– Это его хобби, – заметил я.

– Глядите, что будет дальше, – сказал Метаксас.

Зауэрабенд и Пульхерия поднялись и пошли к воротам в стене. Мы притаились в тени, чтобы оставаться и дальше незамеченными. Большинство наших двойников, порожденных парадоксами, исчезли, по-видимому, шунтировавшись на свои позиции вдоль линии, чтобы зафиксировать, как будут разворачиваться события дальше. Мы видели, как тучный мужчина и прелестная девчушка прошли через ворота в поля, которые простирались сразу же за пределами города.

Я двинулся было вслед за ними.

– Подожди, сказал Сэм. – Смотри, кто еще появился на сцене – старший брат Пульхерии, Андроник.

К нам приближался юноша лет примерно восемнадцати. Он остановился и, не веря глазам своим, уставился на все еще продолжавшую глупо хихикать дуэнью. Мы увидели, как он опрометью бросился к ней, стал ее трясти, попытался ровно поставить. Однако женщина, едва он убрал руки, снова привалилась к стене.

– Где Пульхерия? – взревел он. – Где она?!

В ответ дуэнья только громко рассмеялась.

Юный Ботаниатис, охваченный отчаянием, помчался по пустынной, прожаренной солнцем улице, вопя что было мочи имя своей младшей сестры.

Затем ринулся в ворота.

– Следуем за ним, – распорядился Метаксас. Несколько других групп, также состоящих из нас, были уже за воротами, что было мною обнаружено, когда и мы очутились там. Андроник Ботаниатис бегал, как ошалелый, туда сюда. Затем мне послышался девичий смех, который исходил будто бы казалось, из самой стены.

Андроник тоже его услышал. Оказалось, что в стене имелось отверстие на уровне земли, которое вело в некое подобие пещеры глубиной метров в пять. Он побежал к этому отверстию. Мы направились туда же, толпой, которая состояла исключительно из наших же собственных двойников. Там нас было человек пятнадцать – по меньшей мере по пять двойников на брата.

Андроник прошел в пролом в стене и тут же издал истошный вопль.

Мгновеньем позже я тоже заглянул внутрь пещеры в земляном валу.

Туника Пульхерии упала к ее коленкам, и теперь она стояла совершенно голенькая в классической позе, изображающей девичью скромность: одной рукой она придерживала свои, не совсем еще распустившиеся бутоны, грудей, другая ее рука прикрывала самый низ живота. Рядом с ней, уже распахнув свои одежды, стоял Зауэрабенд. Мерзкое орудие его гнусного хобби было уже изготовлено к действию. Как мне кажется, он был занят тем, что пытался уговорить Пульхерию принять более удобную для него позу, когда ему помешали завершить столь успешно начатый процесс совращения.

– Изнасилование! – Кричал Андроник. – Он испортил девчонку! Соблазнил малолетку! Я всех вас зову в свидетели! Посмотрите-ка на это чудовище, на его преступные действия!

И он схватил одной рукой Зауэрабенда, а другой – свою сестру, и поволок их обоих на открытое место.

– Вы все свидетели! – продолжал бушевать он.

Мы поспешили убраться с его дороги, опасаясь быть узнанными Зауэрабендом, хотя, как мне кажется, он был в таком ужасе, что едва ли мог вообще что-нибудь заметить. Бедненькая Пульхерия, пытаясь скрыть свою наготу, комочком свернулась у ног своего брата, но он продолжал волочить ее, и, выставляя ее напоказ, кричал:

– Смотрите на эту потаскушку! Смотрите на нее! Смотрите все, смотрите все, все!

И, чтобы посмотреть на это, собралась довольно внушительная толпа.

Мы отпрянули в сторону. Мне страшно хотелось вырвать при виде этого подлого насильника детей, при виде выставленного на всеобщее обозрение гнусного орудия его низменной страсти, которая вовлекла Пульхерию в такой грандиозный скандал…

Теперь Андроник извлек из ножен свой меч и замахнулся, чтобы убить то ли Зауэрабенда, то ли Пульхерию, то ли их обоих. Но толпа зрителей помешала ему это сделать, повалила его на землю и отобрала у него оружие.

Пульхерия, только теперь осознав, перед глазами какого множества зевак предстала ее нагота, в ужасе выхватила у кого-то кинжал и попыталась умертвить себя, но была вовремя остановлена; в конце концов какой-то старик набросил на нее свой плащ. Полнейшая неразбериха продолжалась.

