– В таком случае я не отказываюсь! – сказал он. – О, не надо садиться! Роса еще не высохла!

С этими словами он скинул свой безупречно сшитый сюртук, свернул его и положил на скамью, чтобы она могла сесть. В ответ на ее протесты – он, мол, может простудиться, – равно как и на предложение расстелить сюртук на двоих, он усадил ее силой и сам сел рядом, обняв ее за талию и говоря, что в такое теплое утро простудиться невозможно, а через его дубленую шкуру не проникает никакая роса. После чего он поцеловал ее долгим нежным поцелуем, велел не быть плаксой и ласково склонил ее голову себе на плечо.

– Ну, рассказывайте! – подбодрил он. И Кейт, уютно устроившаяся в его объятиях, касаясь щекой его полосатого жилета, начала рассказывать – с остановками, но почти спокойно – обо всем, что она услышала от леди Брум во время обеих тягостных бесед, выпавших на ее долю. Лицо Филиппа все больше хмурилось, но он слушал молча, пока она не сказала о намерении тетушки изолировать Торкила где-нибудь подальше от Стейплвуда. Здесь его самообладание рухнуло, и он воскликнул:

– Да как же это, Господи! Как она может замышлять такое! Ведь это самый верный способ лишить его остатков разума… удалить его из родного дома, где он прожил всю жизнь, поручить его Делаболю, которого он ненавидит, нанять чужих людей для заботы о нем? Нет, Кейт, это невозможно себе представить! Она не сделает этого! Даже я не могу поверить, что она способна на такую бесчеловечность! Я согласен, что ему нельзя позволять бродить где попало; я допускаю, что придет день, когда его придется содержать более строго, но ведь этот день еще не пришел! Будь моя воля, я бы сегодня же отправил Делаболя упаковывать багаж и нашел бы человека, не просто опытного в обращении с умалишенными, но такого, который смог бы подружиться с бедным пареньком… развлекать его… видит Бог, это не так трудно!

– Такой человек не сможет ужиться с тетушкой, – печально сказала Кейт. – Она озабочена только одним: сохранить в тайне болезнь Торкила. Вот что меня убивает. Я вдруг увидела, что она – чудовище! Сара считает, что она тоже не в своем уме, как и Торкил, но я поняла, выслушав все ее ужасные измышления, что она попросту никогда в жизни не принимала в расчет никого, кроме самой себя, и ни разу не усомнилась, что все ее поступки правильны и мудры, вне всякой критики! Сэр Тимоти говорил мне, что у нее немало прекрасных качеств, но ей неведомы нежные чувства. Это правда… ужасная правда, Филипп! Она не проронила ни слова жалости к бедному Торкилу – она считает это своей, а не его трагедией! Он разрушил ее последнюю честолюбивую мечту, и она не может ему этого простить. Она не любит его, это очевидно. Я думаю, она никого не любит, кроме себя. Она спокойно отошлет Торкила куда угодно и скажет сэру Тимоти, что врачи рекомендовали ему сменить климат!

– Нет, не отошлет! – мрачно процедил Филипп. – Если она и вправду решится на подобную жестокость, то ей придется иметь дело со мной! Я никогда не говорил с дядюшкой о Торкиле, но как бы я его ни любил, я не допущу, чтобы Торкил был принесен в жертву его спокойствию!

– Филипп, Филипп, ему нельзя ничего говорить! И это самое ужасное! Тетушка сказала, что если вы женитесь на мне, то ноги вашей не будет больше в Стейплвуде, что она будет безжалостна, что, пока она жива, она найдет способ не допустить вас сюда. Она…

– Ну что ж, тогда я тоже буду безжалостен! – сказал Филипп с суровым блеском в глазах. – Клянусь Юпитером, я даже рад, что наконец скрещу с ней шпаги! Не глядите так встревоженно, моя бесценная! Уж эта-то угроза абсолютно пустая! Не во власти Минервы не допустить меня в Стейплвуд. Как ни слаб дядюшка, но здесь он не согласится с ней. А когда он умрет, она обнаружит, что ее деспотизму пришел конец! Она не знает – скорей всего, такая возможность никогда не приходила ей в голову, – что хотя дядя и отписал ей неплохое содержание, но его завещание лишает ее власти. Он назначает меня, а не ее, опекуном Торкила и его попечителем, и можете быть уверены, что я не допущу ни отсылки его из Стейплвуда, ни какого бы то ни было запугивания!

Он поднялся.

