— Хорошо.

И сестра не заставила себя ждать:

— Не осуждай меня за эту любовь, — попросила она. — Разве я думала, что со мной случится такое? Разве могла только представить, что вся моя жизнь пойдет именно так… — Она коснулась своего живота. — Я совершила много ошибок, Сэмюэль, и о многих раскаиваюсь, — призналась она, — но этот ребенок… и Коллум… Они единственное, за что я не стану просить у бога прощение, ведь они — благословение — не проклятие. А я не о многом просила тебя в эти годы, но сейчас я прошу: не трогай Коллума Шермана, брат. Не выдавай его церкви! Ты видел, он вовсе не зверь… Есть люди страшнее чудовищ, и один из них лежит мертвым в той хижине с серебряной пулей в груди. — Сэмюэль поджал губы, ком перекрыл ему горло. Аделия видела это и, расценив его мимику как отказ, взмолилась отчаянней: — Хотя бы подумай, о большем я не прошу, хотя бы задумайся… — Договорить она не смогла, снова задохнувшись от боли.

И Лэмб, вскочив на облучок, дернул поводья, да так, что оба животных сорвались в галоп, понеслись по дороге, взметая клубы пыли и грохоча ободами колес.

Еще на подъезде к мосту их заметил мальчонка-конюх и, стремглав бросившись к дому, закричал громко:

— Едут! Господа едут.

Слуги высыпали из дома, и Глэнис ахнув: «Господь всемогущий!», побежала перед молодым господином, указывая дорогу в комнату госпожи. Тот нес ее на руках, невольно согнувшись под тяжестью ноши, и думал о том, как дорогу втрое длиннее Коллум Шерман проделал так просто, как будто сестра была легче пушинки. Однако это было не так…

— А повитуха, господин Лэмб, надо позвать повитуху, — забеспокоилась Глэнис.

— За повитухой послали, — отозвался он глухо. — Она скоро будет.

Аделия больше не говорила с ним, только глядела с тоской. Он не мог выносить этот взгляд: он душу переворачивал.

— Беги на кухню и поставь греться воду, — велела, между тем Глэнис молоденькой Керре. — А вы, госпожа, — она отвела от лица взмокшие волосы девушки, — не беспокойтесь. Сейчас явится Бевин, поможет вам… Давайте помогу вам раздеться.

Сэмюэль развернулся и вышел из комнаты, не желая смущать сестру взглядом, спустился в холл и буквально рухнул на стул. Голова у него страшно гудела, ухало сердце, даже руки, казалось, тряслись… Должно быть, от нервов.

Он прежде не стрелял в человека…

Не видел настоящего оборотня…

И не стоял перед столь сложной моральной дилеммой.

Во дворе загрохотал колесами экипаж: неужели повитуха явилась? Он так и сидел, не в силах подняться, когда дверь распахнулась и по лестнице, громко топая сапогами, поднялся мужчина в богатой одежде. Брат Освин прежде не видел супруга сестры, иначе легко распознал б в напомаженном франте Джона Айфорда, хозяина этого дома. То, как по-свойски он поднялся наверх, удивило его и заставило самого подняться на ноги… Сэмюэль снова поплелся наверх и услышал, как стонала сестра, как тот самый напомаженный франт, размахивая каким-то письмом, говорил неприятным, укоризненным тоном:

— Скажите еще, что и письма вы мне не писали, что не просили вернуться в имение «для примирения». Вот, поглядите, — он потряс письмом перед носом Аделии, — здесь так и написано: «Для примирения». Что, хотите сказать, вы ничуть не волновались о мне? Не думали даже, что могли убить меня, ведьма?!

— Я вижу, вы в добром здравии, — едва слышно прошептала жена. — В противном случае я бы знала об этом: плохие новости распространяются быстро.

Мужчина скривился и стиснул письмо в кулаке.

— Хотите, чтобы я умер? — прошипел он. — Шиш вам, глупая баба. Буду жить вам назло! И денежки тратить, как пожелаю. Вот поглядите, — теперь он тряс перед ее носом рукой с перстнем на большом пальце, — купил его давеча у ювелира. Правда, хорош? Настоящий карбункул.

Аделия застонала, вцепившись в столбик кровати.

— Вы купили его на МОИ деньги, — просипела она. — А письма я вам не писала… Мне не за что извиняться. — И из последних сил: — Уйдите отсюда. Мне тошно вас видеть!

