— Нет, она вызывает у меня только сожаление. Никакая любовь мира этого не достойна, чтобы только для неё броситься в катастрофу.

— Это звучит так, как будто вы ещё никогда не были влюблены.

— О, но всё же я не полагаю, что нужно вместе с тем разрушать свою жизнь. Рассудок сослужит гораздо лучшую службу, чем страсть.

Жанна засмеялась.

— Таким образом, говорит учёный, но, вероятно, вы правы. И, кроме того, никогда нельзя продаваться ниже стоимости. Берите пример с новой фаворитки герцога Ришелье. Каждый считает её глупой и необразованной. Но она умна, не теряет ни головы, ни сердца. Я даже держу пари, что однажды она будет жить во дворце и король станет её боготворить.

Она подмигнула ему на прощанье, потом шурша покачивающейся юбкой, пошла прямо к герцогу в золотой маске.

Дамы неохотно уступали ей место, но герцог смеялся и положил свою руку ей на талию. Томасу понадобилось несколько секунд, чтобы понять с кем он говорил. Это была та самая Жанна! Томас на самом деле слышал о ней. Весь Париж рвал о ней свои рты потому, что она была продавщица в модном магазине, прежде чем дю Барри взял её под своё крыло. Между тем она поднялась уже до возлюбленной герцога Ришелье.

Из-за сплетен Томас представлял себе обычную, ярко накрашенную женщину. Но очевидно Жанна носила маску совершенно особенной манеры поведения – безвинной девочки.

Глава 3

МОЛОДОЙ ВОЛК

Хорошо укрытые полукругом драгуны с нетерпением ожидали вокруг поля, которое сельские жители называли Champ-de-la-Dame. Хотя было холодно, уже чувствовался запах мертвеца, когда ветер доносил его к ним сюда.

Барбаросса не был суеверным, но иногда, когда он, с винтовкой наизготовку, прислушивался к каждому шороху из леса, то воображал, что покойница укоризненно на него смотрела. И хотя на полях сражений он видел хуже, чем этот труп, дрожь пробегала по его затылку. Он почти ожидал, что, несмотря на отделённое горло, из уст девушки может вырваться проклятье. Она была оставлена там со дня своей несчастной смерти как приманка. Капитан Дюамель, который командовал полком драгунов (прим.: название рода войск) в этой охоте, надеялся, что дикий зверь станет возвращаться на место дикой бойни, чтобы дальше разъедать свою жертву – так, как это делали многие хищники.

Поэтому труп всё ещё лежал на поле, с закоченевшими, покрытыми изморозью конечностями. Голова находилась отдельно от тела, как будто скатилась с горы. Ветром сдуло платок, которым пастор прикрыл лицо, и никто из военных не получил приказ снова расстелить его сверху.

— Эй, Барбаросса! — шепнул молодой солдат рядом с ним.

Барбаросса – «рыжебородый», так его звали в полку. С усами и кустистыми бровями он мог пугать деревенских детей, которые шептали друг другу, что тот выглядел как дьявол. Но дьявол был в другом месте. И ей Богу, после месяцев бессмысленной охоты в холоде, многие продали бы свою душу, чтобы, в конце концов, получить чудовище на мушку и прикарманить вознаграждение. Девять тысяч четыреста лир ожидали того, кто убьёт зверя – шесть тысяч лично от короля, остатки от епархии Менде и провинции Лангедок. Девять тысяч четыреста! Этого хватит, чтобы купить больше, чем девяносто лошадей. Барбаросса зарабатывал за год сто двадцать девять лир.

— Что там впереди! — это был ропот молодого соратника, который переместил вес на локоть и продвинулся, чтобы лучше разместить ружьё.

Барбаросса осмотрел опушку леса, где были спрятаны капканы. Там скользили прямые, как стрела, тени.

— Пожалуй, ты видишь приведение, — шепнул он юнцу. — Это снова лишь лисица.

