«Я так часто проклинала тебя, но потом поймала себя на том, что проклинаю только затем, чтобы иметь повод думать о тебе. Я говорю себе, что ненавижу тебя за то, что ты узнал о моей семье, но ты сказал правду, ничего больше. Мне бесконечно не хватает Мари, но по тебе, Томас, я скучаю еще больше».

Он с трудом дышал, и ему пришлось опереться на стену. Томас не знал, как долго смотрел на бумагу с чувством бесконечного падения. «Этого не может быть, это не Бастьен!» Было странно, что он всё ещё пытался найти оправдания и извинения. Но одновременно в его голове кружилась тысяча воспоминаний. Сцены в таверне, спор между сыновьями Хастель, вспыльчивость Бастьена, его обиженная вспыльчивость и частое отсутствие, если он разъезжал с мулами. «Есть ли лучшее объяснение того, почему он проходил вблизи мест преступлений и отсутствовал днями?» Заботился ли он тогда о своих бестиях? Кормил ли он собак в эти дни между нападениями кроликами и другой мелкой дичью, которую ловил в засадах?

К двери приближались шаги. Томас засунул письма в рубашку, захлопнул корзину и вернулся назад. Как раз, когда он схватил свою винтовку, появился Бастьен.

— Ты уже не спишь, Ауврай! Тогда мы можем выдвигаться.

Безобидная ухмылка Бастьена нанесла ему холодный удар. Он не знал, что разочарование может гореть в груди, как боль, так сильно, что перехватывало и затрудняло дыхание. «Люди видят только то, что позволяет им видеть их сердце!» Только теперь он понял эту горькую фразу Терезы Хастель во всем его значении.

— Где ты сейчас был? — его голос был грубый, к горлу подступил комок.

Бастьен пожал плечами.

— Я услышал хождение вокруг дома. Я там быстро проверил, но это была лишь лиса.

Следующая мысль поразила Томаса как удар. «Он забрал своих бестий?»

— Что случилось? — спросил озабоченно Бастьен. — Ты побелел так, как будто тебе приглянулся мел. Наверное, подумал, что я оставил тебя здесь? Не волнуйся, это не мой стиль, Ауврай, — приветливость в его голосе была невыносимой.

«Твой стиль?» — подумал Томас с дрожью. Его взгляд невольно скользнул к ножу, который висел в кожаном чехле на поясе Бастьена. «Он разрезал им бедным людям горло?» Только сейчас ему стало дурно. То, что все еще стало хуже: это не озверевший человек-волк, не чудовище, как полагал Ален Буле. Это был друг, с которым он смеялся и которому доверял, жизнь которого он понимал так хорошо, как будто бы вытерпел ту же боль. «Смотреть глазами зверя», — подумал он. — «Мечтай дальше, Ауврай».

— Ничего не произошло, — Томас удивился, что мог спокойно ответить.

— Хорошо, тогда пошли! — Бастьен повернулся назад и покинул домик. Томас схватил винтовку. Оставалось небольшое время на размышление. Но одно было ясно: он не мог совершать ту же ошибку как с Адриеном и преследовать цель только с Бастьеном. Впервые он видел Бастьена как того, кем он был много лет: солдатом, который мог бороться и прицеливаться точно. Даже с парализованной рукой он превосходил Томаса, если дело дойдёт до крайности, и если перед домом его не поджидают животные.

Дрожащими руками Томас подготовил оружие к стрельбе, позволяя пороху струиться из мешочка в ствол, и уплотняя пороховой заряд, туго набивая зернышки пороха шомполом, затем взвел затвор. Он начал нерешительно двигаться, шагнул на порог, ожидая, что одна из собак прыгнет ему навстречу.

К его бескрайнему облегчению, там все еще был только Бастьен. Ни разу не повернувшись, он медленно шел по дороге, которая вела вдоль крутого склона выше. И только теперь, когда медленно отпустил первый шок, Томаса неожиданно захлестнула ярость. Бастьен по-прежнему поворачивался к нему спиной.

Томас как будто смотрел сам на себя со стороны, когда поднимал ружье. В своей другой жизни он не подумал бы даже мечтать о том, чтобы кого-то обидеть. Но здесь была совсем другая жизнь, острее и более жестокая, чем он мог себе представить. «Победители и проигравшие», — с горечью подумал он. — «Ранить его в ноги, и он не сможет уйти, и ты одолеешь его. И будь быстрым, он достаточно близко, что даже ты поразишь его!»