– Кейт, милая, мне пора идти, если мы хотим в полдень уехать. Минерву вы не увидите, – она не выйдет к завтраку. А после завтрака сразу поднимайтесь к себе, я надеюсь, миссис Нид удержит оборону!

Он надел сюртук, взял ее руки в свои и поцеловал.

– Смелее, любимая! Обедать мы сегодня будем где-нибудь за сорок – пятьдесят миль от Стейплвуда. Вспомните об этом, если впадете в отчаяние. Но вы не будете отчаиваться, вы же умница!

– Не буду! – пообещала Кейт. Ее пальцы переплелись с пальцами Филиппа, удерживая его. – Я вот о чем подумала: если вы отвезете нас с Сарой в Маркет-Харборо, мы можем сесть там на дилижанс, чтобы… чтобы не вводить вас в такой расход! Совершенно ненужный причем! Я знаю, что цены на экипажи безумно высоки, и…

Мистер Филипп Брум крепким поцелуем закрыл ей рот. Затем он угрожающе строго сказал, что остальные подобные предложения ей лучше придержать при себе; а когда она вознамерилась было возразить, добавил самым непререкаемым тоном, что не в его правилах позволить своей будущей жене ехать в дилижансе с чужими людьми.

Кейт засмеялась, и, когда он отправился к конюшне, ее настроение заметно улучшилось. Она смогла, почти как всегда, весело поздороваться с Пеннимором, которого встретила в Главном холле, и даже добавить беспечным голоском, что в такой прекрасный день невозможно удержаться от прогулки по саду. На что Пеннимор ответил:

– Да, мисс! Это вполне понятно! – При этом в глазах его мелькнули искорки, от которых щеки Кейт зарделись румянцем. И еще Пеннимор добавил, что поскольку мистер Филипп оказал ему честь своим доверием, он берет на себя смелость пожелать ей счастья. – К моим пожеланиям, мисс, – произнес он с отеческой улыбкой, – присоединяется и Тенби, так как сэр Тимоти сообщил ему вчера о вашем предстоящем бракосочетании. Не скажу, чтобы это нас обоих сильно удивило! В столовой, мисс Кейт, сейчас только мистер Торкил и доктор. Я сейчас же принесу ваш чай.

Подождав немного, пока спадет румянец, Кейт вошла в столовую. Доктор тотчас же поспешил ей навстречу и под руку препроводил к столу. Натужно жизнерадостный, но с видом человека, не спавшего всю ночь, Торкил, оправившийся после падения, пребывал в хвастливом, вызывающем настроении, готовый схлестнуться с каждым, кто осмелится оспорить его мастерство наездника. Он то и дело пытался спровоцировать на это Кейт, воинственно вопрошая ее мнение об этом важном предмете.

Она спокойно ответила:

– О нет! Что же я могу сказать!

Он засмеялся:

– Да уж скажите что-нибудь!

– Торкил, Торкил! – предостерегающе окликнул его доктор.

– Не ваше дело! – бросил Торкил, взглянув на него с ненавистью. – А знаете что, кузина! Мы сыграем с вами в кольца. Сразу после завтрака, пока не слишком жарко!

– Мне очень жаль, Торкил, но я, боюсь, не смогу, – ответила Кейт. – Я сегодня уезжаю из Стейплвуда, и мне надо упаковать чемодан.

– Как уезжаете? – вскричал он. – Вы не можете уехать! Я вас не отпущу! Я маме скажу!.. Но почему, Кейт?

– Торкил, вы же знаете, я не собиралась остаться здесь жить навсегда! – улыбнулась ему Кейт. – Я и так уже бессовестно загостилась! Мне очень приятно, что вы хотите, чтобы я осталась. Но я уже давно решила, что мне пора возвращаться, только не знала, как добраться до Лондона, не причиняя вашей маме лишних хлопот и расходов, которые она обязательно приняла бы на себя, хоть в этом и нет необходимости. Но раз уж в Стейплвуд приехала моя кормилица, этот вопрос решается сам собой. Я уеду в Лондон с нею. Я не ожидала ее приезда, поэтому застигнута врасплох точно так же, как и вы.

И тут Торкил поверг ее в изумление: он отбросил стул, упал перед ней на колени и, ловя ее руки, простонал:

О, Кейт, не уезжайте! Пожалуйста, не уезжайте! У меня есть только один друг – это вы! Если вы уедете, я останусь совсем один!

Доктор с поспешностью поднялся, но, встретив яростный взгляд Кейт, остался стоять на месте. Торкил рыдал, уткнувшись лицом в ладони Кейт. Она взглянула на него с жалостью и тихо сказала Делаболю: