- Это ты! - воскликнул он. - Как я мог распознать тебя в такой одежонке? Разве это не цвета торговой компании из Кешаи?

- Пусть это тебя не беспокоит, - нетерпеливо бросил Аракаси и сорвал с головы повязку, которая ввела слугу в заблуждение. - Скажи мне, что стряслось.

- С хозяйкой плохо, - выдохнул гонец. - У нее случился выкидыш. Мальчик родился мертвым. - Казалось, он собирается с силами, чтобы поведать остальное. - У нее кровотечение, очень опасное. Меня послали отыскать жреца Хантукаму.

- О, богиня милосердия! - почти выкрикнул Аракаси. Он повернулся и снова бросился бежать к усадебному дворцу Акомы. Головная повязка, которая завершала его маскарад, развевалась, забытая, у него в кулаке.

Если самый быстрый скороход послан за жрецом Хантукаму, это могло означать только одно: Мара умирает.

Ветер шевелил занавески; бесшумно ступали многочисленные слуги. Хокану, сидевший около постели Мары с окаменевшим лицом, уже в который раз подумал, что ему было бы легче броситься в битву с тысячей врагов, чем полагаться на надежду, молитву и бестолковых лекарей. Он не мог думать о своем мертворожденном ребенке, об этом посиневшем тельце, изуродованном смертью. Младенец погиб, ушел в чертоги Туракаму, даже не успев ни разу вздохнуть. Мара была жива, хотя жизнь в ней едва теплилась.

Ее лицо было белым, словно фарфор; повязки и холодные компрессы, с помощью которых повитухи пытались остановить кровотечение, казалось, не приносят никакой пользы. На войне Хокану случалось видеть гибель воинов, но смертельные раны, полученные ими в бою, тогда тревожили его меньше, чем это предательски расползающееся пятно, каждый раз появляющееся заново после того, как служанки перестилали постель Мары. В молчаливом отчаянии он кусал себе губы, не замечая ни солнечных лучей, ни ежедневных сигналов горна с почтовой барки, которая приносила известия из Кентосани.

- Мара, - тихо шептал Хокану, - прости мое упрямое сердце.

Не будучи слишком богобоязненным, он сохранял веру в "уал", внутренний дух, который услышит и воспримет то, что недоступно смертным ушам и сознающему разуму. Он говорил так, словно Мара пребывала в сознании и могла его слышать.

- Ты последняя из рода Акома, госпожа, и все потому, что я не соглашался провозгласить Джастина твоим наследником. И теперь я горько раскаиваюсь в том, что себялюбие и гордыня помешали мне признать опасность, нависшую над именем Акома. - Хокану помолчал, пытаясь овладеть своим голосом. - При всей моей любви к тебе я не мог поверить в существование врага, который посмеет нанести тебе удар, когда я стою на страже, охраняя тебя. Я не принял в расчет даже природу - опасности родов.

Ресницы Мары не шевелились. Ее рот не дрогнул в подобии улыбки, разгладилась даже морщинка между бровями. Хокану перебирал пальцами ее темные распущенные волосы, разметавшиеся на шелковых подушках, и боролся с подступающими слезами.

- Может быть, я говорю все не так, - добавил он, и на этот раз голос все-таки выдал его волнение. - Живи, моя сильная, прекрасная госпожа. Живи, приведи нового наследника к присяге на верность Акоме над священным натами твоей династии. Услышь меня, возлюбленная моя супруга. В этот момент я освобождаю сына Кевина, мальчика по имени Джастин, от всех обязательств перед домом Шиндзаваи. Он твой, он должен возвеличить могущество и славу Акомы. Живи, моя госпожа, и вместе мы произведем на свет других сыновей во имя будущего обоих наших домов.

Глаза Мары не открылись при этою признании ее победы. Все такая же обмякшая под покрывалом, она не изменила положения, когда ее муж склонил голову и наконец потерял самообладание настолько, что перестал сдерживать слезы. Не вздрогнула она и тогда, когда некто вошел в комнату почти неслышными шагами и мягкий голос произнес:

- Но надо помнить, что она обзавелась врагом, который способен хладнокровно поразить насмерть и ее, и дитя в утробе матери.

От неожиданности Хокану взвился как пружина, готовый дать отпор любому, но сразу узнал Аракаси, только что прибывшего на почтовой барке. Глаза вошедшего были непроницаемы, как оникс.

- О чем ты толкуешь? - резко спросил Хокану. Он не обошел вниманием ни пыль и пот, покрывавшие Мастера, ни его тяжелое дыхание, ни грязно-серую головную повязку, до сих пор сжатую в дрожащей руке. - За всем этим кроется еще что-то, кроме злосчастного выкидыша?

Казалось, что Мастер собирается с силами для ответа. Затем без всяких недомолвок сообщил:

- Джайкен уведомил меня сразу, как только я прибыл. Отведыватель не проснулся после дневного сна. Лекарь осмотрел его и говорит, что тот, видимо, в предсмертном беспамятстве.

На какое-то мгновение Хокану мог показаться сделанным из стекла: столь очевидна была его полнейшая уязвимость. Потом его скулы напряглись. Он заговорил, и голос у него был тверд, как варварская сталь:

- Ты предполагаешь, что мою жену отравили? Теперь дара речи лишился Аракаси. Вид беспомощно лежащей Мары так потряс его, что он сумел лишь безмолвно кивнуть.

У Хокану побелело лицо, но он был собран, подтянут и способен действовать.

- Вчера здесь был торговец пряностями, - шепотом сказал он. - Предлагал Маре заключить с ним соглашение на поставку экзотических напитков из особых трав и других растений, которые разводят в Мидкемии.

У Аракаси снова прорезался голос:

- Мара их пробовала?

Хокану утвердительно кивнул, и оба в одно и то же мгновение сорвались с места и бросились к дверям, едва не сбив при этом с ног повитуху, которая спешила сменить Маре компрессы.

- Именно об этом и я подумал, - подхватил Аракаси, отшатнувшись в сторону, чтобы не налететь на сидевшего в коридоре раба-посыльного. - Есть хоть какая-нибудь надежда, что посуда с остатками вчерашней пробы еще не вымыта?

Усадебный дом был огромен; ради угождения меняющимся вкусам хозяев новые покои возводились вплотную к прежним, а старые перестраивались в течение столетий. Пока Хокану полным ходом мчался через лабиринт служебных помещений, сводчатых переходов и коротких пролетов каменных лестниц, он невольно задавался вопросом: откуда Аракаси может знать кратчайший путь на кухню, хотя редко бывает в усадьбе? И тем не менее Мастер бежал, ни разу не получив от консорта Мары ни единого указания.

Когда оба пересекали площадку, откуда расходились под углом пять коридоров, Аракаси безошибочно выбрал верное направление. Хокану был настолько удивлен, что даже на некоторое время забыл свой страх.

Аракаси ответил на вопрос, не заданный вслух.

- Карты, - выдохнул он, не умеряя шаг. - Ты забыл, что этот дворец некогда был жилищем злейшего врага Мары. Плох тот Мастер тайного знания, который не разузнал все о доме такого могущественного противника. Нужно было объяснять агентам, у каких дверей лучше подслушивать, не говоря уж о том случае, когда потребовалось дать точные указания убийце из тонга, чтобы он смог убить пятерых...

Поток воспоминаний Аракаси внезапно прервался: что-то заставило его задуматься.

- В чем дело? - насторожился Хокану. - О чем ты подумал? Я же понимаю, что дело касается Мары.

Аракаси с сомнением покачал головой:

- Просто подозрение. Когда получу основательные подтверждения, тогда скажу тебе больше.

Доверяя суждению Мастера, Хокану предпочел не настаивать на ответе. Он лишь прибавил ходу и достиг кухни, на полшага опередив спутника.

Кухонная челядь в это время была занята приготовлением ужина для полевых работников. Появление хозяина было для них настолько неожиданным и необычным, что они, едва завидев его в дверях, немедленно простерлись ничком на полу.

- Что прикажешь, господин? - глухо выкрикнул главный повар, не отрывая лба от плиток пола.

- Тарелки, чашки... - несвязно потребовал Хокану, задыхающийся от долгой пробежки по коридорам. - Любую посуду, которая использовалась, когда здесь был чужеземный торговец пряностями. Выставьте все на столы: лекарь придет и осмотрит.

У главного повара побелела шея.