Надо, однако, постоянно помнить, что границы между мистицизмом и эготизмом шатки и в точности проведены быть не могут. Эготисты бывают иногда в то же время мистиками, эротоманами и, как это ни кажется парадоксальным, даже мнимыми человеколюбцами; с другой стороны, у мистиков нередко встречается сильно развитый эготизм. Некоторых психопатов трудно причислить к одной из этих двух категорий — так равномерно у них выражены все признаки вырождения. В общем, однако, не особенно трудно будет причислить субъектов этого рода к той или другой категории.
Все исследователи единодушно признают, что эгоизм составляет одну из главных особенностей вырождения. Рубинович и Легрен говорят, что психопат ничем не интересуется, как только собой, и что он думает только о том, как бы удовлетворить своим страстям. Эта особенность объединяет всех психопатов, будь они помешанными гениями или идиотами. В этом смысле высказываются и другие исследователи, в том числе Солье и Ломброзо. Но клиницист может довольствоваться одним установлением факта; нам же предстоит выяснить, почему характеристическая черта психопата должна заключаться не только в эгоизме, но и в эготизме. С этой целью мы должны уяснить себе, как нормальный человек приходит к сознанию своего «я»; тогда нам нетрудно будет выяснить, почему это сознание достигает у иных людей размеров мании величия.
В философской науке установлено, что мы можем непосредственно сознавать лишь перемены, происходящие в собственном нашем организме; внешний же мир мы сознаем лишь настолько, насколько мы можем составить себе суждение о внешних причинах, влияющих на те или другие перемены в нашем организме. Метафизика в течение столетий старалась выяснить вопрос о том, как мы вообще приходим к выводу о существовании внешнего мира, и о том, как он влияет на перемены, происходящие в нашем организме. Но вопрос этот она не разрешила и кончила тем, что отвергла самый вопрос, утверждая, что данный индивид фактически не знает внешнего мира и не может его знать, потому что он вообще не существует что то, что мы называем внешним миром, существует только в нашем мышлении, как представление, а не как реальный факт вне нашего «я».
Эта бессмысленная болтовня, доведенная до философской системы под названием идеализма, вполне удовлетворяла метафизиков от Беркли до Фихте, Шеллинга и Гегеля. Мудрецы эти убежденно повторяли учение о несуществовании внешнего мира и нисколько не смущались тем, что их собственная деятельность совершенно противоречила их болтовне, что они сами с момента рождения до дня смерти постоянно совершали действия, которые пришлось бы признать вполне бессмысленными, если бы внешний мир не существовал. Самый последовательный из этих болтунов, епископ Беркли, хотя и отрицал существование внешнего мира, но в то же время легкомысленно признавал, что наряду с ним, Беркли, существуют другие умы и даже мировой дух. Следовательно, он допускал, что вне его «я» существует еще нечто, хотя бы в форме невещественной. Таким образом, оставался открытым вопрос: как он мог составить себе понятие о существовании этого нечто? Этот вопрос не разрешен его последователями, да не может быть разрешен, потому что его постановка неправильна.
Научная психология, т.е. психофизиология, не наталкивается на затруднение подобного рода. Она исходит не от ясно сознанного «я» возмужалого человека, сознательно выделяющего себя из внешнего мира; она доискивается начала этого «я»; исследует, как это «я» образуется, и приходит к выводу, что в то время, когда представление о существовании внешнего мира действительно не может быть объяснено, представление это и не существует, а когда мы с ним встречаемся, индивид уже заручился таким обширным опытом, что он мог и должен был составить себе представление о внешнем мире.
Есть основание предполагать, что воздействие внешних влияний на протоплазму сопровождается известным сознанием, составляющим, таким образом, одно из основных свойств одаренной жизнью материи. Существа, состоящие из простейшей клеточки, сознательно движутся к определенным пунктам и избегают других, различают вещества, пригодные и непригодные для питания, следовательно, мы у них наблюдаем известную степень суждения и воли, предполагающих сознание. Правда, ни один смертный не может составить себе ясную картину о сознании, присущем протоплазме, не доразвившейся еще даже до нервной клеточки. Одно только можно с уверенностью предположить, именно, что в туманном сознании живого существа, состоящего из одной клеточки, нет еще представления о «я» и «не-я». Клеточка чувствует перемены в самой себе, и эти перемены вызывают в ней по определенным законам другие перемены; она воспринимает впечатление и отвечает на него тем или другим движением, но она, наверное, не составляет себе представления о том, что это впечатление вызвано каким-нибудь процессом во внешнем мире и что то или другое ее движение отражается на нем. Даже у существ, стоящих значительно выше, трудно предположить сознание собственного «я». Может ли, например, отросток морской звезды или трубочка кораллового полипа сознавать свое «я», будучи, правда, особью, но в то же время частью составного существа, колонии существ и, следовательно, воспринимая не только непосредственные впечатления, но и такие, которые воспринимаются его товарищами? Или, например, могут ли некоторые большие черви иметь представление о собственном «я», если они не признают даже частей собственного тела составными частями своей индивидуальности и начинают есть свой хвост, когда он случайно окажется у их рта?
Сознание собственного «я» нельзя отождествлять с сознанием вообще. Последнее присуще, вероятно, всякому живому существу; первое же является результатом деятельности очень развитых и поставленных во взаимную зависимость частей нервной ткани. Оно составляет принадлежность очень высокой степени развития организма и пока самым высшим проявлением жизни. Слагается оно постепенно из наблюдений организма за естественной деятельностью своих составных частей. Каждое нервное волокно, даже каждая клеточка имеют слабое сознание того, что в них происходит. Так как все части нервной системы нашего тела находятся между собой в связи, то она в цельном своем виде в той или другой степени воспринимает всякое раздражение и сопутствующее ему сознание отдельных своих частей. Таким образом, в центральном пункте, где стекаются нервные пути всего тела, т.е. в мозгу, слагается из бесчисленных частичных сознаний одно общее, касающееся, однако, только разных процессов в самом организме. Сознание очень рано начинает различать два вида ощущений: одни возникают без всякой подготовки, другие — в сопровождении предшествовавших им явлений. Каждому сознательному движению предшествует действие, зависящее от воли, возбуждению же чувств оно не предшествует. Пока наши чувства не восприняли того или другого ощущения, наше сознание не составляет представления об этом ощущении, между тем до совершения известного движения наш головной или спинной мозг (когда речь идет о рефлексах) составляет себе картину этого движения, следовательно, ему предшествует представление о том, что совершат мышцы. Мы ясно чувствуем, что непосредственная причина движения лежит в нас самих; об ощущениях, воспринимаемых нашими чувствами, ничего подобного сказать нельзя. Далее мышечное ощущение дает нам знать об осуществлении выработанных нашим сознанием представлений, но мы не ощущаем ничего подобного, когда вырабатываем такое представление о движении, которое не касается исключительно наших мышц. Мы, например, хотим поднять руку. Наше сознание вырабатывает соответственное представление, мышцы руки повинуются, и сознание получает обратное уведомление, что представление осуществилось. Когда же мы хотим поднять или бросить рукой камень, то наше сознание вырабатывает представление, касающееся наших собственных мышц и камня; совершив задуманное движение, мы получаем, однако, об этом уведомление от приведенных в действие мышц, но не от камня. Следовательно, наше сознание воспринимает движения, которые сопровождаются мышечными ощущениями, и такие, которые ими не сопровождаются. Но, чтобы вполне уяснить себе, как мы вырабатываем сознание о собственном «я» и о существовании внешнего мира, мы должны коснуться еще одного пункта.