Сейчас овечье пастбище опять очень тихо лежало под небосводом, показывая первое предчувствие предрассветных сумерек. В родной деревне Барбароссы, на побережье, в это время года уже давно распустились деревья, здесь же, в начале апреля, снежные пятна покрывали луга. К этому добавлялся туман и мелкий дождь, который заволакивал остатки белого тонкой ледяной коркой. Проклятая влажность пробиралась в сырую униформу, и оттуда в кости. Она портила запал и порох, которые должны быть сухими для хорошего выстрела. Плохо же то, что они выходили на охоту для охоты порожняком. Правда, при последних больших облавах они убили дюжины волков, но бестия побеспокоилась о дерьме вокруг своих преследователей. Она появлялась незаметно как дух, оставляя после себя новое поле боя, и бесследно исчезала в лесу. «Возможно, это всё же дьявол, которому доставляет удовольствие водить нас за нос», — думал Барбаросса.

Красный коршун, который уже долгое время кружил над умершей, и которого также трудно было прогнать, бросая камни, уселся в ветвях дерева и осматривал пастбище.

— Скотина! — прорычал молодой драгун и подавил кашель.

Предрассветный свет медленно подползал ближе. Если бы всё происходило правильно, деревня, стоящая за небольшим холмом, теперь медленно бы пробуждалась к жизни. Но Барбаросса знал, что большая часть деревенских жителей уже давно больше не спит. Они молились, и беспокоились, и подслушивали спасительный выстрел, которого не было. И хотя капитал Дюамель приказал, чтобы деревня соблюдала тишину, в этот день пастор не воспринял этого и звонил в колокол. Светлый, металлический звук доносился к ним сюда с ветром. Деревенская собака начала тявкать как сумасшедшая. Вскоре за этим раздался звук колокола и голоса. И когда на вершине горы появились силуэты всадников, Барбаросса знал, что это был караул для неё. Во главе колонны ехал капитан Дюамель, за ним следовало несколько знатных господ.

— Построиться!

Солдаты выползали из укрытия. Барбаросса вскочил, и поспешно, как следует, одёрнул красный обшлаг рукава своей униформы, потом, как и другие, выправил осанку. Теперь он смог узнать приезжих – это была внушительная процессия.

Каждый узнал долговязого адвоката, который на лошади выглядел неуместно. Круглые стёкла его очков запотели от моросящего дождя. Это был Этьен Лафонт, который был Syndicus (прим.пер.: греч. – синдик, поверенный, представитель города, общества) епархии Менде. Это было задание по поручению епископа – организовать охоту и наблюдать. Но также здесь были собраны знатные владельцы охотничьих угодий со своими егерями из Гефаудана, прежде всего граф Морангьез, старейший почтенный граф, который сегодня был одет в золотисто-коричневое пальто, отороченное соболиным мехом.

Четверо, пятеро следующих с ним мужчин, ехали впереди и взнуздывали своих лошадей – графские сыновья, которых в полку драгунов тайком называли «сворой принцев». Это были парни, громкие и важные, с бурлящей кровью. Сейчас они не могли смотреть на покойницу.

«Они похожи на молодых волков», — подумал Барбаросса. — «Вошли во вкус. Но они не умеют ничего другого, разве что уравновешивать свои изнеженные задницы на лошадях, чтобы идти на охоту и наследовать какое-нибудь жирное армейское место, которое им причитается уже с колыбели».

В противоположность графским сыновьям, крестьяне действовали как призраки: бледные лица, полны страха и скорби, укутанные в грубые шерстяные накидки; для защиты от холода икры замотаны тряпками и меховыми шкурами. Снег и грязь пристали к их деревянным ботинкам, мужчины держали вилы, женщины судорожно цеплялись за самодельные пики. Крестьяне враждебно и пристально смотрели на солдат. Один старик сплюнул. Они никогда бы не признались в открытую, но Барбаросса точно знал, что население считало с тех пор, как месяц назад полк расположился лагерем в Сент-Шели-д’Апхер. «Вы едите и пьёте только за счёт епископа и провинции», — говорили глаза старой ведьмы. — «И за что? Где чудовище, вы, неудачники? Если бы вы были хорошие охотники, малышка не смогла бы умереть!»

Барбаросса ответил на её взгляд, угрожающе нахмурив лоб, и снова посмотрел на господ.

— Сегодня тоже никакого следа зверя? — это был прохладный, немного тихий голос Этьена Лафонта.