Ада направилась прямо к книготорговцу и, даже не просматривая, купила сборник последних песен Стивена Фостера; об этом песеннике у них с Монро были совершенно противоположные мнения. Что касается книг, то первым, что она увидела, оказался трехтомник Троллопа, почти кубический по форме. У нее не было особого желания читать его, но, раз уж он попался на глаза, она решила его купить. Ада попросила завернуть покупки и отослала их к конюшне. Затем она направилась в магазин одежды и быстро купила там шарф, пару темно-желтых кожаных перчаток и ботинки цвета оленьей кожи, попросила завернуть все это и тоже отослала к конюшне. Затем вышла на улицу, справилась о времени и обнаружила, что потратила на все покупки менее часа.

Зная, что поступает более чем предосудительно, Ада повернула за угол и двинулась по узкому переулку между юридической конторой и кузницей. Она поднялась по широким ступеням крыльца к крытой лестничной площадке перед дверью Инмана и постучала.

Он чистил ботинок и все еще держал его в руке, когда открыл дверь. В другой руке, которой он взялся за ручку двери, была тряпка. Одна нога его была в носке, на другой — еще не начищенный ботинок. Инман был без куртки, в рубашке с закатанными до локтя рукавами.

На лице Инмана отразилось величайшее удивление, когда он увидел Аду, материализовавшуюся вдруг в таком месте, где он меньше всего ожидал ее увидеть. Он, кажется, не знал, какие слова произнести, кроме тех, которые означали, что пригласить ее нет никакой возможности. Он поднял вверх указательный палец, обозначая краткий период времени, одну секунду Затем закрыл дверь, оставив ее стоять на крыльце.

То, что Ада увидела в комнате через открытую дверь, крайне ее разочаровало. Комната была маленькой, с крошечным окошком высоко на стене, из которого можно было видеть лишь дощатую щелястую обшивку лавки, стоявшей на другой стороне переулка. Из мебели в комнате была только узкая железная кровать, комод с тазиком для умывания на нем, стул, письменный стол и стопка книг. Настоящая келья. Все это больше подходило, как она подумала, для монаха, а не для того, кого она могла бы отнести к разряду щеголей.

Точно в соответствии со знаком, который показал Инман, дверь снова открылась. Он опустил рукава рубашки, одел куртку и шляпу. Оба ботинка тоже были на нем, хотя один коричневый от грязи, а другой черный, словно жирная поверхность кухонной плиты. И он как-то собрался с мыслями.

— Извините, — сказал он. — Для меня это сюрприз.

— Надеюсь, что не неприятный.

— Напротив, я счастлив, — сказал он, хотя ничто в выражении его лица не подтверждало этого чувства.

Инман вышел на крыльцо и прислонился спиной к перилам, скрестив руки на груди. Он стоял против солнца, и от полей шляпы на его лицо падала тень, так что все, кроме его рта, было видно смутно. Последовало долгое молчание. Инман оглянулся на дверь. Он оставил ее открытой, и Ада предположила, что он хочет закрыть ее, но не может сейчас решить, что хуже — неловкость от того, что нужно пройти два шага, чтобы сделать это, или определенная интимность распахнутой двери и видимой отсюда узкой кровати.

Она нарушила молчание:

— Мне хотелось сказать вам, что я думала о нашем вчерашнем разговоре. Мы не очень хорошо расстались. Совсем не так, как мне хотелось бы. Не вполне удовлетворительно.

Губы Инмана плотно сжались, как будто стянутые веревкой. Он сказал:

— Я не думаю, что могу принять то значение, которое вы придали нашему разговору. Я пошел вверх по реке, чтобы попрощаться с Эско и Салли. Когда же дошел до дороги, ведущей в долину Блэка, подумал, что могу попрощаться и с вами тоже. Что я и сделал. Это было, как бы получше выразиться, вполне удовлетворительно.

Аде раньше не приходилось быть в таких ситуациях, когда отвергали ее извинения, и первая мысль, которая мелькнула у нее, — повернуться, спуститься по ступеням вниз и навсегда оставить Инмана у себя за спиной. Но она сказала:

— Может так случиться, что мы никогда не поговорим снова, и мне не хотелось бы, чтобы мое неловкое замечание осталось вместо правды. Хотя вы это и отрицаете, однако вы вчера пришли ко мне с определенными ожиданиями, и они не осуществились. В значительной степени потому, что я вела себя вопреки своему сердцу. Я сожалею об этом. И я сделала бы все совсем иначе, если бы у меня была возможность вернуться назад и все переделать.

