— На корабле? Вы что, были моряком?

— Ага. Я и на японских судах плавал, и на иностранных, — сказал дедушка и устремил мечтательный взгляд куда-то вдаль, словно вспоминая былые путешествия.

Ужин получился роскошным: соль маньер, бефстроганов с шампиньонами, борщ и салат с королевскими креветками. Не хуже, чем в первоклассном ресторане.

— Тэцудзо-тян, вы всегда так ужинаете? — глядя на ученика круглыми от удивления глазами, спросила Котани-сэнсей.

— Нет, конечно, не всегда. Но я его хорошо кормлю, — с улыбкой ответил дедушка.

Теперь Котани-сэнсей стало понятным поведение Тэцудзо в школьной столовой: он ел всегда очень аккуратно, без жадности, и при этом ничего не оставлял на тарелке. Таких детей редко встретишь. Еще Котани-сэнсей очень нравилось, как умело обращается Тэцудзо с ножом и вилкой.

— Тэцудзо-тян, тебя и за границу не стыдно послать. Ты там запросто справишься и без палочек.

— Ну что ж, приступим, — предложил дедушка Баку, и все трое дружно принялись за еду.

— Боже мой, как вкусно! — воскликнула Котани-сэнсей. И сказала она это вовсе не из вежливости.

— Сэнсей, а пиво вы пьете? — спросил дедушка.

— Да, с удовольствием выпью.

— Нынешняя молодежь пиво пьет так, как будто это и не алкоголь вовсе.

— Я как-то раз две литровые кружки одну за другой выпила, — заявила Котани-сэнсей с хулиганским видом.

— Ничего себе! Может, устроим соревнование, кто кого перепьет? — радостно предложил дедушка Баку. — Боюсь только, что я моментально опьянею от одного присутствия такой красавицы.

— Дедушка, вы, оказывается, не только мастер готовить, но и мастер говорить комплименты.

Дедушка довольно засмеялся.

Котани-сэнсей взглянула на него, и ее поразило, каким красивым было сейчас его лицо. Причудливый рисунок морщин. Глаза, светящиеся добротой. "Если бодхисаттва Дзэнзай Додзи был бы постарше, — подумала Котани-сэнсей, — то он, наверное, походил бы на дедушку".

— Вы, наверное, были очень красивым в молодости.

— Ха-ха-ха. Это вы решили отплатить мне той же монетой?

— Нет, ну почему. Тэцудзо ведь тоже симпатичный, должен же он был от кого-то это унаследовать.

— Вы серьезно? — дедушка Баку расплылся в улыбке.

Закончив есть, Тэцудзо отправился рисовать мух.

— С тех пор, как вы подарили ему справочник, он рисует их не переставая. Но я доволен. Он ведь раньше ничего не умел, только мух ловить да блох у Рады выщипывать. А теперь и писать научился, и рисовать.

Все стены в комнате были завешаны рисунками Тэцудзо.

— Тэцудзо-тян, сколько ты уже рисунков нарисовал?

Вместо ответа мальчик оторвался от работы и обвел глазами комнату.

— Сэнсей, а сколько вам лет? — вдруг спросил дедушка.

— Двадцать два, а что?

— Двадцать два?3начит, двадцать два… — дедушка снова задумчиво уставился куда-то в пространство. — В двадцать два я как раз жил в Корее.

— Вы в молодости жили в Корее?

Дедушка оставил этот вопрос без ответа. Некоторое время он сидел молча, а потом вдруг спросил:

— Сэнсей, а вы когда-нибудь предавали близкого друга?

— Предавала друга? Ну, может быть, в каких-нибудь мелочах… Но, кажется, нет. Надеюсь, что нет.

— Вот как… — с лица дедушки исчезли остатки веселости.

— В молодости, — сказал он, — я учился в университете Васэда.

Котани-сэнсей — уже в который раз за этот вечер — была удивлена. Университет Васэда считался одним из самых престижных токийских университетов.

— У меня был очень близкий друг, — продолжил свой рассказ дедушка. — Его звали Рюсэй Ким, и он был корейцем. За всю свою жизнь я не встречал человека лучше.

Дедушка Баку несколько раз моргнул, словно пытаясь вглядеться в ушедшие в прошлое годы.

