Немного опомнившись, Александр Викторович оглянулся в сторону великого князя, но тот всецело занятый происходящим на поле боя не обратил внимания на разнос устроенный им казаку. Подхорунжий, скрипнув зубами, отошел прочь и снова исчез, как будто и не появлялся. Борису, тем временем, очевидно, наскучило смотреть в бинокль и он, одернув мундир, повернул коня.
- Прошу прощения господа, - заявил он обернувшимся на него офицерам штаба, - кажется, третья бутылка вчера была лишней.
Штабные понимающе переглянулись и не обращали более внимания на направившегося к кустам гаоляна великого князя. Однако тот не стал спешиваться возле зарослей и направился прямиком к стоящим неподалеку верхнеудинцам.
- Здравия желаем вашему императорскому высочеству, - поприветствовали его забайкальцы.
- Сотник, казаков в седло, - коротко приказал ему Борис Владимирович.
- Их превосходительство отдали приказ? - обрадованно спросил казачий офицер.
- Отдали-отдали, - улыбнулся великий князь.
- Казаки на конь!
Поддерживаемая артиллерией русская пехота снова поднялась в атаку. Выставив вперед штыки, солдаты бежали на врага, надрывая глотки в надсадном крике превращавшимся в жуткий вой. Казалось, ничто не сможет их остановить, но гордые сыны ямато нисколько не уступали своему противнику в воинской доблести. Их офицеры схватились за сабли и подняли своих подчиненных навстречу врагу. Примкнув ножевидные штыки к своим арисакам японцы неудержимо рванули вперед и скоро две волны белая и синяя схлестнулись посреди неширокой долины. Несколько тысяч человек, до сих пор не подозревавших о существовании друг друга, с упоением дрались, кололи штыками, стреляли один в другого. Поначалу бегущим под гору японцам удалось несколько смять цепи сибирских стрелков, однако скоро выяснилось, что в среднем русские выше и сильнее низкорослых японцев, а их винтовки со штыками куда длиннее, чем у их противников. Подпоручик Николаенко вместе со своей командой тоже участвовал в том бою. Когда японцы контратаковали, он ринулся вперед, ужом вертясь между противниками, стреляя в одних из нагана и отбивая штыки других шашкой. Как будто мстя японцам за пережитый в прошлом деле страх, молодой офицер целый день бравировал своей храбростью, не кланяясь пулям и раз за разом, поднимая оробевших солдат в атаку. Налетевшие гурьбой японцы едва не сбили его с ног, но расстрелявший барабан наган подпоручик сумел-таки вырваться и пластал саблей так, как былинные богатыри мечами. Вскоре справившиеся с первым замешательством стрелки догнали его и, круша врагов штыками и прикладами, рванули вперед. Японцы, впрочем, не собирались уступать и отчаянно контратаковали, стараясь достать своих противников. Давно распрощавшийся с жизнью Николаенко продолжал азартно рубить врагов, но в какой-то момент понял, что рядом никого кроме своих нет. Немного растерянно он оглянулся и понял, что сражаясь, поднялся со своими солдатами на вершину холма.
- Казаки, - коротко пояснил недоумевавшему офицеру, находившийся целый день рядом с ним Фролов и неопределенно махнул вперед рукой.
Подпоручик посмотрел в ту сторону и увидел, как бегущих японцев преследует по-разбойничьи гикающая и свистящая казачья лава. Впереди забайкальцев скакал молодой офицер в приметной венгерке и азартно рубил отставших врагов.
- Ваше благородие, - подал голос кто-то из солдат, - а чего дальше делать то?
- А вон видите, пушки японские стоят, - нашелся офицер, - добежите до них первыми и все с крестами будете.
Охотники[105] тут же двинулись к брошенным орудиям и, окружив их, принялись убирать трупы и собирать валяющуюся вокруг амуницию. За этим занятием и застал их объезжающий поле боя генерал Фок. Приняв доклад от Николаенко, он сдержано похвалил его и приказал штабным не забыть в реляции о захвате вражеской батареи.
- Героев всех к крестам! - выкрикнул он напоследок и тронул поводья.
- Покорнейше благодарим ваше превосходительство, - гаркнули в ответ повеселевшие солдаты, но генерал уже двигался дальше.
