чи. — Именно тогда. Отец в это верил. И не она одна. Она не была сильной женщиной. А год был плохой.

Двадцать человек погибли, подумал Вейни, пока Чи сидел, погруженный в печальные думы. Хм, Чи сказал это так, как будто это огромная потеря. Но ведь двадцать не так много…