Егор срезал траурную рамку и приклеил портретик на стенку. Сергеев увидел портретик, долго смотрел, потом хмыкнул и отвернулся, ничего не сказав. А через час проговорил как бы между прочим:

— Я на Ларьева зла не держу… Даже наоборот, чего там! Боевитый был мужик.

О неизвестном подтвердил и Рогов, добавив, что Левшин на две минуты задержал поезд. Последним толстомордый и прибежал, после чего Левшин, точно спохватившись, засигналил отправление. Рогов сообщил это утром на второй день, когда иркутский в Москву уже прибыл, и Егор, схватившись было за телефон, махнул рукой. По описанию Рогова и Макарихи Егор вспомнил толстяка, у которого подменили саквояж Аркашка и Валет. Миков притащил в ОГПУ Валета, но после двухчасового допроса его пришлось отпустить: ни Егор, ни Миков от него ничего не добились, хотя чувствовалось, что Валет знает многое.

Лукич сообщил, что о Бугрове расспрашивал Мокин, но это сообщение мало что прибавляло к общим догадкам и подозрениям. Егор лишь понимал, что допросом Валета они себя выказали и перестали работать в секрете. А это только осложнит розыск. Нужны были улики, хоть какие-нибудь, а не общие рассуждения относительно Левшина и Мокина. Нож, обнаруженный у Рогова, принадлежал ему, и эксперты нашли в его щели крапинки ссохшейся крови. Крови Русанова. Объяснить это обстоятельство Рогов не мог, хоть и твердил, что в ночь исчезновения Русанова он дежурил и ножом этим самым резал хлеб. Левшин же показал, что в тот вечер Рогов куда-то уходил, на перроне случилась драка, а милиционера на месте не оказалось. Про драку подтвердили еще двое: буфетчица Ерохина и сцепщик вагонов Чегодаев. Подтвердили они и то, что дерущихся разнимал Левшин, а Рогова не было. Рогов, поюлив, сознался, что действительно в тот вечер отлучался на полчаса по одному щекотливому делу, а когда Егор его прижал, Рогов назвал и другую половину этого «дела», вдову Тарбаеву, работающую на вокзале уборщицей. Все это давало повод для более серьезных подозрений, и Сергеев стал снова настаивать на аресте Рогова, но Егор медлил, чуя сердцем «липу». Уж очень все опять выходило доказательно, словно кто-то больше их беспокоился об уликах, запасая для Рогова впрок, с запасом.

Ничего не дала и проверка керосинщиков. На складе у Мокина расход и остаток сходились, а техники, протирающие керосином узлы турбины, подтвердили расход и точности, Миков проверял сам особенно тщательно. Два месяца назад Мокин купил в лавке двадцать литров, и фляга оказалась полной. Проверял дома у Мокина Лынев, и Егор допросил его с пристрастием, но последний поклялся, что заглядывал во флягу и, пальцем мазнув, даже понюхал: керосин.

— Это так и должно быть, — кивнул Миков. — Они были бы последние дураки, если б стали использовать те запасы, которые можно легко проверить. Вот тебе нужен керосин: чтобы ты сделал?

— Можно поехать в соседнее село, купить там… — пожал плечами Егор.

— Правильно! — оживился Миков. — Здесь покупать опасно, а в селе, скажем в Сосновке или Шучьем, это можно без труда!

— Придется ехать, — вздохнул Егор.

— Думаю, надо! — согласился Миков.

Егору, однако, поехать не пришлось. Его с утра вызвал к себе Щербаков для доклада о результатах расследования. Егор ничего не таил. Рассказал о Рогове, о неизвестном, о подозрениях на Мокина и Левшина. Щербаков выслушал внимательно, потом показал гневное письмо, подписанное рабочими механического завода, в котором говорилось, что, несмотря на неопровержимые улики, доказывающие причастность милиционера Рогова к убийству Русанова и поджогу электростанции, начальник отдела ОГПУ т. Воробьев Е. Г., видимо, защищая честь мундира, делает все, чтобы скрыть от общественности и правосудия страшные факты преступления и спешно ищет другое лицо, дабы взвалить на него всю тяжесть преступления… «Для чего же это делается? — говорилось в письме. — А делается для того, чтобы покрыть своего дружка, с кем нынешние сотрудники ОГПУ Миков и Чекалин, работавшие ранее в милиции, делили награбленное Роговым барахло, изъятое им у поездных жуликов и воров. В пушку рыльце и у Воробьева, получившего недавно взятку от Рогова (три тыщи рублей), которые он хранит дома за зеркалом…».

Лист задрожал в руках у Егора, и он удивленно посмотрел на Щербакова. Владимир Петрович нахмурился, опустил глаза.

«Копию письма мы направляем в Свердловск, Свиридову, а если не будут приняты меры, то напишем от своего лица товарищам Сталину и Менжинскому. Помыслы и поступки бойцов нашего боевого политического управления должны быть кристально чистыми. Рабочие механического завода».

Далее шли подписи.

— Подписи фальшивые? — помолчав, хрипло спросил Егор.

— В том-то и дело, что не совсем, — вздохнул Щербаков. — Часть подписей реальных, некоторые, правда, установить мы не смогли…

— А что эти-то, кто подписывал, говорят? — Егор даже привстал со стула.

— Что говорят?! — откинулся на спинку стула Щербаков. — Прочитали, подписали, а вдруг правда?.. Вот то и говорят! — секретарь горкома, прищурившись, взглянул на Воробьева, потом вздохнул. — Неприятная история, что и говорить… А деньги эти за зеркалом?..

— Я не знаю, — пожал плечами Егор. — Приходил в последние дни в двенадцать, в час, валился на постель, утром убегал, а чаще спал в отделе… Клянусь партийным билетом, что чист перед партией и народом! — взволнованно проговорил Егор.

— Я тебе верю, — глухо ответил Щербаков. — Иначе бы создал комиссию, и пусть разбирается. А тут вижу, что крепко ты кому-то на хвост наступил и просто так они не сдадутся!.. Даю тебе неделю доказать невиновность Рогова и найти настоящих преступников. Мне уже звонил Свиридов. Ему я ответил то же самое! А деньги сдай на экспертизу.

— А письмо? — спросил Егор.

— Найдешь, кто писал, сравним. — Щербаков спрятал письмо в стол.

Деньги действительно лежали за зеркалом, вся пачка. Егор занимал угловую и дальнюю комнату на втором этаже. Кроме него, в квартире жили еще два хозяина: секретарь парткома механического завода Гнедков с женой и главный инженер механического Мехоношин. Все работали, и днем квартира пустовала. Свою комнату Егор никогда не запирал, поэтому важно было подобрать ключ или отмычку от общего замка, что труда для опытного человека не составляло. И как написано, и подписи, и деньги — все продумано тщательно, так что если искать, то вряд ли сразу докопаешься. Это еще хорошо, что Щербаков его знает и в нем не сомневается. И неделя отпущена по дружбе, Сергеев бы — сутки, и точка. И Ларьева нет. Защиты искать не у кого. Остается надеяться только на себя… Егор ходил и ходил по пустой комнате. Гулко печатались шаги.

«Берлин. На стрельбище в Берлин-Ваннзее перед кругом приглашенных гостей Кельнской фирмы Роозен и Карл Виланд демонстрировали новое изобретение — пуленепробиваемое стекло. В стекло были произведены выстрелы из пистолетов калибра 6,65 мм и 9 мм. Пули расплющились о стекло, которое имело в толщину 20 мм и было совершенно прозрачным».

Егор наиболее интересные сообщения вырезал, особенно то, что касалось его работы. Вырезал и наклеивал на старый стенд, сделанный, видимо, для каких-то сводок. Раньше на втором этаже особняка в его комнате размещался волостной наркомзем. Стенд так и оставили, а Егор снимать его тоже не стал: все не пустая стена.

Егор ходил, курил, размышляя о письме с механического. Ведь если поджегщики Левшин и Мокин, то, значит, они и писали, им выгоднее сейчас убрать Егора, вернуть Сергеева, чтобы тот скоренько арестовал Рогова и закрыл дело. А как вот их извлечь на свет божий? Как?

Не успел он вернуться в отдел, как позвонила Катя. Она ездила на праздники в Свердловск, полна впечатлений от города, трамваев, которые почему-то останавливаются и стоят часа по три, в восторге от театра, где давали «Шторм», от новых знакомств — за ней ухаживал один культпросветчик и даже делал намеки, но она его мигом оборвала. Катя болтала без умолку, забыв, зачем позвонила. Вспомнила и объявила, что завтра та лекция, о которой она его просила. Егор помолчал и попросил отодвинуть лекцию на неделю, сейчас не время и начинаются самые серьезные дела.