И больше он не узнает этого места, где он одновременно проводник и заложник.

И нужно либо признаваться им, что дважды ошибся в расстоянии — либо врать, заверяя что все в порядке-

Чи смочил губы. Потом неуверенно шевельнулся в седле. — Парень, — прошептал он, — Вейни.

И тут к шуму листьев, завыванию ветра и мягкому топоту лошадей добавился новый звук. Вейни мгновенно остановил лошадь. Леди осадила своего жеребца, повернулась, подъехала к ним и опять застыла, наполовину обернувшись.

С лесом что-то не то. Волосы Чи встали дыбом, он опять задрожал, и, как и Вейни, уставился на чащу, пытаясь проникнуть взглядом через ночную тишину. Кобыла стояла совершенно спокойно, но, отвечая на касание руки Вейни, ее мышцы напряглись, стали как каменные. Серый жеребец поднял уши, потом отступил назад и резко дернулся, как если бы хотел повернуться, его ноздри раздувались.

И, внезапно, в наступившей тишине послышался еще один слабый звук, далеко впереди.

— Спускайся, — еле слышно прошептал Вейни. — Вниз, парень, быстро. Спрячься. И тихо.

Чи в панике посмотрел на него. — Люди Гаулта, — прошептал он, а в голове билась одна бешенная мысль: ударить пятками по бокам, перехватить контроль над лошадью и ускакать — безоружный, с охотниками Гаулта за спиной.

— Оружие миледи направлено на тебя, — сказал Вейни, — и ты сейчас спустишься на землю.

Чи с изумлением посмотрел на леди. Он вообще не видел никакого оружия, только одетую в плащ фигуру и лицо. В это же мгновение, со скоростью удара змеи, рука Вейни схватила его ногу и дернула в одну сторону, кобыла прыгнула в другую — ночь внезапно и непоправимо встала вверх ногами, и его спина и затылок оказались на земле быстрее, чем ягодицы и ноги.

С лица сбежали все краски. Какое-то время он был беззащитен, из него вышибло весь воздух; он увидел, как Вейни прыгнул в седло, как белая кобыла неслышными маленькими шагами отошла назад, а Вейни аккуратно и тихо вытащил из ножен меч, поднял из грязи упавшее одеяло и швырнул ему.

Чи машинально, ничего не сознавая, схватил одеяло, метнулся к кустам и безопасности, завернулся в одеяло, лег на живот и пополз в лес.

Белая и серая лошадь, как призраки, виднелись среди деревьев, бледные тени, иллюзии, не принадлежащие этому миру, которых мог увидеть лишь ищущий взгляд.

Чи поплотнее накинул одеяло на свою белую рубашку и слился с землей, стал частью бурелома, прелых листьев и трухлявых стволов, на него обрушился острый травяной смрад прошедших столетий.

Такое маленькое происшествие могло убить человека. Порыв ветра. Сильный порыв. Тишина, когда никакой тишины быть не может — но она есть; хватит дрожать, или запах раздавленных листьев долетит до врага. Он напрягся, перестал дрожать и вжался в холодную землю с такой силой, как если бы хотел утонуть в ней.

Стук копыт в ночи, все ближе, все громче — на дороге всадники, достаточно много всадников, подумал Вейни, стоя колено к колену с Моргейн, в темноте; и дрожь по мускулам, холод, который не холод, но желание двигаться. Он почувствовал, как плечо Сиптаха тяжело надавило на его правую ногу, услышал тихие звуки, когда боевой конь натянул поводья и закусил удила.

Эрхин стояла тихо — выращенная и обученная эрхендимами, она знала, что надо молчать, когда одна рука касается ее шеи, а вторая держит поводья. И серого из Бейна научили стоять и молчать; но его научили и многому другому, Моргейн слегка отвлеклась, удила немного ослабли и он получил слишком много свободы. Рядом была кобыла, в его чувствительные ноздри бил запах масла и металла, чужих людей и чужих лошадей; только умелая и знакомая рука могла сдерживать его, покрытого пеной и потом.