— Господин Айфорд, — подхватила ее слова Глэнис, — госпоже нужен покой. Скоро явится повитуха… Я могу распорядиться об ужине.

— Пфф, — выдохнул тот, — я не голоден. Лучше останусь и посмотрю! Ее стоны звучат словно музыка… Пусть помучается, узнает, каково было мне спасаться из своего дома с колотой раной в боку. Ну, кричи же, кричи, моя птичка! — И он сел в каминное кресло, положив руки на подлокотники и расставив для эффектности ноги.

В этот момент он и заметил Сэмюэля в дверях комнаты, сдвинул брови, пытаясь понять, кто он такой, и, не сумев догадаться, спросил:

— Эй, а ты кто такой, любовник этой Иезавели?

Молодой человек, смутившись от самих этих слов, выпрямил плечи:

— Я Сэмюэль Лэмб, брат вашей жены, — произнес он.

— Так ты, значит, мой шурин. Ну, проходи же, чего топчешься на пороге? — указал Айфорд рукой на стул подле себя. — Давай познакомимся ближе да дождемся долгожданного радостного события: рождения маленького бастарда, зачатого твоей шлюхой-сестрой от сынка ныне покойного Шермана.

Сэмюэль не двинулся с места. Он, будучи человеком молитвы и веры, теперь растерялся сильнее, чем перед лицом настоящего оборотня. Он был научен изобличать зверя с лицом человека, но пред людьми с диким оскалом животного был беззащитен, словно ребенок. А ведь такие оказывались хуже всего…

— Я бы просил вас быть сдержанней в выражениях, господин Айфорд, — попросил он. — Моя сестра — достойная женщина, и не заслуживает таких оскорблений.

Мужчина лишь усмехнулся, ощерив желтые зубы.

— Ваша сестра, эта «достойная женщина», шурин, пырнула меня вот сюда, — он указал на свой бок, скрытый дублетом, — пырнула стилетом, словно какого-то кабана. А все потому, что я хотел взять свое, исполнить супружеский долг, как верный супруг, но она, расставив перед Шерманом ноги, меня к себе даже не подпустила. — И процедил, подавшись вперед: — Хотите сказать, так поступает достойная женщина и жена? Церковь одобряет такое?

Брат Освин молча сглотнул, пытаясь найти верный ответ, и произнес лишь одно:

— Господь рассудит каждого, господин Айфорд. И каждому воздаст по делам…

— Тогда пусть горит в геенне огненной, чертова шлюха.

И Аделия, скорчившись на постели, закричала истошным ором, словно действительно опаленная этим огнем. Вслед за криком, сотрясшим, казалось, весь дом, за дверью раздались шаги, и в комнату вошли двое: мужчина и старая женщина.

Бевин, а это была она, деловито прошла к постели роженицы и опустила на край постели корзину со склянками и какими-то травами. В воздухе пряно запахло мелиссой и мятой…

Аделия в тот же момент вцепилась ей в руку, и старуха, грозно сведя брови на переносице, приказала не терпящим возражения голосом:

— Выйдите все и немедленно. Я желаю остаться с роженицей наедине!

Айфорд фыркнул, не спеша подниматься на ноги, но старуха, одарив его пристальным взглядом, уперла руки в бока.

— Все, господин, без исключений, — сказала она. — Уверена, вам не захочется видеть то, что вскоре произойдет!

Нехотя, но тот поднялся на ноги и вслед за Лэмбом и Коллумом проследовал за порог.

Глэнис, прикрывая за мужчинами дверь, слышала, как хозяин произнес недоверчивым тоном:

— Кто ты такой? Я где-то видел тебя. — И женщина знала, что обращался он к Коллуму Шерману.

Вопрос Айфорда не удивил Шермана: он был уверен, что мужчина вспомнит его, точно так же, как он… вспомнил всё, стоя на пороге жизни и смерти в лесной хижине. Жизнь вытекала из него вместе с кровью, а он, зная, что надо сделать, не мог даже пошевелиться: воспоминания лавиной нахлынули на него, яркие, разнообразные, буквально придавили к земле. Он, кажется, даже дышать перестал, словно действительно умер… Лежал, перебирая образ за образом, воспоминание за воспоминанием, и пустота в голове, прежде угнетавшая его своей глубиной, вдруг наполнилась до отказа… Даже виски заломило.