Когда Димка услышал о рок-фестивале, совсем голову потерял. Устроился подрабатывать курьером. Копил деньги на билет. Ну точно – дурак! Посмотрел концерт в Москве и ладно. Нет, ему еще Питер понадобился. Ладно бы выступление целиком, а то в конце, минут двадцать всего.

Пришлось нестись, сломя голову, после московского выступления на поезд. Ночью в дороге почти не спал. Закрывал глаза и опять видел сцену, аппаратуру, слышал ударные.

Поезд пришел в половине девятого утра. Димка даже по городу не походил. Сразу поехал искать спорткомплекс, где фестиваль проходит. Начало в восемь вечера! Что с утра-то понесло? Спорткомплекс оказался далеко от центра. Обошел вокруг, и дальше?.. Деться некуда. Посидеть в кафе – денег нет. На улице холодно, январь все-таки. Магазинов мало. Заходил погреться, пока охранники коситься не начали. Так и пробегал до вечера, пока не начали пускать на фестиваль.

Теперь, выйдя из жаркого и шумного зала, разгоряченный Димка начал замерзать. Быстрым шагом направился к метро, утешая себя тем, что сядет на вокзале в зале ожидания, выпьет горячего чая, потому что есть отложенные сто рублей, и может, даже подремлет в тепле. Поезд в Москву только в час дня. Вот как он замечательно все рассчитал. Билет на обратную дорогу купил еще в Москве. Не рассчитал Димка одного. В Москве метро закрывалось в час ночи. А в Питере станции закрывали в разное время. Станцию, к которой уверенным шагом направлялся Димка, закрыли в двадцать три тридцать. Начало концерта задержали на сорок минут, и шел фестиваль почти пять часов. Только встав у закрытой двери в метро, Димка понял весь ужас своего положения.

На вопрос: как добраться до вокзала, редкие прохожие отвечали: «На такси, или частника лови, парень». Какое такси со ста рублями в кармане! Димка бестолково кружил по улицам, надеясь, что ситуация разрешится сама собой. Очень мерзли ноги. Из носа текло, Димка пытался вытирать его мокрой перчаткой. Пробовал притоптывать ногами, теплее от этого не становилось. От холода дрожала каждая жилка. Димке стало казаться, что внутри тела все покрылось льдом и скоро рассыплется на маленькие льдинки. Улицы опустели, круглосуточных магазинов он не нашел. От осознания, что не может даже попасть в какой-нибудь подъезд, посидеть у батареи, Димке хотелось завыть. Увидев, приближающегося человека, Димка отчаянно бросился на встречу. Слава богу, не тетка, а то от испуга начала бы кричать и не выслушала объяснений. Вроде молодой парень. Димка толком не разглядел, заметил только, что очкарик. Сбиваясь и стуча зубами от холода, Димка пытался, упросить парня пустить в подъезд погреться.

– Ты, бомж, что ли? Или наркоша? Чего тебе надо-то? Денег нет, мобильного нет.

– Вы послушайте, я – не бомж, я трезвый, просто мне в Москву, а метро закрыто.

– А ты в Москву на метро собрался?

Димка отчаянно пытался изложить ситуацию более логично. Начинал говорить про концерт, потом сбивался и говорил про поезд в Москву.

– Ну приблизительно ясно. Ты или аферист, который надеется разжалобить лохов, или сам лох, который потерял билет и не может уехать. Как бы там ни было, я пущу тебя в подъезд, потому что от взгляда на тебя может случиться обморожение. А дальше твои проблемы.

В подъезде Димке показалось замечательно тепло. Так бы и стоял весь день, прижавшись к батарее. Попутчик внимательно разглядывал Димку.

– Документы у тебя есть?

– Ага, и паспорт, и билет на поезд, даже пропуск в училище есть.

– Ну, если пропуск в училище с собой… – хмыкнул парень, – пойдем, чаю тебе налью, добрая я сегодня.

Он снял капюшон. Оказалось, что Димку пустила греться девушка! Правда, слово «девушка» к ней не очень подходило. У них в детском доме таких девчонок называли пацанками. Волосы коротко подстрижены, коренастая, плотная. Куртка, джинсы, ботинки на толстой рифленой подошве. Сказала, что зовут ее Таня.

Димка снял обувь в коридоре. От тепла пальцы на ногах заныли так, что он вскрикнул.

– Опа, ноги поморозил!.. Ну пошли, обмороженный, лечить тебя буду.

