По спине у меня поползли струйки пота. Неужели такой страшный диагноз? Я оставила мужа с сынишкой и бросилась в больницу. Такси взять не решилась, меня, беременную, сильно укачивало. Попала в час пик. Было очень тесно, и в давке никто не видел мой живот, пришлось стоять всю дорогу. Потом выяснилось, что никакого рака у Вероники нет. По словам врача, в таком возрасте пора бы уже рожать. Я была очень рада, что все обошлось. Но Вероника еще долго выискивала у себя симптомы онкологии, словно разочаровавшись в диагнозе.

В редакциях все так же, отказывались брать ее стихи. Вероника нашла какую-то маленькую типографию и напечатала сборник своих стихов. Все стихи она подписывала псевдонимом «Раненый лебедь».

Теперь, поднимая телефонную трубку, муж радостно кричал: «Татка, бросай дела, тебя „Лебедь со свернутой шеей“ к телефону!»

Вероника опять приехала поговорить. Денис с Никитой выскочили в коридор. Мне не нравится, что они выбегают навстречу, но все, кто к нам приходят, обязательно что-то им несут. Все, кроме Вероники. Теперь она будет сидеть на кухне, пить кофе и рассказывать про завистливых бездарей, про опустошенные души. Про мужчин, которые не видят в женщине духовного начала, а видят только плоть.

Мне надо вытащить белье из машинки, приготовить ужин, погладить Жене рубашки. Но выставить Веронику я не могу. Мне всегда тяжело сказать «нет». Особенно ей. Не могу понять, почему мне так страшно открыто произнести: «Ты мне надоела! Мне не о чем с тобой разговаривать». Ведь моя детская убежденность, что Вероника лучше, талантливее и умнее, пустила глубокие корни.

Заходит Валентина, наша соседка по подъезду. С ней Катюшка, кокетливая первоклассница, тайная любовь моего Дениски. Теперь, выбежав навстречу, мальчишки не прогадали. Валентина дает им по яблоку.

– Ой, Наташ, прости за ради бога! Катюня сегодня вечером Мальвиной будет. Пристала, как репей. Закрути волосы да закрути волосы. У тети Наташи щипцы специальные.

– Катюшка, ты Мальвину будешь играть? А платье?

– Да не дави на мозоль, я всю ночь оборочки нашивала. Отец с Димкой из проволоки кринолин плели.

Димка, старший сын Валентины, добродушный увалень, девятиклассник. Широколицый и румяный, как мать. А Катерина похожа на отца. Миша – худощавый, с тонкими чертами лица. Мне ужасно хочется повозиться с хорошенькой Катькой. Хочется посмотреть на кринолин, собранный для Мальвины. Но на кухне немым укором сидит Вероника, скорбно поджав губы.

– У тебя гости? Давай ребят заберу. Нам только через два часа уходить.

Денис торопливо надевает тапки, до этого час уговаривала не бегать в носках. Катюшка прижимает к груди вожделенные щипцы. Никиту Валя ловко подхватывает на руки. Уже из коридора она кричит:

– Наталья, мелкому блинчики с вареньем можно?

Ответить я не успеваю.

– Мойно, мойно! – энергично кивает головой Никитка.

Вероника оставляет мне книгу своих стихов. Я должна прочесть и высказать, что мне больше всего понравилось. Что стихи могут не понравиться, она не допускает. Ей интересно мнение простых людей. Простой человек – это я.

Вечером муж замечает на столе книгу.

– О! Прилетала наша лебедь со свернутой шеей! Принесла в

клювике поэзию.

– Жень, перестань.

– А почему? Народ хочет приобщиться к прекрасному. Дениска, ты хочешь приобщиться?

– Женька, ну ты хоть ребенка сюда не втягивай.

– А что, стихи не приличные? – Женя делает испуганные глаза.

Я только вяло отмахиваюсь. Делайте, что хотите. После Вероники у меня всегда чувство опустошения, словно кости из тела вынули, осталась только оболочка.

Женька, подвывая и закатывая глаза, читает вслух стихи. Все про облака. То облака накрыли вуалью, то спрятали робкую наготу. То поплыли, то уплыли, то повисли, то рассыпались. Облака темнеют, светлеют, тают, сверкают, и все в том же духе.

– Денис, как думаешь, нам слабо про облака сочинить?

– Не-а,

– Ну давай, Я сижу себе в стожке, с облаками…

– На башке! – радостно добавляет Денис

– В поле квакают лягушки, с облаками…

– На макушке! – Денис визжит от восторга.

