Я спускаюсь вниз. На часах, которые висят в фойе, на стене за огромным нарисованным краской пацификом, семь вечера. Я ничего не ела после той черствой булочки и йогурта, которые мне дали в самолете из Лондона, и у меня голова кружится от голода. В маленьком кафе, которое находится тут же, в фойе, подают только напитки. Я понимаю, что, поскольку я поехала одна, мне придется и питаться одной, и заказывать все на французском, так что на уроках мадам Ламбер я много в этом практиковалась. И, в общем, я же за прошедший год много раз обедала одна в столовке. Но я все же считаю, что на сегодняшний день побед уже достаточно. Так что я куплю бутерброд и съем его в своей комнате.
У входа в хостел тусуются какие-то ребята, хотя идет небольшой дождик. Они разговаривают по-английски, по-моему, с австралийским акцентом. Вдохнув поглубже, я подхожу к ним и спрашиваю, где тут поблизости можно купить хороший сэндвич.
Мускулистая румяная девчонка с мелированием на каштановых волосах весело улыбается.
– На той стороне канала есть местечко, где делают просто божественные сэндвичи с копченым лососем, – она показывает мне направление и продолжает беседу с подружкой – о каком-то бистро, где все вроде как по двенадцать евро, пятнадцать, если с бокалом вина.
У меня от одной мысли слюнки текут – поесть, да еще и в компании. Навязываться мне кажется слишком уж нахальным, я так никогда бы не поступила.
Но, опять же, я одна в Париже, возможностей – непочатый край. Я похлопываю австралийку по загорелому плечу и спрашиваю, нельзя ли мне к ним на хвост сесть.
– Я просто только сегодня приехала, не знаю, куда пойти, – объясняю я.
– Хорошо тебе, – отвечает она. – А мы уже сто лет разъезжаем. У нас ЗП.
– ЗП?
– Заморские Приключения. Из Австралии чертовски дорого куда-нибудь улететь, так что раз уж выехал, то это надолго. Меня, кстати, Келли зовут. Это Мик, это Ник, это Нико, сокращенно от Никола, а это Шеззер. Она из Англии, но мы ее все равно любим.
Шеззер показывает Келли язык, а мне улыбается.
– А я Эллисон.
– У меня так маму зовут! – радуется Келли. – Я только что говорила, как по ней скучаю! Правда же? Это карма!
– Кисмет, – поправляет Нико.
– Ну и это тоже.
Келли смотрит на меня, я на миг замираю – она же еще не ответила «да», а если скажет «нет», я буду чувствовать себя как дура. Хотя, может, благодаря курсу французского я как-то уже не боюсь показаться дурой. Они все отходят, а я поворачиваюсь в ту сторону, где должны быть сэндвичи. Но тут Келли разворачивается.
– Эй, идем же, – зовет она. – Не знаю, как ты, но я лошадь готова съесть.
– Можешь и съесть, их тут подают, – отвечает Шеззер.
– Нет, – возражает кто-то из парней. Мик или Ник. Я не особо уверена, кто из них кто.
– Их в Японии едят, – добавляет Нико. – У них это деликатес.
Мы отправляемся ужинать, я слушаю, как они спорят о том, едят ли французы конину, а сама иду легким шагом, и меня вдруг осеняет, что вот оно. Я иду ужинать. В Париже. С людьми, с которыми познакомилась пять минут назад. И, как ни странно, у меня именно от этого – сильнее, чем от всего, что произошло за последний год, – сносит крышу.
По пути в ресторан мы останавливаемся, и я покупаю симку для телефона. Потом, сперва немного заблудившись, мы находим то место и ждем, когда освободится большой стол, чтобы мы все уместились. Меню на французском языке, но я понимаю. Я заказываю салат со свеклой, он и вкусный и такой красивый, что я посылаю маме фотку. Она немедленно высылает мне куда менее эстетичный на вид локо моко, который ест на завтрак папа. В качестве основного блюда мне подают какую-то таинственную рыбу с острым соусом. Мне так хорошо, мои новые знакомые рассказывают просто поразительные истории о своем путешествии, и только когда приходит время десерта, я вспоминаю обещание, которое дала Бэбс. Я смотрю в меню, но макаронов в нем нет. И уже десять, магазины закрылись. Первый день, а я уже не держу свое слово.
