– Нет. Я ничего не сделал

– Но мы ведь говорили с тобой…

– Я сказал нет. Ты сам с собой говорил.

– Почему?!!

– Потому что меня не существует! Я – это ты! Неужели ты до

сих пор не понял этого?

– Эрик! Но ты же сам подошел ко мне тогда, на бульваре!

– Я не мог к тебе подойти, потому что меня не существует.

Он поворачивается ко мне спиной.

– Нет, пожалуйста, нет! Я не смогу без тебя! Не смогу!

Меня начинает трясти, по лицу хлынули слезы, я даже не пытаюсь их вытереть.

– Ты же все уже решил. Я одобрил твой выбор. Значит, ты сам, ты должен сам…

Он кладет мне в руку плеер.

– Пойми, тебе умирать не страшно, тебе страшно жить.

Я включаю «Hysteria» и подхожу к окну.

– Эрик, даже если тебя нет, может, ты все-таки останешься?

– Для тебя это важно?

Я держу его прохладную руку, делаю звук плеера громче, и мы летим в космос, в абсолютную свободу… летим в никуда…

– Ма-а-а-м, телефон.

Ну, кто еще может так некстати звонить? Наверняка Вероника. Я с удовольствием поручила бы сыну, сказать: «мамы нет дома» или «она в ванной». Но мы с мужем учим ребенка, что обманывать нехорошо.

– Наталья? Здравствуй. Мне надо с тобой поговорить.

Ну почему Вероника всегда говорит голосом тяжелобольного?

Теперь, делая паузы и трагически вздыхая, она будет меня грузить битый час непонятно чем. Моему младшему сыну еще не исполнилось двух лет. И я буду с телефонной трубкой бегать в детскую и проверять, почему подозрительно тихо.

– Мам, мам, – в дверь заглядывает старший, шестилетний Денис. – А Никитка накакал в колготки.

– Иду, иду, – прикрывая рукой трубку, шепчу я.

– И он прям какашкиной попой на папины джинсы сел.

Почему Денису так нравится сообщать плохие новости?

– Вероничка, у меня тут проблема, я тебе перезвоню, ладно? Или ты перезвони.

– Как всегда. Ты даже не можешь найти уважительную причину! Тебе просто лень меня выслушать.

Вероника бросает трубку, обиделась. Но это не помешает ей позвонить завтра, опять в самое неподходящее время. Думаю, что если бы во время разговора я сообщила, что меня везут на носилках в реанимацию, она сочла бы эту причину тоже недостаточно уважительной.

Вероника – моя подруга детства. Или вернее просто – из детства. Наши мамы дружили, и мы были обречены дружить за компанию. Мне всегда ставили ее в пример. Маленькая Вероника не играла в шумные игры. Она ходила в музыкальную школу и читала наизусть длинные стихотворения. Вероника не пачкала свои нарядные платьица, у нее не расплетались уложенные «бараночками», косы. И коленки, в отличие от моих, не были постоянно намазаны зеленкой. Мне она казалась недосягаемым идеалом. Чтобы порадовать свою маму, я пыталась чинно сидеть во дворе на скамейке, держа в руках книгу. Но наша дружная компания не давала мне долго держаться в этом образе.

Мальчишки нашли птенчика. Мне тоже надо погладить смешную маленькую головку. Птенец наверняка голодный! Я точно знаю, где можно накопать много толстых розовых червяков. Ух, ты! Нинка говорит, что разрезанный червяк не умирает! Из него получаются два червяка. Я должна помочь увеличить червячье народонаселение. Павлик нашел за магазином битые бутылки. Любая не подходит, надо из зеленого стекла. Добрая Верка делится со мной фантиками. Теперь аккуратно расправить фантик, накрыть его стеклом и сверху, как положено, – холмик из песка. Пальцем делаешь окошечко, и «секретик» готов. Наши с Веркой «секретики» самые красивые.

Славка порезался осколком. Кровь капает ему на рубашку. Нинка плачет, она боится крови. Павлик, поплевав на лист подорожника, старательно «бинтует» палец друга. Славка морщится, но не ревет. Он – не девчонка! Мы идем провожать его домой всей командой. Мальчишки ведут Славку под руки, замыкает шествие завывающая Нинка. У меня важная миссия, сообщить о ранении Славкиной маме.

