– Я бы скорее сказал, что Торкил на удивление крепок здоровьем, коли он выжил после всех своих болезней.

– Он очень много болел?

– О, он переболел буквально всем на свете, включая оспу!

– Оспу? Но у него нет оспинок! Наверное, он перенес ее в легкой форме!

– По-видимому, так, но не советую говорить это Минерве. Она и Сидлоу выхаживали его, и именно смертельная опасность, которая, по ее мнению, угрожала Торкилу, послужила ей основанием вызвать Делаболя и отказать доктору Огборну, бывшему прежде семейным врачом.

– О, Филипп, Филипп! – взмолилась Кейт. – Как вы можете такое говорить! Если Торкил подвержен болезням, разве удивительно, что она держит доктора Делаболя в Стейплвуде! И сэр Тимоти тоже! Нет, это несправедливо, я не желаю вас слушать! – Она бросила взгляд на каминные часы и вскочила. – Боже правый, уже почти одиннадцать, а я сказала шеф-повару, что буду у него не позже пол-одиннадцатого! Он желает получить мои распоряжения на сегодня. Я надеюсь, от меня потребуется только взглянуть на счета покупок и одобрить его действия; иначе я изобрела бы какую-нибудь мигрень и послала бы сказать, что не в состоянии выходить из комнаты.

Кейт направилась к дверям, но Филипп забежал вперед и загородил проход, положив руку ей на предплечье.

– Подождите! – сказал он. – Вы считаете, что я несправедлив. Но поверьте хотя бы, что то, о чем я вам говорил, проистекает не от предвзятости! Если бы я мог доказать, что ошибаюсь, я бы сделал это с радостью, уверяю вас!

Она трепетно улыбнулась ему и сказала просто:

– Я верю. А теперь пустите меня! Если Гастона заставить еще ждать, его чувства снова будут оскорблены, и он опять вознамерится немедленно покинуть Стейплвуд!

Филипп убрал свою руку и отворил дверь. Лицо его было сурово, и глаза выражали тревогу. Заметив это, Кейт поцеловала свои пальцы и быстрым движением, проходя мимо, коснулась ими его щеки. Его суровость исчезла, он даже улыбнулся, но тревога в глазах осталась.

Когда Кейт закончила длительные переговоры с шеф-поваром, еще более длительные с экономкой и вытерпела медлительную болтливость старшего садовника, было уже далеко за полдень, и она почувствовала, что вполне готова к полднику. Она уныло подумала, что нет ничего на свете более изматывающего, чем обязанность выслушивать бесконечные бессвязные монологи, притом абсолютно не представляющие интереса. Шеф-повар, не удовлетворившись одобрением его обеденных раскладок, представил ей на выбор несколько вариантов; при этом он с таким энтузиазмом описывал свои методы приготовления различных блюд и зашел при этом так далеко, что даже не скрыл, какую траву он использует для придания особого нежнейшего аромата соусу собственного изобретения. Миссис Торн с равным энтузиазмом описывала со множеством жутких подробностей все болезни, которыми она страдала; а Рисби, садовник, увидев, что Кейт направилась в розарий с корзинкой в руке, пошел следом, неотступно наблюдая за ней подозрительным взглядом и бормоча, что негоже срезать цветы в самую жару. Он долго ходил за ней, утомительно живописуя правила ухода за садом, с экскурсами в различные методы выращивания растений, которые, по его мнению, отличаются особой нежностью и чувствительностью. Избавившись от него наконец, Кейт подумала, что эти потоки красноречия обрушились на нее потому, что леди Брум никогда не позволяла слугам говорить с ней ни о чем, кроме их непосредственных обязанностей, – никому, даже миссис Торн, которая перешла в Стейплвуд из дома Молвернов и была ей рабски предана. Все слуги испытывали перед ее светлостью постоянный ужас, и единственной, к кому леди Брум проявляла снисходительность, была Сидлоу.

Пеннимор встретил Кейт, входящую в дом, известием, что мистер Филипп повез сэра Тимоти покататься в тильбюри. Он просто сиял от радости, и Кейт сказала:

– Что ж, я очень рада! Сэру Тимоти это пойдет на пользу!

