— Он должен знать о нашем прибытии, — пробормотал священник. Образ прикованного ребенка все еще витал перед его мысленным взором. — И если его влияние столь всеохватно, как вы утверждаете…

— Тем больше у нас причин действовать без промедления, — согласился Таррант. — Поскольку нам неизвестно, насколько далеко простирается его могущество или сколько людей находятся у него во власти. Мы должны выступить как можно скорее.

Он подошел к двери, осторожно огибая разложенные по полу карты. Перед уходом он обернулся и вновь посмотрел на Дэмьена — и что-то в гримасе священника явно не понравилось посвященному, потому что глаза его прищурились.

— В этих городах я совершил восемь убийств, — сообщил он. Его ноздри раздувались, словно он чувствовал и сейчас запах, которым сопровождались эти убийства. — Восемь женщин. И каждый раз идолы допускали меня к жертве, никак не отреагировав. Вспомните об этом, если вас одолеют сомнения. Если Мерсия вновь покажется вам земным раем. Задайте себе вопрос: что это за сила, готовая беспрепятственно допустить Охотника к его жертве?

И с этими словами он стремительно вышел из комнаты. Даже не остановившись, чтобы вызвать Затемнение, но просто закутавшись в Фэа, как в тогу, и став тем самым незримым. Дэмьену внезапно захотелось запустить в него чем-нибудь, но ничего подходящего под рукой не нашлось, лишь здешний скарб: слишком драгоценный и к тому же принадлежащий не ему, а хозяину. В конце концов он увидел торчащие из-под кушетки башмаки, которые снял накануне. Схватил один и запустил им в дверь. Со всей силы. Изрядно грохнув, башмак упал на пол. Дэмьен дал выход малой толике своего гнева. Но только самой малой толике.

— Из-за того, что он убил этих женщин? — поинтересовалась Хессет. — Или из-за того, что он рассказал нам об этом?

— Ни то и ни другое.

Дэмьен присел на край дивана, потер виски; он чувствовал, как пульсирует кровь под кончиками пальцев.

— Потому что он прав, — хриплым шепотом признался он. — Черт бы его побрал. Потому что он прав относительно всего этого.

Наступила полночь. Истинная полночь, когда силы заката и рассвета приходят в полное равновесие. Холодная воздушная волна шла навстречу теплой воздушной волне; линия столкновения пролегала как раз в районе Пяти Городов.

Домина сияла над головой, Каска была на востоке, Прима уже закатилась за западный горизонт. В согласии с комплексной математической динамикой их взаиморасположения, включая массу, гравитацию и положение на орбите относительно планеты, они достигли полной геометрической гармонии.

Верхнее течение в просторах неба всю ночь стремилось на восток. Сейчас оно стихло, готовясь повернуть на запад.

Вода конденсировалась в тучах, превращаясь из пара в капли влаги.

Невидимый и не воспринимаемый никакими чувствами Ангел Вины тихо плыл среди слабых потоков.

Ветер начал меняться.

…И сила излилась на землю, сила, порожденная не лунным светом, не землетрясениями, не приливами и отливами моря, но сочетанием всех этих стихий — и целой тысячей, и миллионом других… Сила, присущая планете Эрна, как присущи ей приливы и отливы, смена времен года, чередование дня и ночи. Сила, яркими полосами исчертившая континент, разноцветными силовыми линиями связующая город с городом, кафедральный собор с кафедральным собором…

Мать с Матерью…

Далеко на севере, где ожидают своего часа Учителя, некий разум сумел прикоснуться к хрупким нитям. Разноцветная паутина дрожала от напряжения, пока сообщение принималось, читалось, анализировалось и продумывалось.

Прилив и отлив поменялись местами. Сила волнами прокатилась по континенту, включая в себя полный спектр света.

Разум вновь сумел прикоснуться к паутине. И вновь его сообщение было принято.

Но вот чудесное мгновение миновало. Луны вышли из гармонического противостояния. Ветер задул в одну сторону. Рассвет начал теснить закат, с неба полил дождь. Верхнее течение в стратосфере устремилось на запад, чтобы удержать это направление до рассвета.

Сила рассеялась так же стремительно, как и излилась, так что от нее не осталось и следа. И какое бы сообщение она ни несла, оно тоже рассеялось в ночи, было теперь поглощено и стерто тенями забвения. Но не раньше, чем достигло адресата. Не раньше, чем его смысл оказался истолкован.

— Я поняла, — прошептала Мать города Мерсия. — Да. Я все в точности поняла. — И пообещала: — С утра я первым делом позабочусь о них.

Дэмьен не мог заставить себя открыть капитану Рошке истину. Не мог заставить себя лишить этого новообращенного его веры, такой пока еще хрупкой, взамен взвалив ему на плечи ношу своего неприятия. Да и с какой стати? Капитан уверовал в идеал, уверовал в Бога, а вовсе не в город или в социополитическую схему. «Пусть еще немного поблаженствует в неведении, — решил Дэмьен. — Пусть вкусит этой сладости, пока она ему отпущена, прежде чем истинная горечь этой парадоксальной страны поднимется на поверхность и все испортит».

Зато он не утаил от капитана другого. Ничего другого. Да и нельзя было допустить, чтобы этот человек пошел на колоссальный риск, даже не осознав, что, собственно говоря, поставлено на карту; как можно было ожидать от него убедительного поведения в добровольно принятой на себя роли, если перед этим не ввести его в курс замысла священника, причем во всех деталях. Рошка воспринял все услышанное с достаточным спокойствием, задавая вопросы лишь в тех случаях, когда не понимал каких-то слов или фразеологических оборотов; а в остальном воспринял рассказ о ракхах и демонах, о мучении и возмездии почти точно так же, как выслушал бы за кружкой эля в портовой таверне рассказ какого-нибудь бывалого, как он сам, морехода. Случалось ему выслушивать истории и еще более безумные, пояснил он Дэмьену, хотя никогда раньше он сам не попадал в самую гущу событий в какой-нибудь из них. И все же он вроде бы вполне нормально отреагировал на новости. Возможно, человеку, посвятившему жизнь плаванию в смертоносных морях, удалось навидаться опасностей в таком объеме, что и эта новая — при всей своей непомерности — всего лишь вписалась для него в общий контекст жизни.

Дэмьена это очень ободрило. И когда он попросил у капитана то, ради чего и пришел к нему, то, ради чего он пришел до рассвета в гавань и поднялся на борт «Золотой славы», — капитан лишь кивнул и сказал, что не видит в этом ни малейшей проблемы. Или, точнее, видит проблему — и вполне определенную, — но полагает, что способен с ней справиться. И озорно ухмыльнулся, давая понять, что Лио Рошка готов к любым испытаниям, которые поджидают их на заморском берегу.

«Надеюсь, что так оно и есть», — мрачно подумал Дэмьен. И помолился за то, чтобы этому человеку не пришлось доказывать свою храбрость на деле уже совсем скоро.

На корабль Дэмьен прибыл на взятой напрокат лодке. Обратно же поплыл на шлюпке с «Золотой славы»; матрос, сидевший на веслах, всю дорогу отчаянно зевал. В этот час в порту уже вовсю кипела работа — малый прилив должен был начаться через час, а вскоре вслед за ним — и большой прилив, обусловленный Доминой, — хорошо еще, что зевак и газетчиков, как правило, сшивающихся на причале, сейчас, к счастью, не было. У каждого и у каждой, кто трудился в этот ранний час в порту, имелось свое дело, и, соответственно, им не было никакого дела до Дэмьена, так что он при удаче мог проскользнуть незамеченным. И это было замечательно. Это обнадеживало. А ему сейчас позарез необходима была надежда любого рода.

Разговор с Таррантом, состоявшийся этой ночью, глубоко потряс священника. Он практически не спал, а в те недолгие минуты, на которые ему все-таки удалось забыться, его одолевали кошмары, причем хорошо знакомые ему кошмары. И дело было не в том, что сказал Таррант, и даже не в том, как он это сказал. Дело было в том, что сам Дэмьен внезапно осознал, с какой недопустимой беспечностью он здесь держится. С беспечностью и с доверчивостью. Внезапно он понял, какому колоссальному риску подверг себя и своих товарищей, сосредоточившись на радостях веры, а вовсе не на собственной миссии. Но он ни за что не отказался бы от незабываемых мгновений, пережитых здесь. Они теперь стали частью его самого, стали костным мозгом его веры — и он отныне всегда сможет припасть к этому источнику. Однако ему следовало смотреть в оба. Следовало задавать правильные вопросы. Надо было… о Господи, сколько всего ему надо было делать.