– Весьма увлекательное хобби, – заметил я.

У Капистрано заблестели глаза.

– Более, чем хобби! Куда более, чем просто хобби! Вопрос жизни и смерти! Послушайте, друг мой, если когда-нибудь я слишком устану от будничности собственного существования, мне только и останется, что отыскать кого-нибудь из этих людей, всего только одного-единственного человека, и уничтожить его. Лишить его жизни, может быть, когда он еще совсем ребенок. А затем вернуться в нынешнее время. И в это мгновенье, моментально, без какой-либо боли, прекратится и моя собственная, столь надоевшая мне жизнь, будто ее никогда и не было вовсе!

– Но ведь патруль времени…

– Здесь он абсолютно беспомощен, – сказал Капистрано. – Что в состоянии предпринять патруль? Если мое преступление раскрывается, меня хватают и устраняют из хода истории за совершенное мною времяпреступление, верно? Если мое преступление остается нераскрытым – а почему, собственно, его должны раскрыть? – тогда я сам себя уничтожаю. В любом случае я исчезаю. Ну разве это не самый интригующий способ совершения самоубийства?

– Уничтожая одного из своих собственных предков, – попробовал было возразить я, – вы, возможно, изменяете нынешнее время в очень сильной мере. Вы ведь при этом уничтожаете также и своих собственных братьев и сестер, своих дедов и прадедов и всех их братьев и сестер, а вместе с ними – и все их потомство вплоть до нынешнего времени, всех этих людей, удалив из прошлого всего лишь одну какую-то из подпорок, на которых держится все ваше родословное древо!

Он торжественно кивнул.

– Я прекрасно осознаю все это. Потому-то я и составляю с такой исчерпывающей полнотой собственную родословную, чтобы определить, каким образом можно с наибольшей эффективностью обеспечить только свое собственное уничтожение. Я не Самсон; у меня нет ни малейшего желания быть погребенным под развалинами мною же обрушенного здания. Я отыщу такое лицо, которое в стратегическом отношении окажется наиболее подходящим для уничтожения – кого-нибудь такого, кто по счастливой случайности и сам окажется неисправимым грешником – и я устраню это лицо, а с ним – и самого себя, не вызвав, может быть, таких уж особенно ужасных изменений нынешнего времени. Мне совсем не хочется убивать кого-нибудь невинного. А вот если изменения нынешнего времени окажутся слишком велики, то патруль непременно это обнаружит и исправит положение, оставив, тем не менее, для меня такую возможность умереть, какой я больше всего и добивался.

Мне очень захотелось понять, действительно ли он безумен или просто пьян. Наверное, и то, и другое, решил я.

И еще мне очень хотелось сказать, что если ему действительно так страстно хочется разделаться с собственным существованием, то не стоит ли избавить массу людей от совершенно необязательных для них хлопот просто сиганув головой вниз в Босфор?

И еще я похолодел от ужаса при мысли о том, что вся Служба Времени вполне может быть инфильтрована великим множеством вот таких же Капистрано и что вся затеянная ею суета имеет целью только лишь гибельное саморазрушение прошлого и настоящего.

Когда мы поднялись наверх, серый утренний свет представил нашим взорам восьмерых спавших, прижавшихся друг к другу. Наш женатый престарелый люд спал вполне благообразно; два симпатичных мальчика из Лондона, казалось, хорошо пропотели и теперь были сильно взъерошены после какой-то крупной сексуальной возни; Клотильда улыбалась во сне, рука ее покоилась между бледными бедрами Лизы, рука Лизы уютно прикрывала упругую правую грудь Клотильды. Я тихонько прилег в свою одинокую постель и тотчас же уснул. Однако Капистрано вскоре разбудил меня, после чего мы вместе стали будить всех остальных. Я себя чувствовал так, будто постарел на десять тысяч лет.

Мы позавтракали холодной бараниной и пошли прогуляться по городу.

Большинство интересных сооружений еще не было возведено либо находилось на самых ранних стадиях строительства – поэтому долго в городе мы не задержались и к полудню вышли на Августеум, чтобы шунтироваться.

