Инман и Ада оба находились на пике жизни. С одной стороны, им казалось, что впереди у них вся жизнь и перед ними нет никаких преград. В то же самое время они сознавали, что молодость их почти прошла и то, что лежит впереди, это совершенно другая часть жизни, где их возможности с каждой минутой будут убывать все больше и больше.

К утру третьего дня облака разошлись и показалось голубое небо, яркое солнце. Снег начал таять. Он падал комками с низко опущенных ветвей, и весь день слышалось журчание бегущей под снежным настом воды. Вечером из-за хребта поднялась полная луна; ее лучи были такими яркими, что от стволов и ветвей деревьев на снег падали четкие тени. Жемчужная ночь, казалось, была не противоположностью дня, а каким-то его новым вариантом.

Ада и Инман лежали под одеялами, слившись в объятии, и разговаривали; огонь едва теплился в очаге, и дверь хижины была открыта, позволяя сверкающей трапеции холодного лунного света падать на их постель. Они составляли для себя план и обговаривали его в течение большей части этой ночи. Световое пятно двигалось по полу, его углы изменялись. Потом, позлее, Инман поставил дверь на место и подбросил веток в очаг. План, несмотря на продолжительное время, которое потребовалось на его обсуждение, был простым и совсем не отличался оригинальностью. В те последние дни войны многие влюбленные пары вынуждены были останавливать свой выбор на том же, что и они, так как существовало всего лишь три пути, каждый по своему опасный и горький.

Логика, которой они следовали, была простой. Война почти проиграна и не продлится больше нескольких месяцев. Она закончится весной, возможно чуть позже. Но как бы ни напрягать воображение, вряд ли можно представить, чтобы война продлилась до осени. Варианты были такие. Инман мог вернуться в армию. Если он придет с повинной, его могут принять, поскольку в армии ощущался большой недостаток в людях, и немедленно отправить в грязные траншеи Питерсберга, где он постарается не высовываться и будет надеяться на скорое окончание войны. Или он останется и будет прятаться в горах или в долине Блэка как дезертир, и за ним будут охотиться, как на медведя, волка или рысь. Или же он пересечет гору по направлению к северу и сдастся федералам, тем ублюдкам, которые в течение четырех лет стреляли в него. Они заставят его дать клятву верности, но зато он может переждать войну и вернуться домой.

Они старались придумать другие планы, но все они были нереальными. Инман рассказал Аде о мечте Визи жить в Техасе, о вольности и свободе тех мест, открывающих необозримые возможности. Они могли бы купить вторую лошадь, снаряжение для длительной поездки и отправиться на запад. И если Техас окажется неуютным, есть еще территория Колорадо, Вайоминга, территория огромной реки Колумбия. Там тоже нет войны. Если бы у них были деньги, они могли бы сесть на корабль и уплыть далеко, в какую-нибудь солнечную страну, Испанию или Италию. Но у них нет денег, и на море установлена блокада. В качестве последнего выхода можно было бы отправиться на верх горы, поститься предписанное количество дней и подождать, не откроются ли перед ними ворота в Блестящих скалах, чтобы впустить их в страну, где всегда царит мир.

Под конец они признали, что их мечты несбыточны. Те первые горькие три пути — это все, что позволяла выбрать война. Инман отверг первый как неприемлемый. И Ада запретила второй как, по ее мнению, самый опасный. Так что за неимением других они остановились на третьем — через Голубой хребет. Три или четыре дня непрерывной ходьбы по пустынным тропам, и можно пересечь границу штата. Поднять вверх руки, опустить голову и заявить, что он сдается. Присягнуть их полосатому флагу, против которого он воевал столько, насколько у него хватило сил. Понять, увидев лица врагов, что, вопреки учениям различных религий, человек, который побеждает, чувствует себя намного лучше, чем тот, которого победили, независимо от того, на чьей стороне правда.

— С одной стороны, священники и старые женщины считают, что побежденные достойны жалости, — сказала Ада. — И они правы. Это так. Но также верно и то, что побежденные становятся сильнее от твоего поражения. В какой-то степени.

