И быстро, словно он не был до этого момента в стельку пьян, побежал в сторону шоссе. Я бросилась за ним, но он так моментально скрылся за углом, что я потеряла его из вида почти мгновенно. Целый час я безрезультатно бродила по округе, но, естественно, нигде не могла его найти. Центральная улица, ведущая к метро, была полна веселой пятничной молодежи, которая либо шла в ночные клубы, либо вышла покурить из ночных клубов. Всюду были лица, лица, лица, но того, которое я искала, среди них не было. Я зашла в бар, где он выпивал этим вечером, но там он тоже не появлялся, и бармен покачал головой на мой вопрос о Владе.

Я вернулась домой в надежде, что он уже там, но квартира была пуста и темна. Приняв душ, забралась под одеяло, меня бил озноб, и вообще было как-то нехорошо. Очевидно, я задремала, потому что очнулась в тот момент, когда почувствовала на себе чьи-то руки. Обрадовалась, что Влад вернулся, но что-то в его движениях было не то, а когда лунный луч скользнул из-под качнувшейся занавески по его лицу, я вздрогнула. Это перекошенное чудовище не могло быть Владом. Совсем не могло.

Незнакомый огромный мужчина навалился на меня, забившуюся в угол кровати, шумно дышал, скручивал над головой руки с такой силой, что на запястьях у меня не сходили синяки, жарко шептал в ухо похабные, грязные слова. Мое тело не принимало его, оно корчилось от боли, внутри все сжималось, и он опять грязно ругался. Чтобы потом, оттолкнув меня всю мокрую и опухшую от слез, сказать:

— Почему, сука, ты меня ненавидишь? Я же к тебе всей душой. Противен тебе, да? Я же люблю тебя, а ты, тварь, так ко мне относишься.

Садиста Генриха, кайфующего от сопротивления и слез, сменяла истеричка Берта. Генрих бы, как мне казалось, просто бы отвернулся и заснул, получив необходимую порцию адреналина, но Берта так просто не отступала. Вот ей-то как раз совершенно не нужно было физическое насилие, она сознательно вызывала выплеск негатива на эмоциональном уровне.

— Ты уже с кем-то сегодня трахалась, дрянь? И я знаю даже с кем. Ты бы хоть душ приняла, прежде, чем со мной ложиться....

Я уже не отвечала ничего, просто молча глотала слезы, отвернувшись к стенке. Единственное, о чем я мечтала в эти моменты, так это не вызвать чем-либо новый взрыв гнева. Поэтому молчать мне представлялось самым разумным в этой ситуации. Хотя молчание тоже могло стать поводом для скандала.

— Молчишь, гадина? — уже опять Генрих навис надо мной как потная скала. — Я недостоин твоего внимания? Сейчас я тебе покажу, кто из нас двоих недостоин.

Он схватил меня за руку, и, выворачивая её, поволок с кровати. По пути он зацепил другой рукой две тысячные купюры, которые накануне были отложены на хозяйство на прикроватную тумбу. Генрих швырнул меня на пол, и со злостью принялся засовывать мне купюры в рот. Я, молча и в прямом смысле слова сжав зубы, сопротивлялась. Острый край купюры прорезал мне тонкий уголок рта. Деньги, хоть и смятые, оказывается, могут сделать очень больно.

— Жри! — орал Генрих, — Денег ты просила?! Жри от пуза, сволочь! Не будешь больше себе искать кого-нибудь, кто накормить тебя ими досыта. Жри от горла! Или у тебя есть уже кто-то, кто обеспечит тебя ими? Как его зовут? Как его зовут, шлюха?! Продажная дрянь!

Во время всей этой безобразной сцены я думала только о том, чтобы он не начал меня бить по-настоящему. Видела в фильмах о насилии, что некоторые мужчины-садисты бьют женщин, которые добровольно взяли на себя роль жертв. Женщины в этих фильмах были избиты до синего цвета лица, у кого-то были сломаны ребра или руки, пробиты головы.

«Этого я уже никогда не выдержу», — думала я, закрывая лицо руками и отплевываясь от двух тысячных купюр, — «тогда я сразу умру». А вот умирать мне даже в ту минуту совершенно не хотелось. У меня все-таки были на жизнь другие планы. И, кстати сказать, заниматься сексом поневоле и жевать бумажные деньги в них совершенно не входило.