– Мы пронаблюдали за дальнейшим ходом событий отсюда, – спокойно произнес Метаксас, – еще до твоего появления, а затем продублировались и стали поджидать тебя. А произошло вот что: девушка была обручена со Львом Дукасом, но, разумеется, для него стало совершенно невозможно на ней жениться после того, как половина жителей Византии видела ее наготу. Кроме того, ее сочли опозоренной и испорченной даже несмотря на то, что, фактически, Зауэрабенду не дали причинить хоть какой-либо ущерб ее девственности. Свадьба была отменена. Семья, порицая Пульхерию за то, что она позволила Зауэрабенду увлечь себя дешевыми посулами и сняла перед ним свои одежды, от нее отказалась. Тем временем Зауэрабенду предоставили возможность сделать выбор: или жениться на девушке, которую он обесчестил, или понести обычное в таких случаях наказание.

– В чем же оно заключалось?

– В кастрации, – сказал Метаксас. – Вот почему Гераклес Фотис – Зауэрабенд женился на ней и изменил ход истории уже одним тем, что вырвал из твоей родословной целую ветвь, которой надлежало там быть. Что мы сейчас и намереваемся исправить.

– Только без меня, – сказал Джад-2. – С меня достаточно и того, что я уже увидел. Я возвращаюсь в 1204 год. Мне нужно там быть к половине четвертого утра, чтобы сказать этому вот парню, чтобы он шел сюда и воочию все увидел.

– Но… – возразил было я.

– У нас сейчас нет времени на то, чтобы пускаться в рассуждения о парадоксах, – сказал Сэм. – У нас по горло работы.

– Смени меня в без четверти четыре, – сказал Джад-2 и улетучился.

Метаксас, Сэм и я сверили время наших таймеров.

– Мы отправляемся вверх по линии, – сказал Метаксас, – точно на один час. Чтобы покончить с этой комедией. – После чего все мы шунтировались.

С удивительной точностью, но без малейшего облегчения на душе, мы покончили с этой комедией.

А сделали мы следующее.

Сначала мы шунтировались точно к полудню этого жаркого летнего дня 1100 года и заняли позиции вдоль стены Константинополя. И стали ждать, не обращая ни малейшего внимания на все остальные собственные версии, которые сновали мимо нас на нашем временном уровне, выполняя всю остальную подготовительную работу или даже просто так.

В поле нашего зрения появились хорошенькая девчушка и бдительная ее дуэнья.

Сердце мое разрывалось на части от любви к юной Пульхерии, не меньшие муки испытывали и другие части моего тела – настолько велика была моя страсть к той Пульхерии, что еще будет, к той Пульхерии, которую я знал.

Хорошенькая девчушка и ничего не подозревавшая дуэнья, держась вместе, словно под ангельскую музыку прошествовали мимо нас.

Появился Конрад Зауэрабенд, он же Гераклес Фотис. Из оркестровой ямы послышались явно диссонирующие звуки: сладострастное сопение, присвистывание участившегося дыхания. Он изучающе глядел на девочку и сопровождающую ее женщину, самодовольно поглаживая себя по выпяченному животу. Затем он достал небольшой пузырек и, поднеся к глазам, проверил содержимое. С откровенно плотоядным, на грани исступления, взглядом он сделал несколько шагов вперед, намереваясь, сделав инъекцию дуэнье в руку, предоставить ей возможность, глупо хихикая, воспарить в ей одной известные выси, а самому получить беспрепятственный доступ к девочке.

Метаксас кивнул Сэму.

Сэм кивнул Метаксасу.

– Вперед! – скомандовал Метаксас, и мы принялись за дело.

Огромный черный Сэм метнулся вперед и схватил своею правой рукой Зауэрабенда за горло. Метаксас поймал левое запястье Зауэрабенда и руку выкрутил назад, подальше от органов управления таймером, одно прикосновение к которым могло высвободить его из наших, далеко не дружеских, объятий. Одновременно с этим я схватил правую руку Зауэрабенда, резко дернул ее вверх и назад, заставив его выронить пузырек. Весь этот маневр отнял у нас долю секунды, а в результате его Зауэрабенд потерял возможность даже пошевелиться. Тем временем у дуэньи хватило ума бежать вместе с Пульхерией при виде этой неподобающей в присутствии дам благородного происхождения, драки простолюдинов.