— Такое никому из нас не дано. Вернуться назад. Стереть то, что нас не устраивает, и сделать так, как нам хотелось бы. Просто надо идти дальше.

Инман по-прежнему стоял, скрестив руки на груди, и Ада, протянув руку, коснулась его руки в том месте, где манжета рубашки отходила от рукава куртки. Удерживая манжету пальцами, она потянула за нее, пока не разомкнула его руки. Она коснулась обратной стороны его ладони, проведя пальцем по изгибу вены от сустава пальца до кисти. Затем взяла его за кисть и сильно сжала, и то ощущение, которое она испытала от прикосновения к его руке, заставило ее подумать: что же она испытает, коснувшись остального?

В этот момент они не смотрели друг на друга. Затем Инман высвободил свою руку, снял шляпу и, взяв ее за поля, подбросил в воздух. Он поймал ее и, слегка качнув кистью руки, бросил через дверь в комнату, и она упала туда, куда следует. Они оба улыбнулись. Инман положил одну руку на талию Ады, другую на ее затылок. Ее волосы были зачесаны наверх и закреплены заколкой из холодного перламутра, которой коснулись пальцы Инмана, когда он притянул ее голову для поцелуя, ускользнувшего от них накануне.

Ада была одета в ту одежду, которая полагается женщине ее положения, так что все ее тело было укутано многими слоями юбок и складками неживой ткани. Рука Инмана на ее талии коснулась корсета из китового уса, и, когда она сделала шаг назад и взглянула на него, корсет скрипнул от ее движения и глубокого вздоха. Ада предположила, что он, возможно, ощущает ее как водяную черепаху в панцире, дающем мало основания думать, что внутри находится живое существо, теплое и покрытое кожей.

Они спустились вниз по ступеням, и распахнутая дверь, когда они прошли мимо нее, была как обещание между ними. Подойдя к переулку, Ада повернулась и приложила указательный палец к пуговице на воротнике Инмана, останавливая его.

— Дальше не надо, — сказала она. — Возвращайтесь назад. Как вы сказали, мы еще увидимся.

— Я надеюсь, что это будет скоро.

— Тогда мы оба будем на это надеяться.

В тот день они думали, что Инман будет отсутствовать самое большее несколько месяцев. Однако война повернула так, что его отсутствие затянулось намного дольше, чем они оба рассчитывали.

Инман придерживался указаний карты, искусно нарисованной мулатом, когда шел через местность, которую местные жители называли предгорьем. Ночи стояли холодные, и листья на деревьях уже начали менять свой цвет. После почти целой недели, проведенной в пути, он достиг того места, которое на карте было лишь белым пятном у самого ее края, и теперь он видел перед собой Голубой хребет, паривший, словно медленно плывущий в небе дым. Ему понадобилось больше трех ночей, чтобы миновать отвратительную местность под названием Счастливая долина, — длинную широкую полосу пахотной земли и пастбищ у подножия гор. Там было слишком открытое место, чтобы чувствовать себя спокойно днем, по ночам слышались револьверные выстрелы и виден был свет факелов, по дорогам все время разъезжали темные всадники, которых Инман пропускал, много раз прячась в канавах и стогах сена. Он полагал, что это всадники из отрядов внутреннего охранения; все они были пьяны, как охотники на енотов перед рассветом. Они искали федералов, бежавших из тюрьмы в Салисбери, и были скоры на расправу. В долине на большом расстоянии друг от друга стояли огромные дома с белыми колоннами. Они были окружены россыпью лачуг, так что казалось, что долина разрезана на феодальные лены. Инман смотрел ночью на свет в окнах этих домов, понимая, что он воевал за тех мужчин, что жили в них, и это вызывало у него досаду. Ему хотелось побыстрей попасть в малонаселенные области гор, где, как он надеялся, люди будут создавать меньше препятствий на его пути. Инман постарался как можно быстрее покинуть опасные дороги равнины и вышел на узкую проселочную дорогу, которая шла на север, поднимаясь вверх на хребет, а затем резко спускалась в глубокое ущелье, на дне которого текла река, потом снова упорно поднималась по направлению к гребню Голубого хребта. Инман шел по ней часть одного дня и весь следующий день, а стена гор все так же маячила перед ним, и дорога тянулась бесконечно. Она вскоре привела его в более позднюю стадию осени, так как в высокогорье времена года начинались намного раньше; земля там была усыпана листвой, которой было так же много, как и на самих деревьях.