И то, что происходит, достойно ожидания.

Девушка начинает негромко бормотать что-то на языке, которого я никогда раньше не слышала. Он похож на латынь, но я знаю, что это не латынь. Голос проникает сквозь туман, плывет над водой, и произносимые ею слова слышны еще долго после того, как они слетают с ее уст, хотя это не эхо. Нет, что-то иное — приветствие, поклонение. Оно плывет прочь от ладьи, покуда завеса тумана не начинает постепенно приподниматься, и я понимаю: у этого есть не только природные причины.

Вода искрится в солнечных лучах — а ведь еще минуту назад никакого солнца не было и в помине. Небо, только что серое, а подчас и вовсе неразличимое, сверкает над головой, живо напоминая мне осеннее небо Нью-Йорка — глубже и синее, чем в любое иное время года.

У меня вдруг перехватывает дыхание: перед нами возникает прекрасный остров.

Он лучится и переливается над водой прекрасным и безмятежным миражом. Неподалеку от ладьи открывается укромная гавань, над которой начинается пологий склон. Разбросанные по склону дома с такого расстояния толком разглядеть невозможно.

Прекраснее всего деревья. Даже с воды видно, что остров усеян яблонями — плоды алыми точками выделяются на фоне яркой зелени деревьев и выстилающей остров травы.

— Как прекрасно!

Конечно, это слишком слабое слово, чтобы описать то, что предстало моему взору, но сейчас я иных слов найти не могу.

Димитрий улыбается мне.

— Правда ведь? — Он снова оглядывается на остров. — Никогда не перестану им восхищаться.

Я смотрю на него.

— Скажи, а он настоящий?

Димитрий усмехается.

— Нет, ни на одной традиционной карте его не найти. И все же он здесь — лежит, спрятанный туманами, предстающий лишь Сестрам, членам Совета Григори да тем, кто им прислуживает.

— Хотелось бы увидеть его поближе, — произносит Луиза.

Эдмунд кивает.

— Мисс Милторп нужен сон, а мисс Сорренсен… Мисс Сорренсен нужна помощь. — Мы дружно глядим на Соню: она разглядывает Алтус недоверчиво, чуть ли не злобно. Эдмунд снова смотрит на Димитрия. — И чем скорее, тем лучше.

Димитрий склоняет голову, подавая знак женщине в капюшоне, что заставила Алтус появиться. Она снова занимает прежнее место на носу ладьи и берется за весло. Женщина на корме делает то же самое.

Я сажусь на сиденье, глядя на скользящую под бортом лодки водную гладь. Ладья несет нас все ближе и ближе к гавани, где таятся ответы на вопросы, что мне еще только предстоит научиться задавать.

Мы сходим из ладьи на берег, где, как ни странно, нас поджидают несколько выстроившихся вдоль причала фигур в темно-пурпурных плащах, как у наших спутниц по плаванью. По тонким чертам лица понятно, что тут одни лишь женщины. Похоже, они ждут нас для какой-то церемонии.

Первыми выходят Эдмунд с Соней, за ними Луиза. Мы с Димитрием тоже покидаем ладью — сначала я, затем он. Он представляет меня как Амалию Милторп, внучатую племянницу леди Абигайль. Женщины с берега чопорно кланяются, но в глазах их читается откровенное подозрение и даже неприязнь.

Представив всех остальных членов нашего маленького отряда, Димитрий подходит к женщинам и по очереди вполголоса приветствует каждую из них. Последней он подходит к предводительнице. Она стара — должно быть, даже старше леди Абигайль, но когда она откидывает капюшон и целует Димитрия в обе щеки, я вижу, что волосы у нее черны, как смоль, без малейших признаков седины, и уложены таким замысловатым узлом, что совершенно понятно: если развязать его, они спадут до пят. Димитрий что-то тихонько говорит ей, а потом смотрит в мою сторону. Женщина кивает и делает шаг навстречу, пристально глядя мне в глаза. Взор ее пронизывает насквозь.

Внезапно я ощущаю себя пленницей.

Зато голос ее, мягкий и ровный, противоречит тому страху, что она уже успела мне внушить.