– Вот дерьмо, – ругаюсь я. – Или пусть будет merde![64]
– Что случилось? – спрашивает Мик/Ник.
Я рассказываю про макароны, и все с интересом слушают.
– Спроси официанта, – советует Нико. – Я работала в одном местечке в Сиднее, у нас было целое отдельное меню из блюд, которые не числились в основном. Для особо важных персон, – мы все смотрим на нее. – Ничего не будет, если просто спросить.
Я так и делаю. Говорю – на таком французском, что мадам Ламбер гордилась бы – ma promesse de manger les macarons de tous les jours[65]. Официант внимательно слушает, как будто речь идет о чем-то жутко важном, и уходит на кухню. Он приносит десерты всем остальным – крем-брюле, «mousses au chocolat»[66], и – о чудо – великолепный мягкий макарон для меня. Прослойка коричневая, сладкая, с твердыми вкраплениями, я думаю, из фиг. Он посыпан сахарной пудрой и красив, как картинка. Его я тоже фотографирую. И съедаю.
В одиннадцать я уже готова заснуть в своей тарелке. Ребята доводят меня до хостела, а сами уходят слушать какую-то французскую группу, в которой одни девушки. Я же засыпаю мертвым сном, а когда просыпаюсь, вижу, что Келли, Нико и Шеззер живут со мной в одной комнате.
– Сколько времени? – спрашиваю я.
– Много! Уже десять, – говорит Келли. – Ты долго спала. И в таком шуме. Тут есть русская, которая каждое утро целый час сушится феном. Я решила дождаться тебя и спросить, пойдешь ли ты с нами. Мы сегодня идем на кладбище Пер-Лашез. Планируем пикник. По-моему, это чертовски жутко, но, похоже, французы так всегда делают.
Это очень соблазнительно: пойти с Келли и ее друзьями, провести все две недели как туристка, развлекаться. Не придется по этим жутким ночным клубам ходить. Не придется с Селин встречаться. Не придется рисковать, что мое сердце снова будет разбито.
– Может, я позже присоединюсь, – отвечаю я. – У меня на сегодня есть планы.
– Ага. У тебя сверхважная миссия по поеданию макаронов.
– Точно, – говорю я, – она самая.
За завтраком я разглядываю карту, дорогу от хостела до Северного вокзала. Можно дойти пешком, так что я отправляюсь в путь. Маршрут кажется знакомым, большой широкий бульвар с дорожками для велосипедистов и пешеходов посередине. Но, когда я приближаюсь к вокзалу, у меня начинается расстройство желудка, отрыжка, выпитый утром чай лезет обратно с кислотным привкусом страха.
Попав на Северный вокзал, я начинаю тянуть время. Захожу внутрь. Подхожу к пути, с которого уходит «Евростар». Вон он как раз стоит, как конь, ждущий, когда откроют стойло. Я вспоминаю, как я бежала отсюда к мисс Фоули, разбитая, запуганная.
Я заставляю себя выйти из вокзала и полагаюсь на свою память. Поворот. Еще один. И еще. Через железнодорожные пути, в промышленный район. И вот он. Я просто в шоке – я так долго искала его в Сети, а теперь он так легко нашелся. Его не было в «Гугле», или я тогда так плохо говорила по-французски, что меня никто не понял?
А может, не в этом дело. Может, меня прекрасно поняли, просто ни Селин, ни Великан там больше не работают. Год – это большой срок. Многое может измениться!
Я открываю дверь и вижу за барной стойкой парня помоложе, с хвостиком, я так разочарована, что чуть не плачу. Где Великан? А если его тут нет? Что, если и ее тут нет?
– Excusez moi, je cherche Celine ou un barman qui vient du Senegal.
Он молчит. Вообще не отвечает. Так и моет свои бокалы в мыльной воде.
Я вообще что-то сказала? По-французски? Я пытаюсь еще раз, добавляя на этот раз «s’il vous plait»[67]. Он бросает на меня взгляд, достает телефон, пишет что-то и возвращается к посуде.
«Con»[68], – бормочу я, это еще одно французское словечко, которому научил меня Натаниэль. Я толкаю дверь, вся на адреналине. Я так зла, и на этого придурочного бармена, который мне даже не ответил, и на себя, за то, что приехала сюда – и ради чего?
