Митяя с его мешком усадили на перроне на лавочку и сказали, сейчас должен прийти один товарищ, смотри внимательней. Митяй разволновался, затеребил свою рыжую бороденку, беспокоясь вслух о том, что за столько лет отсутствия Кольки Левшина, он может и не узнать его.

— Ничего, — успокаивал Воробьев, — не узнаешь, тоже хорошо!

— Ну как, — волновался Митяй, — столько везли, денег на меня тратили, а я не узнаю… — Митяй еще что-то бормотал, а Воробьев подумал, что если Слепнев Левшина не узнает, то его надо будет брать, хотя бы для выяснения личности. Ларьев хотел навести еще кое-какие справки, взяв с собой фото Левшина из газеты.

— Идет! — выскочив на перрон, доложил Миков.

— Пошли, — кивнул Егор Микову. — А ты смотри! — бросил он Митяю, и они ушли в кабинет начдороги, откуда был виден Митяй.

Вышел на перрон Левшин, Митяй впился в него, привстав от усердия. Левшин прошел мимо, но сердце точно кольнуло, он остановился и, оглянувшись, взглянул на мужичка.

Где-то он его уже видел, только где вот и почему мужик так странно на него смотрит? Левшин выдавил полуулыбку, развернулся, сделал даже шаг к Митяю.

— Что тебе? — спросил Левшин.

— Кольша?.. Левшин!.. — пробормотал Митяй.

Левшин подошел ближе, кивнул головой.

— Это я, Митяй, Матрены-то Ивановны, что рядом с вами жила, сын…

— Митяй! — помедлив, проговорил Левшин, крепко обнял его. — Ты как здесь?

— Да вот, — Митяй заоглядывался. — Сказали, будто ты жив, поехал сам поглядеть… А то у нас болтают черт-те что, дом даже твой заняли уж после смерти Лукерьи. Петрова Степана сын Михаил живет, дак скажу теперь, что жив ты…

— Ну, пойдем ко мне, поговорим! — Левшин стоял на месте, пытаясь справиться с судорогой, связавшей лицо.

— Да, я это… — Митяй заулыбался, развел руками. — Я, это, на день токо, дак с товарищами и проездом, значить…

— С товарищами проездом, — тоже оглянувшись, проговорил Левшин. — Жалко!

— Да вот, они тут велели ждать! И поезд через час опять же. Приехал бы, за милу душу твое возвращение бы отпраздновали. А?

— Заеду, Митяй! Летом приеду, жди!

Левшин вдруг обнял его, похлопал по спине.

— Вот уж порадуешь всех! — запел Митяй.

— Передавай там всем поклон от меня! — бросил напоследок Левшин.

— Передам, как же теперь, передам! — затряс головой Митяй.

— Ну, бывай! — Левшин ушел.

Митяй постоял, потом сел на лавку. Вышел Миков, кивнул, приглашая Митяя в вокзал.

Митяй встрепенулся, побежал в вокзал.

Егор видел и судорогу, связавшую лицо Левшина, и пот на лбу, и страх, и растерянность, но Митяй, похоже, узнал его, откуда тогда страх, судорога? Непонятно…

Миков ввел Митяя в кабинет начальника дороги, сел писать протокол.

— Ну что? — спросил Воробьев.

— Да вроде бы он, — пробормотал Митяй.

— Что значит «вроде»? — спросил Воробьев.

— Ну, чернявый, такой же, — пожал плечами Митяй. — Глаза только чужие, вроде…

— Может быть, ты обознался, Митяй? — спросил Воробьев. — Сначала показалось, будто он, а потом…

— Да нет! — уверенно сказал Митяй. — Он меня тоже признал. «Здорово, грит, Митяй!»

— Так и сказал? — уточнил Воробьев.

— Так и сказал. Поклон всем передал и в деревню хотел приехать, а как же… Только здорово он изменился, видно, потрепало на двух войнах!.. — Митяй вздохнул.

Воробьев молчал. Разговор он слышал плохо, форточка в кабинете начдороги была закрыта, а сквозь щели рамы разговор еле долетал. Видел Егор и то, с какой радостью Левшин обнял Митяя. Радость, правда, вымученная, пополам с испугом.

— Глаза вот только чужие, холодные, точно душа выстужена… — вдруг сказал Митяй. Миков перестал писать, взглянул на Егора.

— Про душу указывать? — спросил он.

