— Успокойтесь! — сказал Лафонт. Излучать уверенность сегодня стоило ему больших сил. — Никто не бросил вас на произвол судьбы. Господа делают всё, что знают. Скоро всему наступит конец.

«И эти заверения, к сожалению, будут также неверны, если я отобью тысячу поклонов».

— Я просто говорю, месье Лафонт, — горячился крестьянин. — Если король уже не хочет нам помогать, он, по крайней мере, всё же, должен позволить нам носить оружие! И если король не хочет, то есть наши господа, которые должны нам его дать. Как иначе мы должны охранять наших детей? — он осознал, что это было громко сказано, и опустил голову.

Лафонт сделал писарю знак, чтобы тот не записывал это последнее предложение. И фермер, казалось, очень обрадовался.

— Я очень хорошо тебя понимаю, — по-деловому ответил Лафонт, но так любезно, что крестьянин перестал теребить шляпу. — Спасибо за твоё замечание с животными, Йозеф. Смотри в оба и дальше. И скажи об этом своим людям. Ищите браконьеров, а также незнакомцев, которые бродят в лесу или появляются в деревне. Важна каждая деталь! Докладывать сразу – и мне лично! Я должен знать всё о каждом незнакомце.

— Конечно, месье, — бормотал крестьянин. Потом шаркающими шагами он вышел, преследуемый секретарём, который нёс почту. Половицы скрипнули, дверь захлопнулась, а затем Лафонт на несколько мгновений остался один.

Он снял очки и потёр усталые глаза. Не ясный, болезненно красный цвет пульсировал за его закрытыми веками. «Дать вам оружие. Мы не можем сделать что-то ещё более опасное». Даже здесь, в пустой комнате, он мог чувствовать напряжение в народе как надвигающуюся грозу.

— Новые письма, — Лафонт только услышал, как секретарь уронил перед ним на стол стопку писем и газет. Он неохотно снова надел очки и посмотрел на рассыпавшуюся стопку. Конечно, ничего не было отсортировано. «Если для адвокатов есть ад, то это контора, в которой я обречён управлять шепелявящим болваном, и это на веки вечные плохая новость».

— Как часто я должен говорить, что ненавижу этот беспорядок! — сказал он клерку. И быстро сортировал письма сам: по церковным приходам, и по известным и неизвестным отправителям. Должно быть, почтовый мешок был не плотным и дырявым, и промок по дороге в одну из ранних летних гроз, так как бумага была влажной и закручивалась. Парижская газета была полностью промокшей. Только одно письмо было сухое с разборчивым почерком. Очевидно, его сунули в руку почтовому курьеру только недавно. Некий Жан Блан написал: «Этьену Лафонту – пожалуйста, только в его руки!»

Лафонт насторожился. Жан Блан как Жан-ла-Бланк? Но ни одного человека в этом мире не звали «змееяд». На ум ему пришёл Томас Ауврай, он рассказал студенту об этой хищной птице. Странно, что именно теперь Лафонт подумал о молодом вспыльчивом человеке. «Теперь он ничего не услышит о звере. Цензура в Париже работает отлично». Ему не нужно было перелистывать газету, чтобы убедиться в том, что там не было ни одного сообщения об убийстве. «Бестия мертва, да здравствует король», — горько подумал он.

Мужчина как раз хотел открыть письмо этого Жана Блана, как уже вошёл следующий посетитель. День будет долгий. Только под вечер последний крестьянин оставил Лафонта с его столом, заваленным жалобами и сердобольными историями.

Этьен Лафонт изнурённо посмотрел из окна. Незнакомый парень всё ещё стоял у стены. Его лошадь нервно дёргала поводья и била передним копытом о землю. Весь полдень и вторую половину дня он наблюдал за конторой.

— Кто это там снаружи? — спросил Лафонт писаря.

— Имени я не знаю, но он шатается здесь вокруг ещё с утра. Когда я получал до полудня доставленную для вас почту, то дал мне для вас письмо. Оно там, которое не промокло.

Лафонт поднялся. Он был рад, что может покинуть душную контору.

— Эй! — крикнул он мужчине в шляпе вдалеке. — У тебя есть что сказать или ты только глазеешь? — он почти ожидал, что человек убежит. Однако, тот, кажется, ждал только Лафонта. Пружинистым толчком парень оттолкнулся от стены и подошёл к нему.