Бастьен остановился и медленно повернулся. Теперь в его улыбке больше не было ничего приветливого. Томас как будто увидел перед собой незнакомца, только случайно напоминающего Бастьена. И, как ни странно, он тоже выглядел разочарованным.

— Я так и полагал, что ты не мог не оставить свои пальцы на моих вещах!

Он не сделал ни одного движения, чтобы схватить ружье, которое висело на ремне через плечо. Но его взгляд был ледяным.

— Стреляй, если посмеешь! — сказал он. — Но тогда ты никогда не узнаешь, где она.

Томас никогда еще не ненавидел кого-то так страстно и внезапно. Его палец дернулся на спусковом крючке и в первый раз он испытал на собственной шкуре, что может действительно заставить людей нажать на спусковой крючок. Ему понадобилось безграничное усилие, чтобы опустить ствол.

Бастьен сочувственно улыбнулся.

— Ты – трус, — сказал он.

— Это ты трус, — прошипел Томас. — Ты убиваешь именно как одиночка. Ты научился этому на войне? Ты нападал в деревнях на слабых и беззащитных, чтобы почувствовать себя сильным?

Искра досады сверкала в глазах Бастьена, но Томас не думал прекращать.

— Здесь это были не солдаты, а беззащитные девочки и мальчики, маленькие дети, которых ты убил! — кричал он. — Как ты мог с ними так поступить! При этом ты должен подумать, о твоих маленьких сестрах и о Мари.

Бастьен медленно качал головой.

— Одно не имеет ничего общего с другим, — отвечал он хриплым, сдавленным голосом. — Дети пастухи и пастушки, они просто оказались рядом в нужное время. Они были частью целого, и все подошло.

— Что изменилось?

— Это то, что я сказал тебе вчера. Лава в крови, и все станет по-другому.

Томас пренебрежительно рассмеялся.

— Власть, да? Если ты так зол на свою судьбу и мир, почему бы тебе не поднять руку на тех, кто сделал твою жизнь трудной? Они, по крайней мере, были бы достойными противниками!

Бастьен скрестил руки.

— Пьер и Антуан? Или мой так называемый отец? Я делаю это достаточно часто, можешь мне поверить. Но моя мать любит их. Я не смог бы причинить ей боль. Это, конечно, разбило бы ей сердце.

— Ах, так ты любишь свою мать? И ты убиваешь других людей? — теперь Томас почти кричал.

Бастьен гневно поджал губы и покачал головой.

— Я действительно думал, что ты бы это понял. Это... охота! Иногда я беру одного из зверей из укрытия и затем брожу вокруг в поисках. Если я ничего не нахожу, то я отпускаю собаку бегать и сам по себе охочусь на барсука или оленя. Но, возможно, я смогу увидеть ребенка на пастбище. Он не знает и не видит меня, но я вижу ребенка, из своего укрытия я наблюдаю за ним. И затем что-то во мне происходит. Все получает новый смысл. Я – лишь худший кошмар, Я – Каухемар, так я назывался на поле боя.

«И кто дал тебе имя?» — думал Томас. — «Женщины и дети, деревни которых ты ограбил с наемниками?» Давно не было ему зябко от отвращения и ужаса. Он чувствовал, как его руки становились тяжелыми под весом винтовки, но не опускал оружие ни на миллиметр.

— Все остальное перестанет существовать, — продолжал Бастьен. — Я больше не инвалид Бастьен, которым меня все считают, а буду тем, кто я действительно — могущественный. Я господствую над жизнью и смертью. Только жертва этого не знает. Иногда я смотрю на неё довольно долго, прежде чем начинаю.

Томас сглотнул и продвинул палец плотнее на спусковой крючок.

— И тогда наступает мгновение, в которое я решаю отпустить собаку. Мой немой знак и она бросается. Я смотрю, как она сбивает с ног добычу. И тогда, когда добыча лежит на земле, ничего больше не задерживает меня. Это мой мир, Томас. Мир Каухемара!

Его глаза светились тёмным очарование. Томас как будто видел в них злодеяния, театр теней, бесчисленное количество жизней, которые уничтожил Каухемар.