Внезапно злобные толчки сменились на страстные хватания. Ладони Генриха жгли сквозь одежду, которую он начал срывать на мне. Он начал утробно урчать, одной рукой зажав мне рот, второй спешно что-то делая со своей одеждой. Скорее всего, расстегивал штаны. Видеть я, прижатая животом к полу, не могла, но чуть выше колен почувствовала упавший на меня брючный ремень.

— Лежи тихо, — засопел мне Генрих прямо в ухо, обдавая горячим до невозможности, просто жгучим дыханием. — Если не будешь дурой, тебе не будет больно. Ты же не будешь дурой?

Я кивнула. Генрих убрал руку от моего рта, вдавил её в шею, и тут меня пронзила такая боль, что я захлебнулась тут же застрявшими в горле звуками. Чтобы не кричать прикусила губу, и начала медленно отсчитывать про себя секунды. «Пять... Двадцать, двадцать один....».

Глаза мои выскочили из орбит от ужаса, сердце дико и панически колотилось, а разум расчетливо и методично вычислял варианты выхода из ситуации. А точнее сказать, там, на полу моей спальни, под пьяной тушей Генриха во мне начал созревать план побега. Я поняла, что утробно ухающий от удовольствия Генрих меня просто так не отпустит, а Влад уже ушел навсегда и больше не вернется. А без него мне здесь делать было нечего. Может, когда-нибудь я как принц на белом коне вернусь и спасу его. Но это будет когда-нибудь потом.

— Ты разве не сказала Владу, что едешь к нам? — спросила меня Лия, как-то странно наклонив голову. Я не могла понять, она меня осуждает или жалеет.

— Я....

Конечно, нужно было все сразу рассказать Алексу и Лие, но я никак не могла этого сделать. Они понимали, конечно, что что-то случилось, но что именно, им не было известно. Поэтому я запнулась, пытаясь найти какое-то оправдание, но вместо этого спросила в ответ:

— А почему ты спрашиваешь?

— Он звонил.

Мое сердце сжал тихий ужас. В какое-то мгновение мне показалось, что все пропало.

— И... что?

— Он спрашивал, как добралась, и как поживаешь. Говорил, как ни в чем не бывало, но мне показалось, что он не уверен, что ты здесь.

— И ты....

Горло опять перехватывал уже подзабытый спазм, и говорить можно было только вот такими обрывками.

— Лиза.

Лия взяла меня за руки, усадила в шезлонг, так и оставшийся стоять во дворе, и присела напротив, не отпуская моих ладоней.

— Лиза. Я знаю тебя стопятьсот лет. Неужели ты думаешь, что я не догадалась ему сказать, что тебя у нас нет?

Мир снова обрел звуки и краски, и я смогла дышать. Сначала глубоко и прерывисто, затем стала успокаиваться.

— Лия, ты... Спасибо! Большое тебе спасибо! Огромное! А как он отреагировал?

— Забормотал что-то, мол, ошибся, думал, что звонит кому-то ещё, назвал имя. Извинился и отключился.

Лия тихонько потянула меня за ладонь.

— Может, ты расскажешь, что произошло? Я должна знать, что говорить, когда он позвонит в следующий раз.

Я вздохнула.

— Конечно, расскажу. Чуть позже. А ты думаешь, что он позвонит ещё?

— Лиза, ты же не маленькая уже. Он обязательно обзвонит всех, кого знает из твоего окружения, а затем вернется на второй круг. И....

Лия немного помолчала:

— Он у тебя совсем не дурак.

С этим я вынуждена была согласиться.

— Ты права, Лия. И я действительно сбежала от него, и не сказала куда. Честно говоря, я сделала это тайком. И не спрашивай почему.

Лия заглянула мне в глаза:

— Лиз, я никогда не вмешивалась в твою личную жизнь. Но, извини, Влад всегда был немного..... Скажем так, немного настораживающим.

— Что ты имеешь в виду? — в полном изумлении я уставилась на подругу. Никогда она ни единым словом или жестом не говорила мне, что с Владом что-то не порядке. Они и знакомы-то были всего ничего, очень кратко.

— Я не думаю, что имею на это право, в конце концов, у всякой семьи есть свои скелеты в шкафу, но было несколько ситуаций, когда то, что делал или говорил твой муж, вызывало у меня ужас. А эти его глаза, меняющие цвет.... Бр-р-р-р....