Византия 1175 года была дерзкой и самонадеянной, с оптимизмом смотрела вперед. Все эти дурные предзнаменования были всего лишь плодом моего собственного воображения.

На троне в это время восседал Мануил Первый Комнин, человек в общем-то неплохой, жаль, что его продолжительная блистательная карьера была близка к завершению. Совсем скоро и на его голову падут многочисленные несчастья. Императоры из династии Комниных практически все двенадцатое столетие провели, ожесточенно сражаясь с турками за господство в Малой Азии, которую те захватили столетием ранее. Я знал, что всего лишь через один год вниз по линии, в 1176 году, случится так, что Мануил потеряет все свои азиатские владения за один-единственный день в результате битвы при Мириоцефалоне. Именно после этого начнется быстрый упадок Византии. Но Мануил ничего об этом еще не знал. Никто здесь не знал об этом. Кроме меня.

Я направился прямо к заливу Золотой Рог. В эту эпоху наиболее важное значение стала приобретать верхняя часть города; центр всех событий переместился из района Айя-Софии, ипподрома и Августеума в квартал Блачерны, в самые северные районы города – туда, где под прямым углом встречались окружавшие его стены. Сюда по какой-то неясной для меня причине император Алексей Первый перенес местоположение своего двора в конце одиннадцатого столетия, покинув многократно и беспорядочно перестроенный старый Большой Дворец. Теперь здесь правил во всем блеске своего великолепия его внук Мануил, и здесь же возвели свои новые дворцы другие крупные феодальные кланы, все они были расположены вдоль побережья Золотого Рога.

Одно из самых прекрасных мраморных зданий принадлежало Никифору Дукасу, моему очень дальнему, много раз прадеду.

Почти половину утра я провел, бродя в окрестностях дворца, упиваясь его великолепием. К полудню ворота дворца отворились, и я увидел, как Никифор, величавый мужчина с длинной, витиевато заплетенной черной бородой, в изысканном, богато украшенном золотом одеянии, собственной персоной выезжает на колеснице на свою предобеденную прогулку. На груди у него висела цепь с массивным золотым крестом, инкрустированным огромными самоцветами, множество золотых колец блестело на его пальцах. Чтобы поглазеть на то, как покидает свой роскошный дворец благородный Никифор, собралась немалая толпа зевак.

Медленно проезжая по набережной, он грациозными, точно выверенными движениями разбрасывал в толпе монеты. Мне удалось поймать одну потертый, изрядно прохудившийся визант Алексея Первого, потрескавшийся и надпиленный по краям. Курс валюты сильно понизился за время правления династии Комниных. И все же нужно было обладать немалым богатством, чтобы иметь возможность швырять золотые монеты, пусть даже и потерявшие несколько свою первоначальную стоимость, в толпу никчемных зевак.

Я сохранил этот потертый, засаленный визант. Я считаю его наследством, полученным от своего византийского пращура.

Колесница Никифора исчезла в направлении императорского дворца.

Стоявший рядом со мною грязный старик тяжело вздохнул, перекрестился много раз и пробормотал:

– Да благословит Спаситель благословенного Никифора! Какой это замечательный человек!

Нос у старика был отрезан до самого основания. Не было у него и левой руки. Доброжелательные византийцы этой поздней в истории их империи эпохи, калечили провинившихся за многие даже довольно незначительные преступления. И все же это было большим шагом вперед: кодекс Юстиниана в таких случаях назначал смертную казнь. Лучше потерять глаз, язык или нос, чем жизнь.

– Двадцать лет я провел на службе у Никифора Дукаса! – продолжал старик. – Это были лучшие годы моей жизни.

– Почему же вы оставили службу? – спросил я.

Он поднял обрубок своей руки.

– Меня поймали, когда я крал книги. Я был писарем, и мне очень хотелось оставить у себя некоторые из книг, которые я переписывал. У Никифора их было так много! Он даже не обратил бы внимания на недостачу пяти или шести книг! Но меня поймали, и я потерял не только руку, но и свою работу десять лет тому назад.

– И свой нос тоже?

– В одну памятную лютую зиму шесть лет тому назад я украл бочонок с рыбой. Вор из меня совсем никудышный – меня всегда подлавливали.

– Как же вам удается прожить?

Он улыбнулся.

– Спасибо общественной благотворительности. И еще прошу подаяние. Не найдется ли у вас лишний серебряник для несчастного старика?

Я проверил монеты, что были при мне. К несчастью, все мое серебро было очень ранним, относилось к пятому-шестому столетиям и давно уже вышло из употребления; попробуй старик расплатиться такой монетой за что-нибудь, его сразу же арестуют по обвинению в ограблении какого-нибудь знатного нумизмата, после чего он, по всей вероятности, потеряет и вторую свою руку. Поэтому я вдавил в его ладонь прекрасный золотой визант начала одиннадцатого века. Он удивленно поднял на меня взор.

– Я ваш, благородный господин! – вскричал он. – Я всецело в вашем распоряжении!

– Тогда пойдем в ближайшую таверну, и там ты ответишь мне на несколько вопросов, – сказал я.

– С радостью! С радостью!

Я купил вина и стал вытягивать из него родословную Дукаса. Для меня было почти невыносимо смотреть на его изуродованное лицо, и пока мы разговаривали, я старался не поднимать глаз выше уровня его плеча; но он, очевидно, привык к этому. Он располагал всеми сведениями, которые были мне необходимы, ибо у Дукасов в круг его обязанностей входило копирование семейных записей.

Никифор, сказал он, которому было сорок пять лет, родился в 1130 году. Женой Никифора была Зоя Катакалон, и у них было семеро детей:

Симеон, Иоанн, Лев, Василий, Елена, Феодосия и Зоя. Никифор был старшим сыном Никетаса Дукаса, родившегося в 1106 году; женой Никетаса была урожденная Ирина Церулариус, на которой он женился в 1129 году. У Никетаса и Ирины было еще пятеро детей: Михаил, Исаак, Иоанн, Роман и Анна. Отцом Никетаса был Лев Дукас, родившийся в 1070 году. Лев женился на урожденной Пульхерии Ботаниатис в 1100 году, и среди их детей, кроме Никетаса, были Симеон, Иоанн, Александр…

Перечисление дат и имен продолжалось все дальше и дальше, через многие поколения византийцев, живших в десятом веке, девятом, восьмом.

Имена становились все более незнакомыми, в записях начали появляться пробелы, здесь старик хмурился и просил у меня извинения за столь скудные сведения. Несколько раз я пытался остановить его, но это было совершенно невозможно, пока он наконец не залепетал о некоем Тиберии Дукасе седьмого столетия, чье существование, как сказал старик, вызывает весьма обоснованные сомнения.

– Это, как вы сами понимаете, родословная только Никифора Дукаса, сказал он.

– Императорская же семья представляет совсем иную ветвь, которую я могу для вас проследить через Комнинов к императору Константину Десятому и его предкам, которые…

Эти Дукасы не представляли для меня ни малейшего интереса, хотя в некотором смысле и были дальними моими родственниками. Кроме того, если бы мне так уж захотелось узнать родословную императорской ветви Дукасов, достаточно было обратиться к Гиббону. Меня же интересовала только моя собственная, чуть-чуть менее благородная ветвь этого рода – побочный отросток императорского ствола. Благодаря этому изуродованному переписчику мне можно было уже не беспокоиться о нескольких поколениях Дукасов, живших в Византии на протяжении трех столетий, вплоть до самого Никифора. И я уже знал оставшуюся часть родословной, от сына Никифора Симеона, бежавшего в Албанию, до дальнего симеонового много раз правнука Мануила Дукаса из Аргирокастро, чья старшая дочь вышла замуж за Николая Маркезиниса, а через род Маркезинисов – до того самого года, когда девушка из рода Маркезинисов вышла замуж за одного из сыновей Пассилидиса и произвела на свет моего достойного всяческого уважения дедушку Константина, чья дочь Диана вышла замуж за Джадсона Эллиота второго и произвела на свет мою собственную бесценную персону.