Джои уходит. Лори не справилась…

— Ты мне нужен, у меня рук не хватает. Остановка сердца!

— Давайте разрядник. Кэрол, готова? Двести. Всем отойти.

— Готова.

— Разряд.

— Пусто.

— Двести пятьдесят. Руки! Разряд!

— Пусто.

— Триста. Разряд!

— Есть сигнал! Давай, малыш, живи!!!

— Лори, зажим! Кровотечение в перикарде. Тампон! Прижигание готовим. Тампон…

— Рой, справа…

— Вижу. Держу. Шей.

Сшивайте разорванное, отрезайте ненужное, всегда шейте красное с красным, белое с белым, желтое с желтым — и почти наверняка не ошибетесь.

Мы не боги и не ангелы — но иногда, когда удается немыслимое и получается невозможное, происходит чудо.

И тогда мы становимся немножечко похожи на Бога…

Когда они вышли на улицу, небо было уже темно-синим и на нем горели звезды.

Лори и Рой уселись на горячий камень парапета, прислонились к стене спинами и закрыли глаза. Говорить не хотелось.

Позади остались восемь часов сложнейшей операции — Джои они вдвоем сшивали буквально по кусочкам.

Когда они вышли из операционной, в вестибюле никого не было. Умница Кэрол вышла чуть раньше и сказала всем ожидавшим окончания операции, что Джои жив, очень слаб, но уже вполне стабилен, что доктора Роджерс и Флоу — Кэрол назвала их именно так, хотя в вестибюле собрались исключительно ближайшие родственники означенных докторов — совершили чудо, и что теперь волноваться не нужно, а нужно пойти и отдохнуть.

Исабель Лоредо-Роджерс заплакала — впервые за весь этот страшный, жаркий, томительный день — и позволила мужу и сыну увести себя домой. До машины Гай просто нес мать на руках…

Меган Флоу увезла домой совсем расклеившуюся и рыдающую Чикиту. Лиззи Джедд передвинула свой стол, загородив проход в операционный блок, и даже шериф Кингсли не смог прорваться через эту толстенькую и решительную медсестричку.

Разошлись жители Литл-Соноры, оглушенные и потрясенные случившимся. Словом, сейчас Лори Флоу и Рой Роджерс остались одни.

Они сидели у теплой стены и молчали. Внутри плескалась пустота — блаженное и вялое состояние, знакомое каждому хирургу, завершившему сложнейшую операцию.

Потом, когда мрак сгустился, а звезд стало значительно больше, Рой молча нащупал безвольную руку Лори и слабо пожал ее в темноте.

— Доктор Флоу, позвольте выразить вам мое искреннее профессиональное восхищение. А если по-простому — ты спасла жизнь моему брату.

— Заткнись. Ты сделал самое сложное.

— Вовсе нет. Я сломался.

— Рой, прекрати. Такое бывает, это совершенно естественно. Я, например, боюсь делать маме уколы.

— Но делаешь?

— Если припрет. Вообще-то Чикита сама справляется. А здесь… не надо ничего объяснять.

— Я врач. На меня рассчитывают. Если я буду впадать в истерику…

— Это не истерика. Ты это знаешь, я это знаю, все это знают. Помолчи. Давай отдохнем.

Сидели и молчали. Держались за руки. Потом Рой вздохнул и потянул к себе Лори.

— Моя девочка…

Лори отстранилась.

— Я вся в кровище и в поту. Хочется помыться. Кто бы нас домой отвез…

— Ты поедешь к нам.

— Еще чего! Исабель надо отдохнуть.

— Мама либо спит, либо ждет нас. Поехали.

— Ты в таком виде домой собираешься?

Рой засмеялся в темноте.

— Знаешь, вот в этом преимущество работы в родном городе. Можно просто сесть в машину в чем был и отправиться домой. Лори, пожалуйста, поехали?

— Хорошо. Только потому, что я не хочу домой. У меня нет сил, а мама наверняка ждет разъяснений.

Они с трудом поднялись и медленно пошли к машине Роя, так и стоявшей на парковке.

Уже по дороге домой, когда они проезжали мимо дома мэра, Лори вдруг охнула и прижала руки ко рту.

— Рой, ведь мы даже не думали… Что она наделала! И зачем?..

Лицо Роя окаменело. Голос прозвучал жестко и горько:

— Эбигейл сама сломала свою жизнь. И чуть было не сломала жизнь другим. Она мертва, и я не хочу ничего о ней говорить.

— Рой, вы с ней…

— Мы с ней никогда не были — «мы». Чтобы ты не думала больше об этом — она была моей первой женщиной. Мне казалось, что я ее люблю. Я ошибался. Никогда я не был ей нужен, она просто обманула меня, но и сама при этом сильно страдала.

— Вы…

— Она сделала аборт. Сказала, что это мой ребенок. Два года спустя я узнал, что она меня обманула. Просто использовала.

— Господи…

— Вот именно. Она совершила ошибку, за которую в итоге расплачивалась всю жизнь. Несла страшный крест — и эта ноша оказалась ей не по силам.

— Но ведь ты из-за нее не хотел оставаться?

— Из-за нее тоже. Это трудно объяснить. Эбигейл что-то убила во мне. Доверие? Нежность? Желание любить? Я не жил все эти годы, Лори. Просто закрыл какую-то часть себя неприступной стеной, не позволял чувствам взять верх над разумом. Сейчас все изменилось. Ты это сделала.

— Рой… Я понимаю, сейчас не время, но… ты… не останешься?

— Давай поговорим об этом позже? Пожалуйста, девочка. У меня нет сил — ВООБЩЕ. Я даже спать не хочу.

— Хорошо. Прости.

— Ты меня прости. Ты намучилась не меньше моего, но капризничаю опять я. Сейчас будем отдыхать.

В доме Роджерсов горел свет — почти во всех окнах. Только в спальне Исабель на втором этаже было темно и шторы задернуты…

Кейн и Гай сидели в кухне и пили самогон — сосредоточенно, страшно, самозабвенно. Два здоровенных мужика снимали стресс — а он не снимался, и огромная бутыль была уже наполовину пуста, но оба лучших загонщика Техаса оставались трезвыми как стеклышко.

Миксер и Блендер кинулись к Рою в ноги и закружились, издавая жалобные попискивания и скулеж. Рой наклонился и погладил зверей обеими руками.

— Все в порядке, звероферма. Ваш хозяин вернется к вам. Не скажу, что скоро, но вернется.

Лори смущенно протиснулась мимо Гая и села у плиты. Звенящая усталость разливалась по всему телу, ноги были ватными.

Дядя Кейн молча сунул ей стакан с прозрачной желтоватой жидкостью. Самогон Роджерса был единственным напитком в округе, способным составить конкуренцию ликерцу Меган Флоу — горел он ясным синим пламенем, вкусом напоминал перезревшее яблоко, а с ног валил после второй дозы…

Дядя Кейн опрокинул в себя очередную порцию, выдохнул и вдруг глухо сказал, глядя в стол:

— Когда она Джои рожала, ей сказали, что исход неясен. Она же в Далласе рожала, Иса. Так уж получилось. Доктора бегали вокруг нее со шприцами и все норовили обезболивающее вколоть. Говорили, мол, в сорок один год рожать смертельно опасно… А когда Джои родился, сказали, что он слабенький, может не выжить. А он просто маленький был очень, а так — орел! Головку начал держать рано, заговорил в одиннадцать месяцев… Когда уж побольше стал — не плакал никогда. Упадет, бывало, разобьет нос или коленки — и бежит к матери, утешать ее. Не плачь, ма, говорит, мне не больно. А Иса — она ж, вы знаете, какая. Она табун разворачивала движением бровей, а над Джои дрожала. Он разобьется — а у нее с сердцем плохо…

Рой кашлянул в углу:

— Пап, не надо…

— Да я ничего, сынок, я так… Последыш он, понимаете? Когда своих заведете, узнаете. Вы уже здоровые мужики были, по девкам шастали — а он младенчик. Нам с Исой подарок… от богов. И все, что мы с вами не умели или не успели, все ему досталось. Кто-то говорит — Джои бешеный или там язва, но я-то знаю: он добрый, как котенок. И такой же игрун, баловник… Но зла в нем нету.

Кейн Роджерс вдруг зарыдал — сухо, без слез, страшно и отчаянно. Гай скрипнул зубами, стиснул — в огромном кулаке разлетелся на мелкие осколки стакан. Рой молча и стремительно сунул брату полотенце — зажать окровавленную руку, а сам сел рядом с отцом и обнял его за широкие плечи.

— Па… Все будет хорошо, обещаю. Он выжил — и будет жить долго и счастливо. Я никуда не уеду, пока он не поправится. Джои молодой, сильный… он твой сын, па. Он справится. Самое страшное уже позади. Спасибо Лори…