— Заходи, заходи, знаю, что ты пришла....

Я толкнула дверь и опешила.

— И чего вы с моим племянником натворили, изверги?! — Ануш громоподобной скалой выросла прямо передо мной. Её невысокая, несколько расплывшаяся от времени фигура словно разрослась от гнева, изнутри распиравшего Ануш.

В руках она держала оборванную цепочку с древним кулоном, а за её спиной на плетеном белом кресле, заложив ногу на ногу, сидел Шаэль.

Там, на полу моей спальни, я поняла, что утробно ухающий от удовольствия Генрих меня просто так не отпустит. Я закусила губу, чтобы не кричать. Не хотела его кормить своей болью. Влад ушел навсегда и больше не вернется, а без него мне здесь делать было нечего. Может, когда-нибудь я как принц на белом коне вернусь и спасу его. Но это будет когда-нибудь потом. А в тот момент во мне начал созревать план побега.

Генрих выходил из дома редко. Меня он выпускал, только забрав мой паспорт и телефон. Ситуация была абсурдная. Я не могла попросить помощи, потому что сказать мне было нечего. Как это выглядело бы со стороны? «В моем муже поселились демоны, и теперь я вынуждена жить с совершенно посторонними мне сущностями, которые издеваются надо мной?». Это звучит совершенно дико, и, думаю, что подобное заявление поставило бы меня в очень невыгодное положение.

Знакомых у меня в городе практически не было. Кроме, разве что букинистов. Несколько недель я не решалась навестить Олега, меня пугала наша последняя встреча, но, преодолев стыд и смущение, я все-таки отважилась отправиться в магазин.

Генриху я сказала, что пошла за хлебом. Накануне он тыкал меня носом в плетеную хлебницу, указывая на то, что в приличном доме должен быть хлеб, как серый, так и белый. Он давил на мой затылок, к носу прилипали крошки, они щекотали ноздри, и от этого очень хотелось чихнуть. Но я сдерживалась изо всех сил, потому что чихать на хлеб, даже если тебя вдавливают в него, как-то невоспитанно. Не делают так в приличном доме. Генриху вообще очень нравилось куда-нибудь меня вдавливать. Ночью я особенно чувствовала на инстинктивном уровне, что рядом со мной не Влад. Мой муж даже в глубоком сне бережно охранял меня, и спать, свернувшись у его живота, было очень нежно и приятно. Существо же, которое жило ныне со мной, разметавшись по кровати, давило меня в стену, получая удовольствие от того, что я просыпалась, когда мне становилось совершенно нечем дышать.

Так что выйти за хлебом он мне вполне позволил. Пока Генрих шумно плюхался в ванной, я набила свою маленькую сумочку вещами, которые могли мне понадобиться первое время, и быстро выскользнула за дверь.

— Милый, я ушла, — крикнула уже со стороны лестничной клетки, как ни в чем не бывало. Даже если он меня сейчас не слышит, в любом случае, нужно сохранять вид, что все идет своим чередом, и я ни о чем не догадываюсь.

Телефон остался у Генриха, но паспорт мне удалось захватить с собой. Я думала, что Олег не откажет мне в хранении вещей, которые не занимают много места.

На улице меня сразу проняло холодным ветром. Первый колючий снег врывался на уже остывшую после теплого лета землю. Гоня от себя мысли, что мне предстоит скоро далекое путешествие в холодном вымерзающем пространстве, я спешила по знакомому пути, стараясь держаться узких переулочков. Там ветер не столь свирепо кололся смерзшимися снежинками.

Дверь «Букиниста» привычно скрипнула, и Олег резко кинулся к столу, в котором, как мне было известно, лежит его магический треугольник. Только убедившись, что я одна, он расслабился, и даже улыбнулся. Несколько натянуто и неискренне, но все-таки....

— Ну да, я — трус, — виновато сказал он вместо приветствия.

Я понимала его. И если осуждала, то только чуть-чуть, в самой глубине души.

— Я тоже, — призналась.

Мы немного помолчали, каждый сожалея о своей индивидуальной трусости.

— Что нового? — уже совсем глупо спросил меня Олег, указывая на гостевой уголок. Магазин был пуст, и мы прошли туда и сели на кресла. Я хмыкнула неопределенно и ответила:

— Не хуже, и не лучше. Я ходила к психиатру. Сказал «бред ревности», «алкоголизм», «психопатия». Вернее, подтвердил, что Влад лечился, и ему уже ставили диагнозы. По-моему, его пыталась привести в себя бывшая жена. Я хотела встретиться с ней, или хоть как-то связаться, но не могу найти. Честно говоря, вообще не знаю ни её имени, ни фамилии, ни как она выглядит.