Это должно было произойти, подумал Вейни; человек, выросший вместе с лошадями, он чувствовал это в воздухе — чувствовал это во множестве приближающихся лошадей, в возбуждении справа от себя, которое передавалось кобыле под ним, заставляло ее дрожать и грызть удила; а впереди поворот дороги, всадники уже недалеко и совсем скоро вылетят из-за него, слабый непостоянный ветерок доносит до лошадей запах и звуки, все усиливающийся топот копыт и бряцанье металла, звуки не мирных людей, но всадников, одетых в доспехи, и, даже ночью, скакавших тесной и сплоченной группой.

На дороге перед поворотом заржала лошадь, Сиптах фыркнул и, прежде чем Моргейн успела натянуть поводья, встал на дыбы и негромко ответил. Только тут он послушался ее и опустился на землю, сломав кусты; недовольная Эрхин дернулась и нервно отпрыгнула в сторону.

Потом опять все замолчали, обе их лошади и одна впереди на дороге, в лесу стало смертельно тихо.

— Так и есть, — еле слышно прошипела Моргейн. — Они остановились. Теперь они будут сидеть, дожидаясь дня, если нам повезет — и пошлют сообщение своему лорду, если нет.

Вейни вложил меч в ножны. — Мой лук, — сказал он, и показал в направлении дороги. Она наклонилась, отыскала его среди седельных сумок и молча передала ему вместе с колчаном оперенных стрел. Лошади молчали, но было уже поздно. Сиптах мотал головой, стараясь освободиться от поводьев, но Эрхин оставалась спокойна, пока Вейни аккуратно спускался с нее и вел к подлеску. Он захлестнул поводья вокруг молодого дерева, которое должно было удержать ее, даже если Сиптах ускачет, Небо знает куда.

Вейни снял слишком предательски блестящий шлем и передал его Моргейн, проскользнул мимо головы Сиптаха, успокаивающе коснувшись его потной шеи и бесшумно вошел в лес.

Когда он был вне закона, то охотился в лесах Маай не только на оленей. Инстинкты мгновенно вернулись, вместе с памятью о стрелах Маай и голодом: отверженный мальчик из рода Нхи быстро научился выживать, его единственными учителями были его враги, и вот он все еще жив, а некоторые из его сородичей-Маай нет.

Он слышал их, тихих, как могут быть тихими не меньше полудюжины всадников, укрывшихся между кустами — но ни один из них не был так тих, как единственный охотник из Карша, подкрадывавшийся к ним. Он увидел их, безмолвных настолько, насколько можно безмолвно удерживать на месте лошадей, смутные тени в свете звезд. Он неслышно скользнул к ним. Лошади узнали, что он здесь. Они задергали поводья и заволновались. Люди беспокойно оглядывались, глядели назад, на дорогу, по которой приехали, и на лес вокруг.

Мягким плавным движением он поставил лук на подъем ноги, и натянул тетиву; потом открыл колчан, достал три стрелы и распушил их оперение, чтобы даже в темноте они не подвели. Среди них не было стрелы, звук которой он бы не знал. Но одного поврежденного пера, ни единой царапины на трубке.

Он наложил первую и, выбрав ближайшую и самую ясную цель, вышел из-за дерева: не было еще такой железной кольчуги, которая могла устоять перед эрхендимским длинным луком, согнутым до предела. Его раненое плечо напряглось, стрела полетела. Тупой удар, и человек упал.

Остальные повернулись посмотреть. Пока они стояли, ничего не понимая, он наложил вторую стрелу, и второй человек упал, успев только крикнуть, лошадь освободилась и заметалась по дороге.

Третья стрела: все люди уже неслись к лошадям, прыгали в седло и собирались дать деру, но один из них крикнул и свалился на землю.

Вейни вынул еще одну стрелу из колчана, висевшего на боку. Четвертый человек упал со стрелой в спине, оставшиеся в панике поскакали как можно дальше от его огня, по направлению к Моргейн.

Вейни подхватил колчан и, уже не скрываясь, пробежал мимо лежавших на земле; он бежал по дороге за ними, и сердце билось о ребра.

Он услышал крики и треск кустов прежде, чем достиг поворота дороги, повернул, и в лунном свете перед ним возник Сиптах и его всадница, а перед ними носились лошади, обезумевшие от страха, а их всадники лежали в грязи, бездыханные. Он увидел как Чи, выползший из укрытия, хватает одну из бесхозных лошадей, увидел, как Моргейн с ледяным спокойствием наводит на него свое смертельное оружие, и в это мгновение понял, что такое настоящий страх.