– Да, мисс, это пойдет ему на пользу, я так и сказал Тенби, а то он сомневался, по силам ли поездка сэру Тимоти. «Если сэру Тимоти взаправду захотелось покататься, – сказал я, – это ему не повредит!» На что ему нечего было возразить, потому что он не хуже моего знает, что мистер Филипп будет за дядей смотреть и сразу повернет назад, если заметит, что сэр Тимоти утомился. Удивительное дело, как хозяин взбадривается, когда приезжает мистер Филипп! Словно заново рождается, можно сказать! А теперь, мисс Кейт, если вам будет угодно отдать мне вашу корзинку, я поставлю цветы в кувшин с водой, пока вы будете в столовой. Полдник ждет вас в Алом салоне.

Доктор Делаболь также дожидался Кейт. Он с видимым наслаждением поедал клубнику и не замедлил порекомендовать это блюдо Кейт, говоря, что ягоды были собраны утром и еще хранят солнечное тепло. Поскольку солнце буквально лилось во все окна, слова доктора не казались особенно удивительными, но доктор продолжал болтать, расписывая, насколько полезнее ягоды, только что собранные и съеденные прямо с грядки, по сравнению с купленными в Лондоне, а также обращая внимание Кейт на особенные качества клубники, выращенной в Стейплвуде.

– Я никогда не едал ничего вкуснее! – с искренним чувством говорил он. – Впрочем, в Стейплвуде все необычайно вкусное! Талант ее светлости, который так ярко проявляется в устройстве цветников, радующих взор, не мешает ей заботиться и о пище для бренного тела. Это потрясающая женщина, и я убежден, что вы со мной согласитесь. Просто потрясающая! Под ее надзором находится абсолютно все! Она указывает даже, какие овощи надо выращивать, а уж фруктовые деревья, вы сами знаете, здесь необыкновенно разнообразны.

– А как тетушка чувствует себя сегодня? – спросила Кейт, колеблясь в выборе между ветчиной и холодной говядиной.

– Не так хорошо, как мне бы хотелось, – отвечал Делаболь, – но лучше, решительно лучше! Как я и предсказывал, сегодня с утра она настроилась вставать. И сразу захотела повидаться с вами! Ни с кем другим я бы ей говорить не разрешил, но вам, я знаю, можно доверить ее здоровье и нервы. Возможно, вам кажется, что я устраиваю много шума из ничего; ее светлость в этом просто уверена! Но правда такова, – хотя она растерзала бы меня за эти слова! – что она еще не вполне пришла в себя. Эти желудочные симптомы – не шутка. А у нее был особенно жестокий приступ: честно скажу, я был чрезвычайно встревожен!

У Кейт было ощущение, что доктор действительно тревожится больше, чем следовало, но прежде чем она успела уверить его, что постарается не волновать тетушку, появился Пеннимор с блюдом, которое он поставил перед Кейт, говоря, что осмелился предложить шеф-повару идею поджарить для Кейт яйцо.

– Которое, мисс, он с удовольствием приготовил, поскольку нам известно, что вы в завтрак съедаете только лепешечку с чашкой чая.

– О, вы оба так добры! – воскликнула Кейт. – Пожалуйста, скажите Гастону, что это именно то, чего мне хотелось!

– А также именно то, что я порекомендовал бы, если бы меня спросили! – с чувством заметил доктор. – Но мы всегда можем положиться на доброго старого Пеннимора!

Пеннимор был так возмущен этим игривым замечанием, что внезапно словно оглох, и удалился, ни единым движением век не выдав, что слышал его.

Нисколько не смутившись, доктор лукаво продолжил:

– Вас можно поздравить, мисс Кейт! Вы снискали всеобщую любовь, от сэра Тимоти до кухарок! Такое впечатление, что вы всю жизнь только и делали, что управляли большим хозяйством.

– Не надо преувеличивать, сэр, – холодно ответила Кейт. – Я ни разу не общалась с кухарками и очень мало управляла хозяйством.

Она видела, что у него наготове очередной двусмысленный комплимент, и поспешила сменить тему:

– Как чувствует себя сегодня Торкил? Его ведь пришлось вчера отправить в постель?

– О, это пустяки, небольшой солнечный удар плюс переутомление. Вы правы, ночью его немного лихорадило, но сегодня ему гораздо лучше. Я надеюсь, он сможет выйти к обеду. Лучше бы, конечно, мистер Филипп Брум не выходил вчера на террасу, и вы не позвали бы его играть в кольца вместо вас! Не то чтобы я вас упрекаю, нет! Вряд ли вы осознаете, какое воздействие оказывают на Торкила визиты мистера Брума! Как ни печально это говорить, но состояние Торкила всегда ухудшается, пока его кузен пребывает в Стейплвуде.