– Не, не надо, сейчас пройдет.

– Пройдет, как не пройти? Пальцы ампутируют, и сразу пройдет. Болеть нечему будет.

Димка испуганно уставился на Таню. Прикалывается или правда страшное что-то.

– Давай-давай, снимай носки, приедешь домой, мамка с папкой обрадуются. Скажешь, медсестра добрая попалась, от ампутации спасла. Они мне благодарность пришлют.

– Вы, правда, медсестра? Только мамка с папкой ничего не пришлют, я детдомовский.

– Да ну? Не врешь? Тогда без благодарственного письма вылечу, вроде как своего.

– Какого своего?

– Сироту, значит. Я сама интернатовская, сюда к подруге приехала. Полный резон тебя спасать.

Димка глупо улыбнулся, хотел сказать, хорошо, мол, что Таня тоже сирота. Спохватился, не брякнул глупости. После чая и бутерброда, Димку в тепле совсем разморило. Сидели, разговаривали уже третий час. Очень хотелось спасть, но неудобно было перед Таней. Выкурили Димкину пачку сигарет, потом Танину. Таня рассказывала, что в детдом попала пятилетней. Родителей помнила плохо. Помнит, что мама какая-то странная была. Говорила сама с собой и двигалась, как во сне. Папу почти совсем не помнила. Остался только навязчивый детский плач. Казалось, что все время пищит какой-то малыш. Когда Таня выросла, пыталась узнать что-то о родителях. Удалось даже разыскать соседку по подъезду. Оказалось, что никто Таню не бросал и не отказывался.

Отец попал в тюрьму как виновник аварии. Дали ему всего три года в колонии-поселении, но через год он умер от сердечного приступа. А мать становилась все чуднее и чуднее. Забывала еду на плите. Забывала Таню из сада забрать. Все бубнила себе под нос чего-то. Вот так Таня и оказалась в интернате. Маму вроде лечили, но безуспешно. Когда ее выписали из больницы, она отравилась газом. Про дочку так и не вспомнила.

А Димка вообще ничего не помнил, кроме детдома. Один раз, правда, его брали в семью, только ненадолго. У них своя девочка родилась, и Димку вернули обратно.

– Наигрались, значит, – усмехнулась Таня. – А ты сам никогда родных не искал?

– Не, конечно, спрашивал у заведующей нашей, Вер Петровны, только она сказала, что родители умерли, кого же я искать-то буду?

– Ну и дурак! Вот подруга моя, Ксюшка, искала и нашла двоюродного деда. Он как раз здесь и живет. Работает сторожем в детском садике. А Ксюшку нянечкой туда устроил. Живи, говорит, у меня, помру – тебе квартира останется. Это я ей помогла деда найти.

– Как?

– Вот хочешь верь, хочешь – не верь. Я на Новый год пишу желание на бумажке, и, пока двенадцать бьет, в окно кидаю.

Димка прыснул, подавился чаем, закашлялся.

– Тань, ты чего, до сих пор в Деда Мороза веришь?

– Опять дурак. Причем здесь Дед Мороз? Я в Новый год верю. Вот я сто раз бумажки кидала.

– Помогло? – хихикнул Димка.

– Сам подумай. В медицинское поступила. Подрабатывала нянечкой, медсестры только указывали – там подотри, тут помой. Только ленивый не командовал. Ничего, думаю, поступлю в институт, вернусь врачом, сама буду пальцы гнуть. Поступила в институт-то! И Ксеньке бумажка помогла. Вон, нашла родственника. Так что – не спорь, о чем не знаешь. Теперь еще одно желание загадала. Вот исполнится, обязательно тебе расскажу.

– Тань, а тебя как в интернате ребята звали: Танька-которая-верит-в-сказки?

– Девчонки звали Танька-Ежик. Из-за волос. Первый раз сама подстриглась, не люблю длинные волосы, драться мешали.

– Ты что, дралась с ними?

– Нет, с пацанами дралась. Доказывала, кто круче.

– Доказала?

– А то. Уважали. Только нос с горбинкой остался после перелома. А тебя, наверное, называли Кощей?

– Нет, Кабан.

– Туши свет! Ты – кабан?!.. Ладно, меня пацаны кабанихой звали. Я особо худой-то никогда не была. Но тебя… Или у вас детдом был для дистрофиков?

– Чего ты смеешься? Просто фамилия Кобанец, вот и звали.

Таня перестала смеяться. Медленно сняла очки, протерла стекла.