— Добро пожаловать в Алтус, Амалия. Мы долго ждали вашего прибытия. Брат Марков говорит, вы очень устали, вам нужна защита и безопасное убежище. Прощу вас, окажите нам любезность, позвольте предложить вам и то, и другое.

Она не ждет ни моего ответа, ни меня саму — просто поворачивается и шагает прочь по вымощенной камнями дорожке, что вьется к самой вершине холма. Димитрий берет меня за руку, вскидывает на плечо мой дорожный мешок и ведет меня вперед. Остальные гуськом идут следом, замыкая шествие.

Примерно на полпути к вершине мне начинает казаться, что я не дойду. Изнеможение, до поры до времени отступившее после страшного падения в холодное море, на этом благодатном острове снова овладело мной. А кругом буйство красок и ощущений — ярко алеют плоды на заполонивших все кругом диких яблонях, тут и там выглядывают из-под капюшонов женские лица, прекрасные и пугающие одновременно, зеленеет густая трава по обеим сторонам дорожки, а мягкий сладковатый аромат напоминает мне о маме. Он здесь повсюду, словно призрак того, что прежде было таким живым и всесильным.

Я слышу голос Луизы — более громкий и оглушающий, чем обычно.

— Силы небесные! Неужели на этом острове нет лошадей и экипажей? Или любого иного средства передвижения, благодаря которому нам не придется бесконечно брести вверх по горе?

— Сестры считают, что ходьба полезна для души, — отвечает Димитрий, и даже в нынешнем моем состоянии я различаю в его голосе смешинку.

Зато Луизе ни капельки не смешно.

— Комфорт — вот что душе полезнее всего, я так считаю.

Она останавливается, рукавом вытирает пот со лба.

Я из последних сил бреду, еле-еле переставляя ноги и думая, что если только мне хватит сил хоть как-то двигаться, то рано или поздно я доберусь до конца пути. Тело мое иного мнения и попросту перестает меня слушаться. Я застываю посередине тропы.

— Лия? Что с тобой? — Димитрий стоит передо мной. Я чувствую его руку, вижу его встревоженное лицо.

Мне хочется подбодрить его. Сказать, что со мной, конечно же, все хорошо. Что я буду идти, идти и идти, пока не дойду туда, где смогу наконец лечь и отдохнуть. Где смогу расслабиться, не боясь, что падшие души завладеют медальоном, который даже сейчас тяжким грузом висит на моей руке и моих мыслях.

Однако я не говорю ничего такого. Я вообще ничего не говорю, потому что слова, столь разумные и веские у меня в голове, на губах как-то не складываются. Хуже того — и ноги больше не желают поддерживать тело. Земля со страшной силой несется мне навстречу, но что-то приподнимает меня над ней.

А потом — вообще ничего. Пустота.

Из небытия меня вытаскивает какая-то пульсация на груди.

Я долго ощущаю ее прежде, чем собираюсь с силами выплыть из летаргии, сковавшей мне тело и разум. Наконец открыв глаза, я вижу пред собой молодую женщину. Волосы у нее сверкают в мерцании свечей алмазной белизной, лицо очень доброе, глаза такие же зеленые, как у меня, а лоб нахмурен.

— Т-с-с, — говорит она мне. — Спи.

— Что… что… — Я поднимаю руки к непонятному предмету на груди. Они повинуются не сразу, с трудом, но вот наконец я сжимаю какой-то твердый гладкий овал, висящий на бечевке у меня на шее. Он горячий, и на мое прикосновение отзывается с такой силой, что я почти слышу его биение. — Что это? — наконец выговариваю я.

Женщина ласково улыбается.

— Всего лишь гадючий камень, но очень сильный. Он защитит тебя от призрачного воинства. — Она отводит в стороны мои руки, подсовывает под теплое одеяло, которым я накрыта. — Спи, сестра Амалия.

— А что с… с Димитрием? И Луизой? Соней и Эдмундом?

— Уверяю, с ними все хорошо. Призрачному воинству нет дороги на Алтус, а гадючий камень защитит тебя, пока ты спишь. Бояться нечего.

Она отходит от кровати, исчезает в глубине полутемной комнаты, освещенной несколькими свечами. Я не хочу засыпать. Хочу задать множество вопросов, настоятельно требующих внимания, — но все напрасно. Я вновь ускользаю в забвение.