Даже, несмотря на то, что его голос был похож на рычание, Томас услышал окзитанские слова. «Мой волк».

Камень упал с его сердца. «Он говорит со мной!»

— Но бестия совершает убийства дальше. Ты видел её. И ты охотился на неё, не правда ли, Каухемар?

Мужчина вздрогнул и отполз назад, обхватил руками колени, как будто хотел удержать сам себя. Он что-то шептал, но Томас не понимал. Ему не оставалось ничего другого, кроме как приблизиться.

— Que? — спросил он мужчину. «Что?»

Мужчина откашлялся с рычанием глубоко в его горле.

— Каухемар — Non! «Нет!»

— Тебя зовут не Каухемар?

Покачивание головой. «Так звался убийца, и Изабелла правильно запомнила!»

— Хорошо, как я должен называть тебя? Алан?

Ответом было пренебрежительное сопение.

— Больше никаких имен.

Томас чуть не издал триумфальный крик. Он отвечал!

Парень достал третье изображение – знак, который мужчина царапал на коре деревьев.

— Ты был рядом с убитыми и оставлял знак. Почему?

Что-то мучительное пересекло озабоченные черты, и на несколько мгновений в них появилось что-то волчье.

— Для Lo Lopa. Волчьего Бога. Он наказывает за наши прегрешения.

— Так бестия — это... Бог Волков? — настаивал на своём Томас.

Мужчина скривил лицо, выпятил подбородок и согнул спину.

— У волков дикая, чистая душа! — выпалил он. — Они хорошие! Хорошие!

Томас почти увидел, что старик мог в любой момент закрыться, отвернуться и замолчать.

«Смотри его глазами», — приказал он себе. — «Очевидно, что этот мужчина так сильно любит волков, что хочет спасти их любой ценой».

— Да. Они хорошие, — убедительно сказал он. — Поэтому я здесь. Я хочу доказать, что они не совершали убийства. Потому что волки не нападают на людей.

Мужчина, который однажды был крестьянином Аленом Буле, резко поднял голову.

— Только иногда, — прошептал он. — Однажды в большой голод. Сорок лет назад. Люди уничтожили всю дичь, для волков не было никакой пищи. И на войне, на поле боя, или когда чума и могилы недостаточно глубокие. Тогда, да, они поедают наше мясо. Если очень сильный голод, мужчины на войне, а на полях только женщины и дети. Но только от голода и никогда от жестокости. Только если они в неистовой ярости и с пеной у пасти, потому что одержимы дьяволом, они бросаются на человека. Иначе нет. Мы – не добыча, мы бродим в вертикальном положении как другие охотники. Мы стоим на задних ногах как медведи. Они боятся медведей.

— И поэтому твой волк не мог быть бестией.

— Волки не убивают волков. Но люди убивают людей. Солдаты крадут души волков и... превращаются. В человека-волка. Смертоносные и дикие как волки, но жестокие как люди. Никакого сочувствия. Это – я, — он стукнул себя кулаком в грудь.

— Ты был солдатом. И наполовину человек, на половину волк? Без сочувствия к тем, кого убил? — и хотя при этом он сам себе казался жестоким, Томас попытался наудачу найти связь с убийствами. — И ты веришь, что твоя внучка, Жанна Буле, которая первой пала как жертва бестии, была тоже убита таким... человеком-волком?

Странный, подавляемый, жалобный звук проник из горла мужчины. Он крепко зажмурил глаза и оскалил зубы. Юноша снова почувствовал жуткий взгляд. «Как будто он снова проваливался обратно в образ волка, чтобы забыть то, что он испытал в образе человека», — подумал Томас с состраданием.

Он уже испугался, что Ален Буле теперь окончательно умолкнет, но мужчина боролся с собой и, наконец, к нему вернулось человеческое лицо.

— Это был Lo Lop! — казалось, что он с трудом произносил каждое отдельное слово. — Он приходит... в нашем образе. Как те, кем мы были на войне. И берёт у нас то, что мы взяли на войне у других. Он убивает как наёмник. Зуб за зуб. Одна жертва всегда хочет другую. И что вы делаете? Batuda – охоту облавой! Убивать больше, убивать своих детей ради мести. Он злится. Я иду к мертвецам и зову его изображением знака, жертвую феям и матронам зуб волка и прошу их успокоить его. Я спасаю его детей от засад и яда, чтобы он был милостив и больше не нападал на нас. Там, где мой знак, он никогда больше не убивает, — и снова его грубый голос надломился. Чёрные глаза отвернулись.

