Едва он успел угнездиться в этом новом укрытии, как в комнату, громко топоча, вбежали из соседнего коридора служители Камои.
- Скорей из дома! - заорал один из убийц. - Человек, который убил нашего вожака, удрал в сад!
С находчивостью, порожденной отчаянием, Аракаси схватил обломок черепицы и бросил его из-под карниза в цветник за стеной дома. Часовой, наделенный чутким слухом, ринулся в кусты, круша мечом стволы и стебли. Аракаси мог бы коснуться пальцами головы часового, когда тот стрелой проносился под ним.
Набежали еще несколько убийц.
- Где он?..
Их сподвижник на пару секунд прекратил размахивать мечом.
- Я слышал какое-то движение.
- Эй, живо! Принести факелы! - распорядился второй стражник. - Пока мы тут копаемся, убийца улепетывает!
Они рванулись веером от крыльца, прочесывая сад; чтобы помочь их поискам, подтянулись с факелами и фонарями другие обитатели особняка. Аракаси спешно спустился из-под крыши, словно движущаяся тень в темноте. Бочком пробравшись вдоль стены, через проем соседней перегородки он снова вернулся в дом, где преследователи еще не додумались его искать.
Из спальни выскочили еще несколько человек. Они встретили первого из возвращающихся охранников. Тот на бегу бросил:
- Он, наверное, перебрался через стену. Скорей посылай людей к границам имения, нужно перекрыть ему все выходы!
Судя по возгласам из гаремных покоев, там вовсю шло дознание. Новость о смерти Обехана всполошила слуг, и кое-кто из них поддался панике. Община была безжалостной и скорой на расправу, и в доме, столь сильно охраняемом, неизбежно должно было возникнуть подозрение, что у человека, убившего хозяина, был сообщник из числа здешней челяди. Чтобы наверняка избавиться от предателя в своих рядах, заправилы Камои вполне могли истребить поголовно всех обитателей дома. Более смышленым из слуг было ясно, что надо удирать, и как можно скорее. Один лишь страх удерживал этих несчастных на службе у столь опасной общины, но теперь им приходилось выбирать между неопределенным будущим и позорной смертью, - большинство предпочитало рискнуть.
Аракаси мог только надеяться, что переполох, поднявшийся среди десятков слуг, создаст благоприятные условия для выполнения задания госпожи.
Окажись на его месте другой, более здравомыслящий человек, он воспользовался бы этой кутерьмой, чтобы спастись, но Мастер помнил, что цель еще не достигнута. Ради блага Мары он должен проникнуть в кабинет Обехана и выкрасть журнал, куда заносились сведения о заключенных Братством секретных контрактах.
Над соседней опочивальней повисла тишина. Аракаси рискнул предположить, что стражники в горячке погони оставили без присмотра своего мертвого вожака. Через отверстие, которое он же раньше проломил в перегородке, Аракаси вернулся на арену недавней бойни.
Кровью было запятнано все, что находилось в пределах десяти футов от постели. Помимо туши поверженного хозяина здесь находились и две обнаженные девушки: в слабом свете звезд их тела отливали серебром. Одна из них молча уставилась на него. Бессознательными, жутко однообразными движениями она безуспешно пыталась стереть кровь с кожи. Другая корчилась посреди покрывал, издавая жалобные стоны. Настигнутая дротиком с отравленным наконечником, она не могла встать. С мрачной решимостью Аракаси вернул себе два стальных ножа, выхватив один из загривка Обехана, а второй - из живота охранника, распростертого на полу у ног хозяина.
Огибая изножье постели, Аракаси бросил беглый взгляд на раненую куртизанку - и остановился, пораженный. Волосы девушки золотились, словно струя пролитого масла под луной, а дрожащий свет фонарей, проникающий из сада, позволял разглядеть ее запрокинутое лицо. Это зрелище смертельной раной отозвалось в сердце Мастера, ибо ее черты были в точности такими же, как у ее сестры.
Они были близнецами.
