— Опасные? — спросила Катя.

— Опасные, — сказал Егор.

Катя помолчала и вдруг пригласила его на обед.

Егор поначалу хотел отказаться, уж слишком мрачное на него напало настроение, но подумал, что до приезда ребят он все равно ничего не сможет предпринять (а может быть, они привезут новости), и согласился. Уж слишком скверное настроение, а когда один, еще хуже.

Шел май, зеленела повсюду трава, и кое-где у заборов мигали желтыми глазками одуванчики, но погода не выправлялась. Моросил дождик под стать хмурости душевной. Егор зашел по дороге на базар и купил баночку деревенской сметаны. Не идти же с пустыми руками, а покупать цветы вроде неудобно. Однако, уже выйдя с базара, Егор устыдился такому подарку и, подумав, вернулся, купив снова не цветы, а разноцветный коврик, сшитый из лоскутков, на кровать или стол.

Катя всплеснула руками, увидав коврик, долго охала, так что Егор даже почувствовал себя в некотором роде именинником. Глаза ее по-прежнему горели таким волнующим огнем, что Егор оробел. Однако он все же отметил, что Катя слегка подкрасила губы и положила румяна на щеки. Здесь, дома, она была совсем другой. И волосы, пусть остриженные коротко, по умело и ловко зачесаны, слегка завивались, и блузка из хорошего ситчика в горошек, и даже черный бант, и строгая темная юбка — все красило ее, заставляя Егора робеть и волноваться. И говорила Катя скромно, просто, о вещах будничных, житейских, и Егор оттаял. Отошел, отогрелся, и вот ведь, как ни странно, почувствовал себя вроде хозяина, что ли.

Катя вытащила бутылку красного крепкого вина, но Егор запротестовал, и Катя тотчас убрала его. Она налила ему полную, до краев, миску густого красного борща, положила кусок мяса.

— Вот перчик, соль, Егор Гордеич, вот хлебушек, борщ горячий, осторожно…

— А сами-то? — удивился Егор, предлагая ей сесть, только после этого Катя, улыбаясь, села.

Глаза у Кати блестели, она еще больше раскраснелась, и Егор, точно желая угодить ей, вдруг ни с того, ни с сего проговорил:

— Выходите за меня замуж, Катерина Кузьминишна, что уж тут… — Егор вздохнул.

Катя, как сидела, так и обмерла. Густая краска стыда покрыла ее лицо, и слезы вдруг, точно горошины, брызнули из глаз. Она вскочила и выбежала из комнаты, закрыв лицо руками.

Егор вздохнул. Его, как порядочного человека, пригласили пообедать, так радуйся, бестолочь, что покормят, похвали хозяйку, похвали обед, скажи хорошее слово о доме, а не лезь со свиным рылом в калашный ряд!

Борщ еще дымился, но уж тонкая жировая пленочка покрыла его сверху. «Остывает», — подумал Егор.

Он поднялся, взял фуражку, не зная еще, как лучше поступить: то ли дождаться хозяйку, извиниться и тогда уйти, то ли уж вовсе не попадаться ей на глаза. Тем более, что при встрече он не посмеет ей и в лицо взглянуть. Он вздохнул, надел фуражку и сделал шаг к двери, как на пороге объявилась Катя.

— Я, наверное, обидел вас, — пробормотал он, глядя в пол.

— Разве этим обижают… — радостно вздохнула она. — Просто я… — она не договорила.

Еще не доходя до отдела, он свернул к дому Мокина. Все объяснялось просто: Лынев проверял керосин у Мокина, и что-то странное еще тогда почудилось Егору в ответе Лынева: «Пальцем мазнул». Этак можно мазнуть поверху, а внутри-то что? Да и другое странно: во фляге литров двадцать пять — тридцать, а Мокин покупал всего за год десять, откуда столько керосина? Из каких запасов?.. Да еще Егор вспомнил, как торопливо переливал Мокин керосин в стеклянную бутыль, точно куда-то нести собрался. Все это и требовалось еще раз проверить.

Мокин был дома и, завидев Егора, сам вышел во двор.

— Доброго здоровьичка, Егор Гордеич, зачем пожаловали? — заюлил Мокин.

— Керосин надо проверить…

— Так проверяли уже? — удивился Мокин.

— Кто? — удивился Егор, разыгрывая из себя дурачка.

— Так Лынев ваш был!

— А мне ничего не сказал! — вздохнул Егор. — Ну давайте еще посмотрю…

— Пошли! — охотно согласился Мокин.