— Не надо, — вздохнул Воробьев: взглянул на Митяя, — Ну, спасибо, Митяй Иванович. Извините, что побеспокоили. Товарищ Миков, посадите Митяя Ивановича на поезд и выдайте проездные!

— Слушаюсь!..

Миков увел Митяя, а Егор направился на обед.

Не дойдя до столовой, он вдруг решительно повернул к речному спуску, к дому Сергеева.

Если б Митяй не признал Левшина, Егор бы тотчас арестовал его. Он уже предчувствовал этот шаг, распорядился взять вокзал под наблюдение и не спускать глаз с Левшина. Егор был уверен в разоблачении. Неужели же Ларьев, а с ним и Егор ошиблись? Виктор Сергеевич просил немедля ему телеграфировать результаты этой проверки. Воробьев долго раздумывал, как ему быть, но в последний момент дисциплина взяла верх, и он отправил сообщение о неудаче, понимая, как это расстроит Ларьева. Что же делать теперь?.. Отказаться от этой версии?.. Но в ней еще многое остается туманным, поэтому отказываться от нее совсем нельзя. Да, нельзя… И в то же время надо искать и другие варианты. Все начинать сначала…

Егор шел к Сергееву, размышляя таким образом и снова возвращаясь к доводам бывшего начотдела. И, вновь взвесив на весах крепкие улики Бугрова и пока хлипкие Левшина, все же склонился к последнему. Ларьев прав: есть еще улики человеческие, нравственные! Вот хоть Левшин и совершил геройский поступок, но чужой он нашему делу, наблюдатель холодный. Осторожный, скользкий, опасный. А Никита весь нараспашку. Невозможно сыграть так. А если возможно, то это либо дьявол настоящий, либо он, Егор, вконец работник никудышный! Другого нет.

Василий Ильич оказался дома. В комнате было прохладно, видно, как пришел, печь не топил, а завалился на кровать, судя по смятому покрывалу.

— Дров принести? — спросил Егор.

— Есть там, — Сергеев кивнул на печь. — Хотел подбросить, да сердце сжало, прилег на минуту и заснул…

Василий Ильич на Егора старался не смотреть, но в душе был рад его приходу. Егор чувствовал.

— Давай растоплю, — предложил он.

Сергеев кивнул, и Воробьев растопил печь. Сухие березовые полешки занялись быстро, и через полчаса в комнате потеплело. Егор даже снял кожанку. Вскипел чайник. Василий Ильич принес из погреба сала, и они перекусили. Говорили мало, Егор рассказал версию Ларьева и про то, как Митяй признал Левшина, упомянув про страх и судорогу.

— Вполне, вполне может быть, — приговаривал Василий Ильич, имея в виду Левшина и Мокина. Потом он помолчал и неожиданно остро взглянул на Егора.

— Еще одного забыли, если брать по силе да по смекалке, — сказал Сергеев. — Рогов! Одно время он даже к нам рвался, но я его не взял. Между прочим, он Мокина на станцию пристроил и Антонину мне сосватал. Они же свояки по женам.

— Как? — удивился Егор.

— А вот так! Но друг к дружке, вишь, не ходят и делают вид, что незнакомы, — Василий Ильич поднял вверх указательный палец. — Жены Мокина и Рогова сестры. Афанасий взял старшую, Рогов — младшую, бабы середняцкие, куркулистые. Рогов в отряд когда пришел? — спросил вдруг Сергеев, и в глазах у него блеснул огонек. — За два месяца до разгрома колчаковцев, якобы, сбежал от них. А при них жил. здесь пять месяцев. Дом его не тронули, подозрительно опять же. Могли его колчаковцы заслать? Могли вполне, чуяли гады, что конец приходит. После разгрома беляков Рогов устроился в милицию. Как он работает, ты знаешь. Такой горящий состав спасать не бросится! — заключил Сергеев.

Егор молчал, размышляя о словах Сергеева. Единственное, что его смущало, это безалаберность Рогова. Любил тот выпить, особенно на дармовщинку, положением своим козырял, гоношился, если его задевали, то есть, умом особым не блистал, а тут умный враг должен быть.

Другое дело, если прикидывается таковым, тогда положение меняется. «Во всяком случае, Ларьеву про это отписать надо», — подумал Егор.

— А отпиши-ка, отпиши Ларьеву! — точно угадав мысли Егора, поддакнул Сергеев. — Проверить все-таки стоит… Могли его колчаковцы поприжать… — Василий Ильич вздохнул.