В древней поэме приведена гордая речь Оффы на совете перед сражением, а также имя юного смельчака
Эльфвина (отпрыска древнего княжеского рода Мерсии), чье мужество одобрил Оффа. Еще говорится о двух Вульфмарах: о сыне сестры Беорхтнота и о юном Вульфмаре, сыне Вульфстана, который, как и Эльфвин, бился, защищая Беорхтнота, и пал от руки язычников. Завершается фрагмент словами старого слуги, Беорхтвольда, одного из немногих оставшихся в живых: готовясь к последней отчаянной схватке, он произносит слова, определяющие самую суть героического кодекса чести, которым бредит Торхтхельм:
«Hige sceal, fie heardra, heorte fre cenre,
mod sceal fie mare, fae me maegen lytlad».
«Духом владейте, доблестью укрепитесь,
сила иссякла — сердцем мужайтесь».
Скорее всего, это не его «собственные» слова, но древняя и общепринятая формула выражения героической воли; тем более что у Беорхтвольда были все основания произнести ее в свой последний час. В конце пьесы, когда уже слышится Dirigе[4], еще один голос произносит рифмованные строки, знаменующие закат героической аллитерационной поэзии.
«Битва при Мэлдоне» с ее свободной аллитерированной[5] строкой — последний осколок древнеанглийского героического песносказительства. Предлагаемая поэма, хотя и имеет форму диалога, написана точно таким же стихом, что и «Битва при Мэлдоне». А рифмованные строки — отзвук строфы о короле Кнуте, сохранившейся в Historia Eliensis:
Merie sungen de muneches binnen Ily, da Cnut ching reu derby.
‘Rowed, cnites, noer the land and here we ther muneches saeng.
«Возносили молитвы к Марии монахи в ограде Эли,
Когда король Кнут грабил окрестные земли:
По водам явились воины в наши пределы,
Вот почему мы, монахи, возносим молитвы».
Слышится неуверенная поступь и тяжелое дыхание — кто то пробирается в темноте. И тут же — окрик, громкий и резкий.
Торхтхельм
Чур меня! Отвечай —
не молчи! — кто идет?
Тидвальд
То-то, слышу, у Тотты стукают зубы.
Торхтхельм
Тида! Ты?
Ох, как тянется время
подле тел, павших
на поле брани;
сколь странно они застыли.
Стал я слушать,
и вот: вздохи ветра
словам подобны —
будто шепот умерших
в ушах у меня.
Тидвальд
А в глазах у тебя — то мертвяк,
то всякая нечисть.
Тьмущая тьма!
Потому как месяц за тучами.
Но сдается, вождя мы найдем
где-то здесь,
вот увидишь.
Тидвальд приоткрывает потайной фонарь и ставит его на землю. Ухает филин; тень мелькает в луче света. Торхтхельм пятится и опрокидывает фонарь.
Торхтхельм
Спаси, Господь! Опять!
Тидвальд
Ты этак, парень, спятишь,
себя пугая.
Помогай! Мне одному
ворочать несподручно
всех этих тучных,
длинных тож,
и тощих, и коротких.
А нечисть? Ты о ней
не поминай, не думай —
себе ж во вред. Все — бредни
преданий древних.
Ведь души эти, надо думать,
уже в аду или в раю.
И никаких волков —
а сколько было при
Водене! Но если
есть в Эссексе они —
те волки о двух ногах.
Вот! этого давай!
Опять ухает филин.
Фи! Это ж филин!
Торхтхельм
Филин — вестник.
То знаменье дурное.
Но меня пугают
не пустяки какие-то.
Пускай я глуп, но кто
в кромешной тьме,
средь смерти неприкрытой,
здесь не опешит, в поле?
Оно — как пекло нехристей:
тень мглистая,
владенья беспросветные,
где век ищи —
все тщетно.
Во тьме нам, Тида,
тело не найти.
О, где ж ты, господин,
седины головы,
как иней, ныне
склонил на камни?
И тело на постели жесткой
простер ты где?
Тидвальд вновь приоткрывает фонарь.
Тидвальд
Эй, парень, не зевай!
Наш здоровей всех прочих.
Вот с этим помоги!
Эге, знакомый!
Неужто Вульфмар?
От друга и вождя,
готов поспорить,
он пал неподалеку.
Торхтхельм
Сын его сестры?
Гласят преданья:
в беде племянник с дядей
всегда стоят бок о бок.
Тидвальд
Да нет, не он.
Тот где-нибудь еще.
Сей из восточных саксов,
сын Вульфстана.
Недоброе то дело —
что не созрело жать.
Из малого возрос бы славный муж.
Торхтхельм
Помилуй, Боже, ведь мы погодки,
иль года на два он моложе был.