— В то время Корея была японской колонией. Ким очень интересовался историей своей несчастной родины. Он начал посещать нелегальный кружок по изучению истории Кореи. Он не кидал бомбы, не убивал людей, а всего лишь изучал историю своей страны. Разве за это можно сажать людей в тюрьму? Вы когда-нибудь слышали о таком, сэнсей? — на лице дедушки отразилось страдание.

— Кима арестовали и бросили в тюрьму. Меня тоже взяли за то, что я был его другом.

У Котани-сэнсей защемило сердце.

— Знаете, что такое пытки, сэнсей? Есть люди, которые способны на любые подлости. Если такому человеку прикажут стать дьяволом, он станет дьяволом. Меня пытали, чтобы я выдал имена тех, кто вместе с Кимом занимался в кружке. Меня подвешивали к потолку и били бамбуковыми шестами. Я-то думал, что такое было возможно только в прежние века, во времена самураев, но я ошибался.

Я был молод и пытался возражать своим мучителям, в результате они избили меня до полусмерти. Но сколько может тело человека противостоять насилию? Всего лишь считанные мгновения. А когда тебе загоняют иглы под ногти, когда тебя поливают кипятком, то очень скоро твоя душа становится такой же слабой, как и тело.

Учительница тщетно пыталась унять охватившую ее дрожь.

— Мне повезло, что я был японцем. Говорили, что с корейцами обращались гораздо более жестоко. Когда я думал о Киме, у меня начинало болеть сердце. Его мама пришла ко мне и сказала, что если Ким будет упорствовать и дальше, то его замучают до смерти. Она плакала и просила меня выдать других членов кружка. "Рюсэй никогда их не выдаст, — говорила она. — Он умрет, но будет молчать! Но если ты расскажешь обо всем, то его посадят на год или на два в тюрьму, и все. А потом он снова выйдет на свободу". Она все плакала и плакала. И я решил, что она права. Что бессмысленно обрекать Кима на смерть. А то, что ему грозила смерть, в этом я после пережитых пыток не сомневался. В общем, я пошел и всех выдал.

— И что же Ким? Это его спасло? — едва слышно спросила Котани-сэнсей.

— Нет, — хрипло ответил дедушка Баку. — Он вернулся домой из тюрьмы только для того, чтобы погрузиться в абсолютное безмолвие. На его лице не осталось живого места. Картофелина с пятнами красной краски — вот на что оно стало похоже. Он не мог ни говорить, ни пить сакэ, ни играть на виолончели — все, что мы так любили с ним делать раньше, больше для него не существовало…

Его мама была сильной женщиной. Она ни слезинки не проронила. Она сказала, что не держит на меня зла и что единственное, о чем она меня просит, чтобы я прожил свою жизнь за двоих: за себя и за Рюсэя. После этого я стал еще больше уважать корейцев и Корею — родину таких людей, как Ким и его мама. Но в те времена японцы не считали корейцев за людей, презирали их. Я надеялся, что придет день и эти заносчивые дураки получат по заслугам.

После смерти Кима я потерял всякое желание учиться и бросил университет. Не знаю, может быть, это его душа направляла меня с неба, а может, и нет, но как бы то ни было, в конце концов я оказался в Корее.

Я поступил на работу в Восточную колонизационную компанию, даже не разобравшись толком, чем эта компания занимается. Я устроился туда просто потому, что хотел жить и работать в Корее. Мне казалось, что так смогу искупить свою вину.

Котани-сэнсей слушала затаив дыхание. Она боялась пошевелиться.

— Меня послали работать в отдел учета земель. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, чем занимается этот отдел, и ужаснуться жестокости и коварству японцев. Они обманывали ничего не подозревающих корейских крестьян и присваивали себе их земли.

В те годы большинство простых корейцев были необразованными людьми, не умеющими даже толком читать. Этим бедным людям рассылались запутанные циркуляры и головоломные формы, которые нужно было заполнить. Они были не в состоянии с этим справиться. В результате их земля учитывалась как не имеющая владельца, и ее у них отбирали.

Поначалу компания, в которой я работал, занималась тем, что за бесценок покупала у государства отобранную у корейцев землю и продавала ее японским переселенцам. Но постепенно она взяла на себя и унизительную роль обманщика, стала контролировать весь процесс от начала и до конца. Когда я понял, как именно все это устроено, я очень обрадовался.