Томас достал картину, о которой, собственно, шла речь. С тревогой на сердце он положил её на землю между собой и Аленом Буле. Он показывал Изабеллу в кругу каштановых деревьев, лежащую на земле, как будто бы девушка спала, только один ботинок на ноге, а другая нога босая, как описала она сама. Томас дорисовал ещё на небе луну. Пелиссе, натертое воском пальто, было расстелено вокруг Изабеллы как после падения.

Томасу пришлось сглотнуть, так сухо было в его горле, когда он проговорил:

— Ты тоже был на той поляне. И встретил девушку и его?

Мужчина медленно возвращался как издалека. Он долго рассматривал место действия, и в его чёрных глазах загоралась искра страха.

«Пожалуйста!» — мысленно умолял Томас. — «Ты единственный, кто знает, что произошло с Изабеллой».

И затем, наконец, мужчина медленно кивнул.

— Видел, — пробормотал он. — Её и его.

***

В зеркало Изабелла больше не смотрела уже долгое время, каждый раз она наталкивалась взглядом на бледную, юную девушку, короткие волосы которой лежали как шапка из чёрной шерсти вокруг её головы. Она почти была рада тому, что смогла одеть утром одежду послушницы, капот с длинным платком, который падал ей на спину и, по меньшей мере, возвращал иллюзию длинных волос. Но для путешествий мадам де Морангьез позволила ей простую коричневую амазонку, которая включала в себя треуголку и вуаль. Между тем, она находила неуместным носить корсаж вместо просторного широкого костюма. В сумке на пояске под юбками Изабелла носила ещё одну тайну – письма, которые писала длинными зимними ночами Томасу. Вероятно, ей удалось бы провезти их в монастырскую келью.

Дорога от замка Бессет до монастыря была длинной. Хотя они ехали уже два часа, но проехали только лишь короткую часть пути. Мадам де Морангьез была слаба и болезненна, и спокойно ехала верхом на лошади, которая, казалось, была старше, чем она сама. Процессия производила впечатление движущейся колонны. Сейчас она сопровождалась, в том числе Эриком, до первого охотничьего лагеря у подножия Мон-Муше (прим.пер.: гора во Франции), где они сделают привал. Группу охватило нетерпение от звучавших вдалеке призывов. Там готовились к следующей охоте. Говорили, что вчера бестию обнаружили. Изабелла чувствовала, как Эрик наблюдает за ней со своей лошади с немой злобой.

«Ну, это последний раз, когда ты видишь меня не в костюме монахини», — думала она с упрямым удовлетворением. Изабелла знала, что вчера был спор между Эриком и её тётей. Трудно было услышать, шла ли там речь о ней, но мадам строго защищала запрет на брак, который вынес Жан-Жозеф д’Апхер своей сестре. И она упорно отказывалась вступить в переговоры с Эриком.

«Если бы Эрик знал, что связь со мной разбавит благородную кровь де Морангьез», — думала Изабелла. Она так мало любила мадам де Морангьез, но всё же чувствовала благодарность и уважение к её лояльности, и скрытности даже по отношению к собственной семье. И восхищалась её хрупкой старушечьей волей, чтобы лично сопроводить свою протеже в большой монастырь, за много миль от дома.

Изабелла избежала взгляда Эрика и поправила кожаное крепление винтовки, которое было прикреплено к её седлу. Даже мадам де Морангьез знала, что Изабелла умела стрелять лучше некоторых других охотников, и приказала ей, чтобы она взяла с собой в путешествие ружьё. Так как путь проходил среди охотничьей территории бестии, это было чрезвычайно умным решением.

Изабелла блуждала взглядом по зелени на краю каменистой дороги. Уже долгое время она ловила себя на том, что высматривала Адриена. Отчаянно девушка внимательно прислушивалась, в надежде услышать ещё раз песню, как последний признак жизни, прежде чем за ней захлопнутся монастырские ворота как крышка гроба. Также теперь она стремилась воспринимать в себя каждую деталь, каждый запах, каждый тихий звук леса, чтобы позже этим жить. Несколько выстрелов раздались совсем близко, и крик где-то в горах. Изабелла едва смогла подавить желание побежать. Эрик сделал знак, все придержали своих лошадей и остановились. В подлеске затрещали ветки, когда оттуда вышел мужчина и направил на них винтовку.