Разум оказался бессилен против душевного порыва Мастера. Девушка, которой никак не удавалось своими тонкими руками выдернуть дротик, пронзивший ее грудь, была на вид неотличима от другой - той, кого он касался и кого ласкал в постели. Казалось, сердце у него разорвется от боли. Он призывал на помощь свою холодную, рассудительную натуру. Он заставлял себя вспомнить, кто он такой и зачем он здесь. Есть задача, поставленная перед ним Слугой Империи. Он обязан собраться с мыслями и найти архив Обехана.
Но самообладание изменило ему именно тогда, когда было особенно необходимо. Перед ним лежала умирающая куртизанка, и заботы о сохранении собственной жизни вдруг показались ему такими же бессмысленными, как попытки голыми руками поймать солнечный луч.
Голос здравого смысла настойчиво требовал: надо хранить верность долгу, а долг - это служение Маре; но глухой к любому зову, кроме голоса сердца, он опустился на колени рядом с истекающей кровью девушкой. Драгоценное время, опасность разоблачения - все перестало существовать. В его представлении невозможно было отделить куртизанку, заполонившую его мысли, от ее сестры-близнеца. Вопреки извечному инстинкту самосохранения, Аракаси обнял умирающую и привлек к себе. Как мать, убаюкивающая младенца, он нежно покачивал ее, безмолвно глядевшую на него широко открытыми глазами, до последнего спазма, потрясшего все ее тело, и до последнего вздоха.
У Аракаси было такое чувство, словно его только что жестоко избили. Ногти его пальцев вонзились в ладонь, и кровь сочилась из прикушенной губы. Из-за соленого привкуса во рту и смертного смрада, наполнившего его ноздри, к горлу подступила тошнота. Он почти не замечал присутствия другой девушки, которая была еще жива и что-то бормотала. Краем уха он улавливал ее лепет, но смысла слов не воспринимал. Аракаси судорожно вздохнул и заставил себя расцепить закостеневшие руки. Казалось, сердце у него окаменело, когда мертвая девушка выскользнула из его объятий. Однако, когда позади него послышался какой-то звук, сработала многолетняя выучка, и он метнул один из ножей. Слуга, намеревавшийся войти, был евнухом и состоял при гареме: он вернулся, чтобы присмотреть за своими подопечными.
Бросок Аракаси оказался почти безукоризненно точным: на шее евнуха, около затылка, нож пропорол глубокий след, но не уложил его на месте, а лишь заставил охнуть и отшатнуться, привалившись к раме дверного проема. Аракаси всегда отличался быстротой движений, но сейчас его онемевшие руки утратили долю привычной ловкости. Однако он не дал противнику возможности ни уйти, ни позвать на помощь. Борцовским приемом он двинул евнуха в живот, а потом еще нанес удар сбоку. Но раненый все еще был сверхъестественно силен. Руки Аракаси скользили в поисках удобного захвата. Наконец он изловчился воткнуть пальцы в рану, и струя крови, брызнувшей ему в лицо, не оставила сомнений: у врага разорвана артерия. Вместо кляпа пришлось использовать кулак, и в напряжении борьбы пальцы Аракаси были прокушены до кости.
Если бы охранники Обехана не рассеялись по саду в поисках убийцы, которому, по всем резонам, полагалось бы искать спасения как можно дальше от здешних мест, схватка не осталась бы незамеченной. Но то, что происходило на самом деле, казалось Мастеру чем-то нереальным. Он повис на агонизирующем человеке, вцепившись в него мертвой хваткой, а тот путался в стенных драпировках, натыкаясь на сундуки и столы. Прошло немало времени, пока евнух не истек кровью. Когда он наконец обмяк и упал на пол, Аракаси, шатаясь, выбрался из опочивальни.
Впервые оказавшись в этом доме, он не имел ни, малейшего представления о том, где именно следует искать журнал, в котором как бы воплотилось сердце общины. В журнале содержались зашифрованные сведения обо всех заключенных контрактах; шифр был известен только Обехану. Посредникам не сообщалось ничего, кроме имени жертвы, обреченной на заклание.
Записи тонга предстояло унаследовать Тайренхану, преемнику убитого главаря. Журнал не должен оставаться без охраны, и даже прежде, чем утихнет суета поисков, советник Обехана, вероятно, пошлет Тайренхана за этими записями.