– Нашей следующей остановкой, – объявил Капистрано, – будет 532 год после Рождества Христова, где мы увидим город во время правления императора Юстиниана и станем свидетелями мятежей, которые его уничтожат, тем самым, может быть, сделав возможным возведение более прекрасного и более грандиозного города, который и заслужит вечную славу.

Мы зашли в тень, обогнув развалины первоначальной Айя-Софии, чтобы внезапное исчезновение десяти людей не вызвало паники у случайных прохожих. Я произвел соответствующую регулировку всех таймеров. Капистрано достал свисток и подал сигнал. Мы все тотчас шунтировались.

Вниз по линии, в 2058 год мы вернулись двумя неделями позже. Я совершенно ошалел от нашего путешествия, голова моя кружилась от увиденного, душа была переполнена Византией.

Я стал свидетелем кульминационных моментов тысячелетнего величия.

Город моих мечтаний стал для меня живым и близким. Мясом и вином Византии пропиталось все мое тело.

С профессиональной точки зрения курьера вылазка эта оказалась очень удачной, то есть за время ее проведения ничего особенного не произошло.

Наши туристы не навлекли на себя никаких неприятностей и, насколько нам было известно, не способствовали возникновению каких-либо временных парадоксов. Единственной шероховатостью было то, что как-то ночью Капистрано, в стельку пьяный, стал домогаться Клотильды; галантности особой он при этом не проявлял и, получив с ее стороны отпор, попытку просто соблазнить довел до намерения неприкрытого изнасилования, однако мне удалось разъединить их до того, как ее ногти впились ему в глаза.

Утром он никак не мог поверить в то, что произошло.

– С этой блондинкой-лесбиянкой? – спросил он у меня. – Неужели я пал так низко? Вам, наверное, это приснилось!

И тогда он стал настаивать на том, чтобы мы отправились на восемь часов вверх по линии, чтобы он мог самолично удостовериться в том, что произошло. Перед моим мысленным взором предстал протрезвевший Капистрано, дающий крепкий нагоняй своему вдрызг пьяному более раннему воплощению, и это очень меня напугало. Мне пришлось отговорить его от этого самым грубым и прямым образом, напомнив ему Устав патруля времени, в соответствии с которым запрещалось кому бы то ни было вступать в разговор с самим собою в другом воплощении, и пригрозив донести на него, если он попытается это сделать. Капистрано выглядел уязвленным, но от намерения своего отказался, а когда мы вернулись вниз по линии и он составил свой собственный доклад в ответ на запрос в отношении моего поведения в качестве курьера, то в нем он отзывался обо мне самым лестным образом. Протопопулос рассказал мне об этом впоследствии.

– Во время вашей следующей вылазки, – сказал Протопопулос, – вы будете помощником Метаксаса при проведении однонедельного маршрута.

– Когда я отбываю?

– Через две недели, – сказал он. – Только после вашего двухнедельного отпуска, не забывайте об этом. А самостоятельно начнете работать после возвращения вместе с Метаксасом. Где вы собираетесь провести свой отпуск?

– Отправлюсь, пожалуй, на Крит или в Микены, – сказал я, – и попробую там немного попляжиться.

Руководство Службы Времени настаивает на том, чтобы у курьеров между вылазками в прошлое был обязательный двухнедельный отпуск. Служба Времени заботится о своих курьерах и не слишком загружает их. Во время отпуска курьеры вольны делать все, что им заблагорассудится. Они могут проводить весь свой отпуск, отдыхая в нынешнем времени, как решил распорядиться им я, или сами могут записаться в какую-либо группу, отправляющуюся вверх по линии, в качестве обычных туристов, или, наконец, могут просто шунтироваться самостоятельно в любую эпоху, которая может представлять для них интерес. За пользование таймерами во время отпуска плата с курьеров не взимается. Служба Времени старается поощрять стремление своих сотрудников чувствовать себя, как дома, в любых прошлых эпохах, а разве разрешение бесплатных шунтирований не является наилучшим способом повышения квалификации своих служащих?