Она подняла подбородок и твёрдыми шагами направилась к Адриену и лошади.

— Чего ты хочешь от вьючной лошади? — сердито крикнул Эрик.

— Позаботиться о том, чтобы не разбились мои замечательные письменные принадлежности! — крикнула она через плечо. Затем девушка уже стояла возле лошади и открыла один из мешков, которые ещё лежали на земле, как будто хотела что-то там поправить.

— Адриен? — тихо сказала она. — Тебя зовут Адриен Бартанд?

Парень поражённо оторвался от работы.

— Да, мадемуазель, — он рассматривал её любезно и вопросительно. После многих месяцев, в которые даже горничная боязливо избегала её взгляда, это действительно просто хорошо, когда так смотрели.

— Томас Ауврай, — шепнула она. — Ты слышал что-нибудь о нём?

Теперь она знала, почему Томас его ценил. Не показывая ни малейшего удивления, Адриен также потянулся к багажу вниз и по-походному закреплял его ремнём. Теперь у них была возможность поговорить тихо друг с другом несколько секунд так, чтобы это не бросалось в глаза.

— Нет, я ничего не слышал о нём с тех пор, как Мари умерла.

«Мари». Изабелле пришлось глубоко вздохнуть.

— Мари Хастель? Тогда в охотничьем лагере ты говорил что-то о мёртвой девушке. Но ты... знал её?

Казалось, на его лицо упала тень.

— О, да, даже очень хорошо. Я говорил с ней ещё вечером перед её смертью. Мне до сих пор жаль, — он откашлялся, как будто должен был собраться с силами. — Ну, во всяком случае... Томе я больше не встречал. А вы?

Это звучало искренне и с надеждой, это подтверждал тот факт, что он использовал имя Томаса в уменьшительно-ласкательной форме, как это делают только лучшие друзья или братья, по-особому с ними болтая. Девушка чувствовала, как будто имела секретный договор. Она показала кивком головы.

— Адриен... если бы я написала письмо, вы смогли бы его отнести на почтовую станцию? Так, чтобы Эрик или кто-то другой об этом не узнал?

— Совсем тайно? — его улыбка была любезной, и она подумала, что он, конечно же, нравился Мари. «И, вероятно, она о нём даже мечтала?» Мысль была прекрасной и печальной одновременно, и с этого момента она больше не чувствовала себя одинокой.

— Я могу попробовать, — тихо ответил он. — Но почта не дешева.

— Я дам тебе деньги. Где я тебя найду?

— Изабелла! Нам пора! — крикнул Эрик ей со двора. — Скоро стемнеет.

— Просто хорошо слушайте, мадемуазель, — тихо шепнул ей Адриен. — Где моя песня, там и я.

Он улыбнулся ей лёгкой, ободряющей улыбкой, которая показалась Изабелле неожиданным солнечным лучом. Затем парень перетянул высоко багаж и, насвистывая, пошёл обратно к вьючной лошади.

***

Граф Треминс позволил себе некоторые расходы, чтобы выдать племянницу замуж по очень высокой цене. Свадебное общество, которое ждало перед городской церковью Версаля, было наряжено в дорогие одежды, карета невесты украшена гирляндами цветов. Лакей как раз открыл дверь кареты, и оттуда вышла Клер. Она была одета в оранжево-белое платье с рукавами воланами из брюссельского кружева, её волосы украшали оранжевые цветы из шёлка. Томас подумал, что цветы, которые на самом деле считались символами невинности, должны быть ироническим комментарием от дяди Клэр. Она ещё не увидела экипаж Ауврая. Невеста была занята тем, что приветствовала гостей и позволяла любоваться собой. В толпе Томас также увидел Жанну. Как и другие девушки, она несла букет цветов и кивнула ему издалека.

Шарль Ауврай улыбнулся опасной смесью из гордости и паники, пока Томас, ещё сидя в карете, доставал шкатулку. В некоторых семьях жених передавал её невесте только утром, после брачной ночи, но в семье Ауврай издавна была традиция передавать шкатулку перед бракосочетанием.

— Ты знаешь, что ты должен сказать?

Томас кивнул.

— Мадемуазель, имею большую честь и радость подарить вам в знак моего расположения и укрепления нашей связи украшение, которое носили моя мать и бабушка.

В полумраке кареты Томас мог видеть, как отец безмолвно шевелил губами, как будто повторял вслед за кем-то разученное обращение. Томас вынужден был отвести взгляд, потому что ему вдруг стало душно. «Что я здесь делаю?» — подумал он. Когда юноша открыл шкатулку, драгоценные камни засверкали. Это была трёхрядная цепь с орнаментом в виде вьющихся цветов из золота, усыпанное рубинами. «Как капли крови на шее Катарины Англейд». Картина сверкнула перед ним как свет грозы, пока он доставал цепь из шкатулки.

— Давай, мальчик! — Шарль Ауврай ободряюще хлопнул его по плечу, как будто бы они были на скачках.

Томасу казалось, что он в театре, смотрит сам на себя со стороны, как выходит из кареты. Пешеходы сразу останавливались и глазели на его богатый наряд.

Как от него и ожидалось, он направился к церкви. Но никогда ещё ему не было больно от осознания того, что это была дорога Армана.

Клер привела в порядок свои юбки, затем под руку со своим дядей взошла на порог церкви. И хотя это было совершенно бессмысленно, тоска сыграла с Томасом злую шутку: у него забилось сердце от того, что он вообразил, будто там стояла Изабелла.

Аромат роз оторвал его от этих мыслей. К ним подошла Жанна и поприветствовала его отца. Теперь новоприбывших заметили также Клер и де Треминс. Взгляды Клер и Томаса встретились. И на одно мучительно долгое мгновение он увидел себя в будущем – бесконечная череда поклонов, коленопреклонений и ложных любезностей, праздники, танцы, посещения оперы и болтовня, жизнь на шахматной доске. «Жизнь Армана». Рубины давили через ткань перчатки на его ладонь, и он так сильно сжал цепь, что кровь зашумело в ушах.

— Давай, спать ты сможешь и позже! — голос отца вывел Томаса из оцепенения. Только теперь он понял, что остановился.

Жанна наморщила лоб. Гости перед церковью теперь также обнаружили его и аплодировали. Шарль Ауврай положил Томасу руку между лопатками и хотел подтолкнуть его дальше, но тот покачал головой. «Ни шага дальше», — думал он. — «Ни одного шага по дороге Армана». Слово, которое пришло ему сейчас само на губы, было гораздо отчётливее и короче:

— Нет, — сказал он своему отцу и ещё раз покачал головой. — Я не могу.

Шарль Ауврай был мастером по игре на общественной шахматной доске. Он улыбнулся и кивнул де Треминсу.

— Одну минутку! — крикнул он с вполне наигранной радостью. Затем мужчина вцепился пальцами в руку Томаса. В следующее мгновение отец втолкнул его обратно в карету и закрыл дверь.

— Ты что, сдурел? — наступал он на Томаса. — Что всё это значит?

Томас сглотнул.

— Мне жаль, отец. Я не могу жениться на Клер.

— Тут ты сильно не прав. Ты не испортишь дело моей жизни!

Томас сглотнул.

— Арман был делом всей вашей жизни – и он бы охотно это сделал. Но я не он! И я никогда им не буду! Я... не могу дальше притворяться и не продамся – также не только для вас.

— Продаться? — затрещина, которая поразила его, не была на самом деле плохой. Пьер бил сильнее. Плохо было то, что удар разорвал последнюю связь между ними.

— Что только с тобой! — воскликнул Шарль Ауврай в настоящем отчаянии. — Я не воспитывал тебя так! Арман никогда не разговаривал бы со мной так непочтительно.

— Поэтому вы и хотели, чтобы тогда на его месте умер я? — Томас удивился сам себе, как спокойно он произнёс этот эпотаж. — Да, я слышал, что вы тогда говори, отец. Я стоял в дверях, пока вы скорбели у гроба Адриена. Вы полагали, что вы один.

Томас снова почти смог почувствовать зимний холод, увидеть свое собственное дыхание, почувствовать дверную раму под своей рукой. Через щель он видел руки Армана, сложенные на груди и сгорбленную спину Шарля Ауврая.

— Почему это должен быть ты, Арман? Вы тогда говорили это, отец. И вы думали: «Почему это не Томас?» Я прав? Это было сказано тогда только от боли, но если вы будете честны, то вы ещё и сегодня временами думаете об этом.

Шарль Ауврай с трудом дышал.