Под конец они поклялись, что с этих пор будут постоянно думать о его возвращении домой через несколько месяцев. Они уйдут отсюда куда угодно, где нет войны. Сделаются частью этого нового мира, согласовывая с ним свои планы на будущее, которые они обсуждали в течение предыдущих двух ночей.

На четвертый день в снегу появились проталины, открывшие бурую листву и черную землю; смешанные стайки из поползней и синиц прилетели к ним и принялись клевать что-то на очистившейся от снега земле. В это день Стоброд смог сесть без посторонней помощи и разговаривал почти осмысленно. Руби заявила, что его бормотание — это все, что можно от него ожидать, даже если бы он был здоров и в расцвете сил. Раны у него были чистыми и без запаха, и по всему было видно, что они скоро затянутся. Он мог есть твердую пишу, хотя все, что у них осталось, это горстка овсяной крупы да пять белок, которых Руби подстрелила и освежевала. Она насадила тушки на оструганные ветки и поджарила прямо с головами над углями. Вечером Руби, Стоброд и Инман грызли их, словно початки кукурузы. Ада сидела с минуту, изучая свою порцию. Передние зубы у белки были желтыми и длинными. Ада не привыкла есть дичь с оставшимися зубами. Стоброд, взглянув на Аду, сказал:

— Эту голову можно открутить, если она вас беспокоит.

К рассвету пятого дня снег сошел больше чем наполовину. На сугробы, оставшиеся под тсугами, нападал толстый слой иголок, и кора на стволах стала мокрой и почернела от тающего снега. За последние два дня разогнало все облака, и Стоброд заявил, что он готов к поездке.

— До дома шесть часов ходьбы, — сказала Руби. — Это если идти не торопясь и делать остановки для отдыха.

Ада предложила, что они могут отправиться в путь все вместе, но Инман и слышать не хотел об этом.

— Лес кажется пустым, но на самом деле в нем полно людей. Вы можете пойти вдвоем куда угодно без всяких опасений. Это не вас, а нас разыскивают, — сказал он, указав пальцем на Стоброда. — Не имеет смысла подвергать всех опасности.

Он не хотел слушать никаких возражений и настаивал, чтобы Руби и Ада шли впереди. Спустя некоторое время они со Стобродом отправятся за ними. Потом, не выходя из леса, дождутся наступления темноты. На следующее утро, если погода будет хорошая, он отправится сдаваться. Стоброда они будут прятать в доме. Если же война в скором времени не закончится, они отправят его через горы, чтобы он присоединился к Инману.

Стоброд не имел собственного мнения по этому вопросу, но Руби решила, что в предложении Инмана есть смысл, поэтому они так и поступили. Женщины отправились пешком. Инман наблюдал, как они поднимаются по склону. Когда Ада скрылась среди деревьев, он почувствовал, будто часть богатства мира исчезла вместе с ней. Он так долго был опустошен и одинок в этом мире. Но она наполнила его до краев, и он поверил, что его прежняя опустошенность была необходима, чтобы очистить его душу для чего-то лучшего.

Инман подождал немного, затем посадил Стоброда на коня и отправился вслед за Адой и Руби. Стоброд ехал, то опуская голову и упираясь подбородком в грудь, то выпрямляясь и вскидывая голову, и тогда взгляд у него был осмысленным. Они миновали круглый пруд; тот был покрыт льдом, на котором не было ни селезня, ни даже его остова. Селезень либо утонул и лежал сейчас на илистом дне, либо улетел. Хотя и нельзя было узнать, что произошло с селезнем, но Инман мысленно представил, как тот, хлопая крыльями, вырывается из застывающей вокруг него воды и поднимается в небо, а за ним падают кусочки льда, облепившие желтые перепонки на его лапах.

Когда они вышли на развилку, Стоброд взглянул на огромный тополь и светлые полоски древесины там, где пули содрали кору.