— Влад не упоминал?

— Никогда. Только начинал грубо ругаться, стоило мне завести разговор об этой женщине. Впрочем, у меня одна просьба к тебе.

Олег напрягся опять. Я почувствовала себя бациллой, вторгающейся в пока ещё здоровый организм.

— Не бойся, с Генрихом тебе не нужно встречаться. Просто подержи у себя некоторые мои вещи. Я буду приносить всего понемножку, а когда решу уйти, заберу все у тебя.

Мне показалось, что букинист выдохнул с облегчением.

— Конечно, без вопросов. И куда ты? — спросил Олег, но осекся. Во-первых, судя по всему, ему было не так уж и важно, куда я денусь, только бы подальше со своими проблемами от его выстраданного мира. А во-вторых....

— Не знаю ещё, — тихо сказала я. И это было правдой, и было тем самым «во-вторых».

Мы замолчали. Я машинально водила глазами по корочкам книг, которые были у меня перед глазами, перечитывая названия. Мне очень хотелось увидеть в них какое-нибудь хорошее предзнаменование. Но глаза мои цепляли только безмятежные и нейтральные названия сказок. «Три повести о Малыше и Карлсоне», «Сказание о Ходже Насрединне», «Мафин и его веселые друзья».... Что они могли сказать мне о правильности принятого мной решения? Это был совершенно иной мир, мир уже не моего детства, в котором осталось все, что я так любила.

— А ещё скажи, — я с трудом оторвала взгляд от ярких корочек, мерное созерцание которых вводило меня в некоторое подобие транса. — Как ты встретился с .... Демонами?

Наконец-то я смогла произнести это слово. И в этот момент я упала в бездну окончательно и бесповоротно. Вернее, я наконец-то сама себе сказала, что нахожусь именно в преисподней, а все «кажется» и «не может быть» уже больше не сработают. Точки над «И» были расставлены.

— Мама.....

Тихо сказал Олег после паузы. И сглотнул ком, который словно стал у него поперек горла.

— Я знал с раннего детства. Тогда же научился и убегать.

Мне стало очень жалко его.

— Да, только убегать, — повторил Олег с невероятной грустью и нежностью в голосе. — Тогда я придумал этот треугольник. Зарывался в тонны книг, пытаясь найти объяснение, почему самый близкий человек на свете становится вдруг чужим и страшным.

— Твоя мама....

— Наркоманка. — Олег даже не запнулся на этом слове. — Была. Она давно умерла. Когда мне было четырнадцать. В ней поселилась Тайша. Блудливая тварь.

— А разве демоны поселяются в женщин?

— Гораздо реже.... Почти никогда.

Он неожиданно грязно выругался. И отвел глаза, переживая то, что никогда не сможет забыть. Теперь я чувствовала его, как никогда раньше. Олег опять вздохнул виновато.

— Лиза, я не смогу помочь тебе.

— Я знаю.

— Научился только убегать и прятаться. В старых книгах я нашел главное для себя. Покой. Безразличие. Охранные грамоты. Они меня просто спасают. Демоны являются иногда сюда, потому что чувствуют меня. Я для них надкушенное, но ещё вполне съедобное яблоко.

— То есть, на тебе метка жертвы? — догадалась я.

— На тебе теперь тоже. — Он поднял на меня свои грустные глаза. — Я не знаю, кто сможет противостоять демонам. Так же мне неизвестно, почему и откуда они приходят к тому или иному человеку. Знаю только, что рядом с ними не выжить. Демон из моей матери сожрал моего отца. Отец очень любил маму, и не мог сопротивляться тому, кто поселился в ней. Демоны используют любовь.

— Это же.... — Я задохнулась от негодования. — Это подло! Это против правил!

— О каких правилах ты говоришь? — покачал головой мой мудрый и трусливый собеседник. — Человеческие и демонические правила — это совершенно разные вещи. С их точки зрения, все очень логично и закономерно. Может, даже морально, я не знаю демонического кодекса чести. Они же не захватывают землю. Демоны просто заходят в того, кто готов их принять. Я понял одну простую вещь: просто так они не овладевают человеком. Самая большая трагедия даже не в том, что демоны в ком-то поселяются. Не знаю, что чувствует одержимый, но, как мне кажется, больше всего страдают близкие, которые становятся пищей. Вот это уже, действительно, невозможно печально. Они-то уж точно ни в чем не виноваты. И погибают, чаще всего так и не понимая, что случилось.