Возвращаюсь домой, у нас гости, Вероника со своей мамой. Теперь, когда я выросла, я могу лучше понять своих родителей. В комнате сидит Вероника в чистом платье с оборочками. Косички уложены вокруг головы. Белые гольфы и блестящие лакированные туфельки. И рядом я – платье испачкано землей, руки в зелени от травы, я искала подорожник. В съехавшем на бок хвостике повисла лента. Песок у меня в волосах, в носках, и даже в трусиках. Ведь я каталась с песочной горки. Все смотрят на маму с жалостью. Приближается мое полное поражение.

– Наташенька, – спрашивает меня Вероникина мама, – а какую книгу ты сейчас читаешь?

– «Незнайка в солнечном городе», – мямлю я.

– Ты знаешь, Сима, – оборачивается она к моей маме, – мы с мужем недавно увидели, что наша Ника, взяла в библиотеке «Маленькую принцессу». Но больше всего, конечно, ей нравятся стихи.

Взрослые усаживаются на диван. Вероника выходит на середину комнаты, окидывает всех задумчивым взглядом и, покачиваясь из стороны в сторону, начинает: «Шаганэ, ты моя, Шаганэ…»

Я стою у стены, смотрю на Веронику, приоткрыв рот, и тщетно пытаюсь высыпать песок из сандалии.

В пятом классе Вероника начала писать стихи сама. Я совершенно не понимала о чем. Но в стихах всегда присутствовали слова: душа, полет и небо. И взрослые громко восхищались ее поэзией.

Ночью, мучаясь от сильной зависти, я твердо решила стать поэтессой. Надо же реабилитировать себя в глазах родителей. Чтобы долго не искать тематику, решила идти проторенной дорогой. Буду сочинять о душе. Зависла на первой же фразе: «Ввысь летит моя душа…» Рифму к слову душа подобрать не удалось. В голову лезли только: «не шиша», «два ерша» или «три мыша». Поменяла местами: «Моя душа умчалась ввысь…» Стало еще хуже. Полезло уж совсем глупое: «брысь», «катись» и даже неприличное «пись-пись».

Наконец, я осознала свою полную бездарность, и зависть к Веронике померкла перед восхищением. Она-то подбирала рифмы! Я смирилась, что никогда не достигну высот, доступных для нее.

После школы я поступила в педагогический институт. А Вероника – на филологический, в МГУ. Едва закончив учебу, я вышла замуж. Мой муж, Женя, замечательный! Я его очень люблю. Через год родился Дениска. Вероника приехала в гости. Она с ужасом смотрела на ревущий кулечек.

– Зачем ты так рано завела ребенка, Наташа? Ведь человек сначала должен развить и сформировать себя как личность! Ты обрекаешь себя на полную духовную деградацию!

После этой тирады мой Женя проникся к Веронике стойкой антипатией.

Моя мама с умилением рассказывала, что Вероника настолько духовная, чуждая всему грубому и приземленному, что увидев на кухне кусок сырого мяса, едва не потеряла сознание. На что Женька довольно грубо заметил, что это не мешает утонченной Веронике жрать это мясо в приготовленном виде.

Родители Вероники разошлись. Ее папа уехал работать в Югославию. Вероника поехала к нему развивать себя дальше. Несколько лет мы не общались. Вероника вернулась и вышла замуж за Николая Андреевича. Бородатого мужчину, на двадцать лет старше ее.

Николай Андреевич сочинял миниатюры. О себе он говорил: «Я – мастер кратких форм». Вероника по-прежнему писала стихи и относила их в разные издательства. Стихи нигде не брали. Она приезжала ко мне и часами жаловалась на кишащую кругом завистливую бездарность. На редакторов с масляными взглядами. Они видят только плоть! До внутреннего мира им нет никакого дела! Потом начинались жалобы на мужа. Конечно, он творческий человек, но она-то тоже личность! И личность с богатым внутренним миром, нестандартным мышлением. Почему она должна создавать ему условия? Она в нем очень разочаровалась. Пусть бы женился на какой-нибудь ограниченной женщине. Если ему нужна жена духовно нищая, не имеющая высоких устремлений.

В конце концов, Николай Андреевич последовал совету Вероники и ушел от нее к даме, близкой к себе по возрасту, вполне «приземленной», заведующей производством на кондитерской фабрике.

Я ждала второго ребенка, когда Вероника позвонила и, рыдая в трубку, сообщила, что ложится в больницу. У нее рак! Да-да, она точно знает! Врачи ей врут! Она чувствует, что дни ее сочтены. А так много не написано! Столько не высказанных слов! Люди еще не успели оценить ее поэтический дар!