— А я уже подумал, что вы никогда не прочитаете моё письмо! — ответил он. — Я должен вам кое-что рассказать.

Одним движением парень сорвал фетровую шляпу. Послеполуденное солнце осветило лицо.

Ещё секунду назад Лафонт поклялся бы, что его больше уже не поразит никто и ничто. Однако теперь он открыл рот. «Этого не может быть. Он не смеет!»

Но сомнений не было. Перед ним стоял Томас Ауврай. Или кто-то, кто был на него очень похож.

— Вы знаете, что я должен арестовать вас, Ауврай! — прикрикнул он на Томаса. — Вы забыли, что сказал маркиз д’Апхер? После того, как вы ступите на эту землю, ваша жизнь на свободе закончится.

— Во-первых, по этой причине я не выпускаю мою лошадь с глаз, — ответил Томас. — Я хотел действовать наверняка, что ещё смогу убежать, если вы захотите арестовать меня. И во-вторых, в последнее время я – Жан, что не является слишком уж необычным именем, — он изобразил ироничный поклон. — Я могу полагаться на то, что вы выслушаете меня и не позовете стражу?

— Вы не соблюдаете обязательства и ещё также ставите условия? — прикрикнул на него Лафонт. Было гораздо проще злиться, чем радовался тому, что он снова видит молодую упрямую голову. Томас слегка качнулся, и Лафонту только сейчас бросилось в глаза, что молодой человек совершенно истощён. — Я соглашусь с вами, что моя контора – это нейтральное место на следующие полчаса. Привяжите вашу лошадь во дворе.

Не поворачиваясь ещё раз к Томасу, синдик возвратился в кабинет.

— Зайдите! — приказал Лафонт писарю. — У меня беседа с... месье Бланом – одним. И чтобы никто нам не мешал! Ах, вы ждёте... Принесите мне чашку кофе и булочку. Потом постучите и ждите снаружи.

Писаря насторожил этот странный заказ, но он убрался восвояси.

Несколькими минутами позже Томас вошёл так осторожно, как будто боялся, что вернётся в тюрьму. Только когда он удостоверился, что они были совершенно одни, то облегчённо вздохнул.

«Стал недоверчивым», — подумал Лафонт. — «Лучше поздно, чем никогда».

Томас не сел, а стянул коричневый парик из конского волоса с головы и судорожно провёл по волосам. Они были коротко острижены на ширину пальца, вероятно, он боялся, что его белокурые волосы выдадут его. Эта маскировка действительно была превосходной. Парень напоминал здесь вчерашнего бледного студента как волкодав болонку. Томас загорел и стал сильнее, черты его лица заострились, и давали некоторое представление о печали и горе. В целом, он выглядел повзрослевшим и более уверенным, и поневоле восхищал Лафонта. Только голубые глаза Томаса казались не изменившимися, по-прежнему что-то вопрошающе неотложное лежало в его глазах.

— Вы прочитали моё письмо? — выпалил он. — Я не мог, конечно, вдаваться в подробности, но вы, наверняка, зачитали...

Лафонт заставил его жестом замолчать и сел за письменный стол.

— Я предпочитаю устные слова написанным. Расскажите, что вы здесь делаете? Почему, чёрт возьми, вы занялись переодеванием... Возвращаетесь как бродяга и ещё под чужим именем?

— Я узнал в Париже, что зверь далеко не убит!

— Ну, тогда вы, пожалуй, единственный. Король вычеркнул нас из своей карты.

— Это было более или менее случайно. Но это всё-таки происходит? Сколько было жертв после того, как мы уехали?

Этьен Лафонт вздохнул. Для него это было поражением, назвать цифру.

— Тринадцать нападений в этом году, — ответил он хриплым голосом. — Большинство в апреле, и в мае четыре. Каухемар по-прежнему сидит в тюрьме, но не имеет с убийствами ничего общего – он только сумасшедший. Он не разговаривает, а только рычит как волк. Мы всё-таки узнали кто он: крестьянин из Ле-Хубак. Его зовут Ален Буле. Его внучка была первой жертвой бестии.

— Никакой ни англичанин, — выдохнул Томас. — Это соответствует моему наблюдению! — теперь Лафонт узнал юношу, который побледнел при виде мертвецов в госпитале. Он нервно облизнул губы и начал рассказывать.