Скоро к нему подскакали великий князь и сотник с подхорунжим. Борис Владимирович громко доложил об успешной атаке и преследовании неприятеля, и Фоку волей неволей пришлось благодарить за службу его казаков. Командир верхнеудинцев сотник Григорьев , кажется, так и не понял что произошло, а вот хитрое лицо кубанца не оставляло сомнений - знает подлец! Знает и втихомолку смеется над генералом. Настроение было испорчено окончательно, и Александр Викторович дернул поводьями. В этот момент, один из лежавших до сих пор на земле без признаков жизни японец вскочил и, подхватив винтовку, выстрелил в генерала. Конь, испуганный выстрелом, взвился на дыбы, и раненый Фок кулем вывалился из седла, лишь по счастливой случайности не запутавшись в стременах. Все произошло настолько быстро, что никто не успел среагировать ни на выстрел, ни на падение начальника.
Людмила Сергеевна Валеева и прежде проводила большую часть своего времени в госпитале, а в последнее время и вовсе забыла дорогу домой. Прошедшее между русским и японским флотами сражение имело последствий, но для врачей и сестер милосердия главным было огромное количество раненых поступивших в береговые госпитали. Хирурги сбились с ног от усталости, извлекая из тел бесчисленные осколки, отрезая поврежденные конечности и зашивая рваные раны, но, несмотря на все их усилия, многие умирали, пополняя христианское кладбище Порт-Артура. Раненых было так много, что даже офицерские палаты были переполнены паче всякой меры и только один пациент был удостоен отдельной - великий князь Алексей Михайлович. Когда Мила узнала, кого именно с такими предосторожностями привезли в их госпиталь дюжие моряки, сердце ее оборвалось. Каждый день она видела ужасные раны и даже смерти, но он - он казался ей неуязвимым, подобно древним героям. Увы, у этого Ахиллеса тоже нашлась своя пята и случайный осколок, влетевший в тесноту рубки и никем поначалу незамеченный, едва не лишил его жизни. Однако и сейчас после операции жизнь его продолжала висеть на тоненьком волоске. Состояние великого князя было стабильным, но он никого не узнавал, да и вообще было не совсем понятно в сознании ли его императорское высочество. Разумеется, столь высокопоставленный пациент был окружен всей возможной заботой и вниманием. Врачи по нескольку раз в день навещали его, всякий раз устраивая консилиум, но все было тщетно. Наконец, по госпиталю стали ползти слухи, что Алексей Михайлович и вовсе не жилец. Впрочем, Людмила Сергеевна относилась к подобным слухам с крайним недоверием. То, что благородный спаситель, занимавший без остатка все её сердце и все ее помыслы, находится рядом, наполняло девушку удивительным чувством. Она не была восторженной дурочкой и прекрасно понимала, что ей не суждено быть с ним и, поправившись, великий князь, скорее всего, и не вспомнит о ней на следующий день. Но быть рядом с ним, заботится о нем, разве возможно большее счастье? А когда он поправиться... Господи, да только бы он поправился! Да она влюбилась, может быть, первый раз в жизни. Нельзя же, в конце концов, воспринимать за настоящую любовь, то мимолетное чувство к лопоухому мальчику из их двора, ходившего в мужскую гимназию и танцевавшего с ней на новогоднем балу. Однако заботы сестры милосердия не могли ограничиваться одним пациентом, и всякий раз к вечеру Людмила валилась с ног от усталости. Но нужно было еще обойти все палаты, проверить все ли в порядке и лишь потом, можно было немного отдохнуть. Наконец все дела были закончены, и девушка в изнеможении присела на стул в сестринской. "Немного посижу" - подумала она и незаметно для себя провалилась в беспокойный сон. Трудно сказать, сколько она спала, но услышав совсем рядом шаги, мгновенно проснулась и, одернув платье и платок с крестом, вышла в коридор. В коридоре на нее немного обалдевшим взглядом смотрел слуга великого князя, некогда подравшийся с ее племянником. Кажется, его звали Иван. Вид у мальчишки в последнее время был неважный. В госпитале он появился почти одновременно со своим хозяином, прибежав из порта. Следом за ним приковылял старый матрос с георгиевским крестом на фланельке и с тех пор оба они дневали и ночевали у кровати своего молодого господина. То, что он никак не может прийти в себя вызывало и обоих такое неподдельное горе, что вид их мог вызвать жалость даже и привычных к виду страданий служащих госпиталя. Лихорадочно глядя на Милу умоляющими глазами, Ванька жалобно сказал:
