— Ну вот, реабилитируйтесь!.. — Ларьев задумался. — А мы поищем Русанова…

— Где вы его собираетесь искать? — удивился Воробьев.

— Судя по рассказам Бугрова, он честный парень и скорее всего что-то заподозрил на электростанции, поэтому его и убрали!..

— Так-так-та-ак! — воскликнул Егор. — Он мне про след еще рассказывал!

— Про какой след? — не понял Ларьев.

— Когда он возвратился, то обнаружил рядом с турбиной след с набойкой особенной, фигуристой… — загорелся Егор.

— Что же вы раньше-то молчали?! А?! Ему свидетель о важнейшей улике рассказал, за которую он скорее всего жизнью поплатился, а он молчит! Как это называется?!

Егор еще не видел Ларьева столь раздраженным. Когда он говорил, у него даже губы затряслись от гнева.

— Я три дня потратил на то, чтоб изучить Русанова и прийти к такому выводу, а вы мне подсовываете его готовеньким! Этак, батенька, нельзя! Вы-то вот почему прекратили искать преступника?! Ждете, что я его вам найду и за ручку приведу?! Вы знаете, что, пока ваш Лынев бегал за секретаршей, Шульц встречался с каким-то мужчиной в шубе и лисьей шапке, в очках, с бородкой. Все, кто его видел, окрестили «профессором». Вот кто этот «профессор»?! Знаете? А ведь просто: пойти на базар да расспросить людей. Шульц хоть и говорит по-русски, а все его не за своего приняли, не за русского! И денег не считает, и держит их в бумажнике, и говорит гладко, не по-нашенски! Вот что люди сказали. И видели, кто подходил, с кем словом перебросился, хоть оба вид делали, будто не знакомы! Это Лынева вашего в два счета провести, а народ не обманешь! Так-то!

Егор молчал, сконфуженный доводами Ларьева.

— И речь-то, видимо, идет о резиденте немецкой разведки здесь, в Краснокаменске! Да-да, не удивляйтесь, мой милый. — Ларьев пожевал губами воздух. — Вы думаете у вас тут диверсия, поломка, поэтому меня и прислали? Не додумались, почему я здесь?.. Или считаете, что мы там без работы сидим?! — сердито вопрошал Ларьев.

— Из-за Шульца?

— Да, из-за Шульца! Из-за него родимого! Он нам спать не дает… И вот тут, в этом маленьком городке сидит его резидент. Поймай мы его, мы будем иметь улики против Шульца, а через него и дальше, наверх, а это, брат, уже политика!.. А знаете ли вы, — помолчав, проговорил вдруг Ларьев, — что здесь, в Краснокаменске, проживал купец Сахаров, мильонщик, один из самых богатых людей на Урале. Он исчез из Москвы, появился в Екатеринбурге, но, как рыбка, вильнув хвостом, исчез и оттуда. Почти год он прожил на Красноармейской улице и вдруг пропал. Труп его милиция обнаружила два дня назад, а вот драгоценности исчезли. И какие драгоценности! А видели здесь его племянника, сына заводчика Никиту Шумкова. И этот пропал. Теперь надо искать его, искать «профессора», хотя, по всему, был просто ряженый, а значит, мы имеем дело с хитрейшим врагом! Он ходит рядом вот… И ведь все мимо, мимо вас! Вот какие пироги! А вы чем, спрашивается, занимаетесь?! — Ларьев вытащил часы, потом достал таблетки. — Принесите воды!

Егор принес воды. Ларьев проглотил таблетки, запил их водой, поморщился. Помолчал. Походил по кабинету, собираясь с мыслями.

— Конечно, меня пригласили сюда не в качестве заемного сыщика… Приехал, поймал да уехал… Меня прислали помочь вам в становлении вашей профессиональной работы. А я могу помочь только тогда, когда вы сами этого захотите!.. Вот, где Сергеев?..

Егор пожал плечами.

— Что, не знаете, где ваш начальник?!

— Знаю, — проговорил Воробьев.

— И знаете, чем он занимается уже целую неделю?..

Егор кивнул.

— И вас это устраивает?! — вскричал Ларьев.

— Нет, — ответил Егор.

— Так какого же черта вы делаете вид, что все в порядке?! Мы выпустили Бугрова не для того, чтобы Сергеев его преследовал! Мы выпустили его потому, что он не виновен, а Сергеев самостоятельно учредил за ним слежку! Всему есть предел, в конце концов! Хочу поставить вас в известность, что я написал рапорт об отстранении Сергеева от должности! Ибо человек, не умеющий исправлять свои ошибки, извлекать уроки из них, не имеет права работать в рядах ОГПУ… Тем более руководителем отдела!

Ларьев взглянул на часы, хмыкнул, снял пенсне, закрыл глаза, чуть откинувшись на спинку стула.

— Будь проклята эта язва! Мне иногда кажется, не я, а она живет на этом свете… — проговорил он, не поднимая усталых век. Видно было, как пульсировала синяя жилка у виска. — Но боли такие жуткие, что на стенки лезешь, вот и лелеешь ее. Даже моя жена превратилась в ее прислужницу! — Ларьев помолчал. — Впрочем, это я так, расхныкался… Как он сказал? Набойка фигуристая?..

— Нет, фигур… ная… Фигурная! — уточнил Егор.

— Фигурная… — промычал Ларьев. — Значит, какая-то фигура или набойка в виде фигуры?

— Скорее всего в середине фигурка, — подсказал Егор.

— В середине… Вот надо заняться этим! — подсказал Ларьев. — Катьков обождет, а ты завтра с ребятами незаметно проверь все сапоги…

— Может, медосмотр организовать? — подсказал Воробьев.

— Прекрасно! — одобрил Ларьев. — Иди договаривайся с больницей!.. — Он вытащил часы. — Но сначала пообедаем!..

Бугров спешил домой на обед. Он шагал быстро, изредка оглядываясь, ибо за ним на расстоянии двадцати метров шел Сергеев. Так продолжалось уже седьмой день, и Сергеев никогда не переходил границы отведенных им самим двадцати метров. Если Бугров останавливался, с кем-то заговаривал, то останавливался и Сергеев, делая вид, будто что-то потерял или тоже вступал с кем-то в разговор.

За эту неделю Сергеев почернел, высох, но на жестком почти пергаментном теперь лице начальника отдела еще сильнее, яростнее горела решимость доказать свою правоту, еще упорнее он вел постоянное наблюдение за тем, кого считал врагом побеждающего социализма. Ему казалось, что истина рано или поздно восторжествует и рапорт, посланный им неделю назад, обязательно дойдет до людей, умеющих отличать черное от белого, что если на купюрах, изъятых у врага, имеются отпечатки пальцев, если все улики прямо или косвенно подтверждают очевидную мысль, то незачем огород городить, а так ведь получается какая-то ерунда. Сергеев арестовывает человека, приезжает другой, старший по должности, и выпускает его. Что же выходит, кто враг народа? Бугров или Сергеев?.. Вот и получается, что если не Бугров, то Сергеев! Он, Василий Ильич Сергеев, отчаянный командир разведки Первой уральской партизанской дивизии!

Предположим, предположим, что не Бугров диверсант! Предположим! Но кто отвечает за безопасность стратегического объекта?! Бугров! Кто распустил охрану до того, что половина не умеет обращаться с боевым оружием, а на ПэПэ пьют чай и хлебают щи?! Кто еще раньше просаботировал приказ об освещенности стратегических территорий?! Кто не является на планерки и сборы по военизированной охране?! А если это происходит в течение полутора лет?! Как это можно назвать, если не замедленная диверсия?! И все это отбрасывается, отвергается, не берется во внимание. Очевидные улики не рассматриваются только потому, что возникла новая мода: все подвергать сомнению и проверке! Может быть, и строй кому-то захочется подвергнуть сомнению? Отчего же, коли можно одно, давай и другое!

И на приказ, переданный Егором от Ларьева, Сергеев только усмехнулся, пробурчав свое любимое присловье «Ну и бублики!», что означало на данный момент одно: передал и хорош, а твою словесную размазню слушать уволь!

Егор закурил, стоя под теплым солнышком. Уже земляные проплешины торчали повсюду и почки набухали на деревьях. В Варшаве начался суд по делу Полянского, и все, затаив дыхание, следили за процессом. Этот Полянский 26 апреля 1930 года взорвал бомбу в советском полпредстве в Варшаве, и газеты называли дело Полянского звеном в цепи подготовки интервенции против СССР. Даже адвокаты Эттингер (он в свое время защищал Коверду, убийцу Войкова!) и Сканчинский отказались защищать Полянского.