Он отпер холодную клеть, впустил Егора. Клеть была без окон, и фляга стояла в глубине. Свет едва вползал на порог, и трудно вообще было что-либо рассмотреть здесь. Мокин звякнул крышкой.

— Во, полнехонька! — бодро проговорил он.

Егору ничего не оставалось, как тоже «макнуть пальцем» и принюхаться. Но в отличие от Лынева, насморочный нос которого вряд ли бы отличил два самых крепких запаха, Егор сквозь керосин почуял и устойчивый дух машинного масла. Керосина тут литра два, не больше, а остальное — машинное масло, уворованное на станции. «Оно тяжелее керосина и осело вниз, а керосин сверху», — догадался он.

— Закрывай! — махнул рукой Егор и первым вышел из клети во двор. Выскочил за ним Мокин.

— Ну, сколь еще проверок учинитя?! — весело спросил он.

— Да теперь все, сам вижу! — виновато проговорил Егор.

— А могли бы вообще… того… чай, не посторонние из-за Антонины! — упрекнул Мокин и захихикал.

— Да себя больше всех и проверяем! — стараясь отшутиться, вздохнул Воробьев. Извиняй, Афанасий Гаврилыч, теперь все, шабаш, ты у нас вне всяких подозрений! — весомо произнес Егор.

— Э-э, нашли кого подозревать! — запел Мокин. — Старика! Ты лучше этого… — Мокин запнулся, прикусил язык.

— Кого? — не понял Егор.

— Ну кого-кого, сам знаешь, кого! — огрызнулся Мокин. — Про кого народ говорит!

— Про Рогова, что ль? — спросил Егор.

— То-то и оно, что говорит! А вы спитя! Надо, как Сергеев раньше, чтоб боялись!..

— Ладно, сам вижу, что пора уже… — Егор выразительно крякнул, не договорил. — Прощай, Афанасий Гаврилыч!

В какой-то миг Егору почудилось, что скрипнула половица в мокинских сенях, будто кто-то подслушивал их. Он насторожился.

— Ты один дома-то? — спросил Егор.

— А кому там еще быть? — испуганно заюлив глазками, отмахнулся Мокин. — Антонина на работе…

— А ты чего? — не понял Егор. — Болеешь?

— Да нет, щас иду, задержался вот…

— Ну бывай!

Все это произошло в три часа дня, а уже в четыре Воробьев получил ордер на арест Мокина, обыск на складе и дома. Однако один он идти не решился. Это Сергеев, захватив понятых, самолично бы произвел обыск. Но коли уж так хитро все у них было заведено, то обыск требуется тщательный, не простой. Керосин еще не улика. Можно обвинить Мокина в воровстве машинного масла, если будет обнаружена недостача (для этого Егор привлек к обыску бухгалтера-ревизора), а так поди докажи, что тем самым керосином подпалили. Тем более, что ведро, которое нашли в машинном зале, оказалось не складское.

Антонина беззаботно печатала, предлагала поставить чайку, но Егор отказался. О Мокине он уже сообщил Щербакову, тот обрадовался, что нашлись хоть косвенные улики. Завтра придется искать новую секретаршу. Дети, конечно, за отца не отвечают, но тут положение особое, у работника ОГПУ должна быть безупречная репутация. Он подумал о Кате, но тотчас отверг эту мысль. Обвинят еще в семейственности. А завтра они решили расписаться и тут же сыграть свадьбу. Катя уже побежала к своим, обрадовать их. Жить решили у Егора, а комнату Кати отдать отделу Наркомпроса.

Осторожно вступил в кабинет кот. Важно прошел к столу и, прыгнув на него, уселся на самом краешке. Кота принес Семенов, и все за ним поочередно ухаживали. Кота звали Васька, но из уважения к Сергееву его переименовали в Спартака.

Шел уже пятый час, старинные часы подвигали день к вечеру, Егор мерил кабинет шагами, а никто из работников не подъезжал. Воробьев уже начал нервничать. Позвонила Катя, спросила, увидятся ли они вечером. Егор сказал, что зайдет часов в девять, не раньше. Голос у нее был счастливый, и Егор, поговорив с ней, немного отошел, поуспокоился.

Зашла Антонина, попрощалась, взглянув на Егора как-то особенно тепло и долго не уходила домой, хотя уже шел седьмой час, предлагая то заварить чайку, то разжечь печь. Но Егор от всего отказался.