– Даже чей-то старый дед, словно в облако…

– Одет! – Денис, с хохотом падает с колен мужа. Никита ничего не понимает, но смеется за компанию со старшим братом, и колготки начинают подозрительно темнеть.

– Хватит с меня этого дурдома! – кричу я. Швыряю кухонное полотенце в раковину и запираюсь в ванной плакать.

Мальчишки давно спят. Женя их уложил. Мы сидим на кухне. Я пытаюсь объяснить мужу, что мне тяжело решиться раз и навсегда прекратить общаться с Вероникой. Почему-то чувствую себя обязанной. Вроде – я рабочая лошадь, а Вероника – беззащитная бабочка. У меня – любимый муж и замечательные дети, а у нее никого нет. Она совсем не приспособлена к жизни.

– Натка, во-первых, ты ей ни мать, ни сестра, ни пастух! Во-вторых, она приспособлена лучше тебя. Как плющ обвилась вокруг и душит. Не будет тебя, найдет другую стенку. Может, она в детстве и подавала надежды, а выросла пустышка. Ни жена, ни мать, ни поэт, ни подруга. Никто! Она просто паразит, рыба-прилипала. Ты же умная девочка, неужели тебе надо объяснять простые вещи?

Мы говорим долго-долго. Уснуть не могу, жалко мужа, который пойдет на работу, не выспавшись. Такое чувство, что я сидела в болоте много лет и считала, что это правильно, так и должно быть. Я была уверена, что наши отношения – дружба. А это всего лишь, накрепко вбитое детское убеждение, что Вероника лучше меня. Почему мне нужно было столько лет, чтобы это понять!

Теперь мне стыдно за отнятое у родных время, за подгоревшую еду, за не прочитанные с ребятами книги, за отложенные прогулки. Стыдно, что только теперь поняла, как обкрадывала свою семью из-за не нужного мне человека. Я опять плачу, Женя покачивает меня на руках, как я качаю маленького Никиту.

– Ма-а-а-ам, тебя к телефону.

– Наталья, здравствуй. Мне надо с тобой поговорить.

Я набираю побольше воздуха, поправляю волосы.

– Что ты молчишь? Опять будешь придумывать несуществующие причины?

– Нет, Вероника, не буду. Я просто не хочу с тобой говорить, никогда…

Медленно опускаю трубку на рычаг. Дениска испуганно смотрит на меня.

– А знаете, что сейчас будет? Сейчас мы пойдем гулять в парк и позовем с собой Катюшку, и я покажу вам дерево, где живет белка.

Сначала Димке было жарко. Сердце гулко стучало в унисон музыке. Плотно прижатый к железному ограждению, Димка притоптывал ногой в такт гитарным аккордам. Он был счастлив! Вот они, кумиры! Он их видит, слышит! Так близко, что можно разглядеть капельки пота на лицах музыкантов. Не зря он экономил на всем! Особенно на еде. Подумаешь, лапша из баночки! Ночной поезд до Питера, плацкартная боковушка без белья. Зато второй вечер подряд он смотрит выступление любимой группы! Пусть только несколько песен в рамках фестиваля. Жалко, конечно, что один фестиваль в Москве, а другой – в Питере. Ни знакомых, ни родственников, в этом городе нет. А у него и в Москве родственников нет. Димка же детдомовский. А друзья посмеиваются над его одержимой любовью к музыке.

Парень он неплохой, но с дурцой. Комнату всю обклеил плакатами с музыкантами. Лучше бы фотку Памелы Андерсен повесил, или хотя бы Анны Семенович. Еще маленьким, в детском доме Димка всегда старался в медпункт попасть. Сначала думали, витаминки бегает клянчить. Оказалось, что у врачихи, Натальи Викторовны, все время радио играет. Димка просился температуру мерить. Сядет с градусником и слушает музыку.

У каждого свои заскоки. Над Димкой посмеивались, крутили у виска пальцем. Что он такого потрясающего в музыке нашел? Его даже бить не интересно. Во-первых, драться не умеет, во-вторых, убить боялись. Щуплый очень, бледный, дохляк, одним словом.

К окончанию школы Димка вытянулся, но остался таким же тощим. Поступил в электромеханический техникум и получил комнату в семейном общежитии. Таскал домой какие-то детальки, проводочки. Приволок найденные на свалке старые колонки, долго возился, починил. Гордо называл свое творение: «Акустической системой».