— А потом? — еле слышным шепотом спрашиваю я.

— Потом она начала переживать за меня. Волноваться, что со мной что-нибудь случится. Говорить, что, храня твой медальон, я подвергаю себя постоянной опасности. Что мы все в опасности из-за того, что ты отказываешься открыть Врата. Сперва я не слушала. Но постепенно… Не знаю, как объяснить… В общем, постепенно мне стало чудиться, что в словах ее есть здравый смысл, пусть и странный. Конечно, теперь-то я понимаю, что просто была уже не в себе, но… — Она заглядывает мне в глаза, и даже теперь видно, какую власть имели над ней падшие души. Видно, какой силой обладает предложение вернуть то, что казалось безвозвратно утраченным. — Все происходило так медленно, что я даже не знаю, когда именно это началось.

Слова ее поднимаются и опадают в дыхании моря, эхом звучат у меня в голове — и сменяются полным безмолвием. Соня робко протягивает мне гребень.

Я беру его у нее.

— Прости, — говорю я потому, что швырнула в нее гребнем со зла, однако в глубине души я вовсе не уверена, что искренне прошу о прощении.

Соня разворачивает руки ладонями вверх, к небу, точно сдаваясь на нашу милость.

— Нет, это ты меня прости, Лия. Я только и могу теперь, что молить тебя о прощении и клясться, что скорее умру, чем снова предам тебя.

Луиза подходит к ней и кладет руки ей на плечи.

— Соня, этого вполне достаточно. Для меня — достаточно.

Я с трудом делаю несколько шагов по неровной земле и обнимаю Соню с Луизой. Мы стоим, словно в те времена, когда пророчество было лишь неясной загадкой, а не грозной реальностью, что уже навсегда изменило наши жизни, а теперь грозит и вовсе оборвать их.

В тот краткий миг, на вершине холма над морем, я всем сердцем верю, что все снова стало как прежде, когда мы трое безоговорочно доверяли друг другу. Однако в глубине души мы понимаем: никогда уже ничто не станет таким, как прежде.

Прощание с Соней ничего не прояснило, и, тем не менее, я верю: подруга искренне желает нам добра и искренне надеется впредь хранить верность нашей стороне. Теперь остается лишь ждать, пока Сестры сочтут, что она достаточно окрепла и может вернуться в Лондон.

Мы возвращаемся к Святилищу и на полдороге замечаем, что навстречу нам кто-то бежит.

Димитрий рукой прикрывает глаза от солнца и вглядывается в показавшуюся впереди фигуру.

— Это кто-то из Сестер.

Платье Сестры раздувается на ветру, золотые волосы развеваются за плечами, сверкая, точно стекло на солнце. Наконец она добегает до нас, и я понимаю, что никогда прежде не видела эту девочку, должно быть, не старше Астрид. В первую минуту она не может вымолвить ни слова, до того запыхалась. Согнувшись, девочка жадно ловит ртом воздух и, наконец, выпрямляется, хоть дышит все еще прерывисто, а щеки ее залиты жарким румянцем.

— Мне… такое горе… Леди Абигайль… скончалась.

Я не сразу осознаю смысл ее слов. Разум мой пуст, словно неиспользованные холсты, сложенные в классе по рисованию в Вайклиффе. Однако следующие слова юной Сестры пробиваются сквозь это оцепенение.

— Меня послали за вами. Вас просят явиться как можно скорее, госпожа Владычица.

Госпожа Владычица.

Владычица.

«Нет!» — только и могу подумать я.

А потом бросаюсь бежать.

— Лия, ты не виновата, что тебя тут не было. — Уна ставит на стол чашку горячего чая. — Даже и будь ты здесь, это ничего не изменило бы. Леди Абигайль так и не пришла в себя.

С тех пор как я ворвалась в комнату, окончательно запыхавшаяся и надломленная недавней встречей с Соней и известием о смерти тети Абигайль, Уна снова и снова объясняла мне, как все произошло. Однако никакие уверения не могут унять мое чувство вины. Мне нужно было оставаться с тетей. Мне не следовало ни на секунду отходить от нее. Она бы знала, чувствовала, что я рядом — даже сквозь забытье.

— Лия… — Уна садится рядом со мной, берет мою руку в свои. — Леди Абигайль прожила долгую и плодотворную жизнь. Здесь, в Алтусе, она жила в мире и покое, как и хотела. — Уна улыбается. — Перед смертью она успела повидаться с тобой. Думаю, все это время она только того и ждала.

Я наклоняю голову, и слезы капают на стол. Даже не знаю, как объяснить Уне, сколько у меня причин скорбеть по тете Абигайль. Тетя Вирджиния всегда поддерживала и будет поддерживать меня — однако сама признала, что не обладает большим могуществом, и уже научила меня всему, что знает сама.

Я надеялась многое почерпнуть у тети Абигайль! Всякий раз, когда я думала о пророчестве, именно она, ее сила и мудрость, словно бы ограждали меня от него. Именно она казалась самым близким моим союзником, пусть нас и разделяли многие мили. А теперь я снова осталась одна, как прежде.

Остались только я да Элис.

Только я да Димитрий.

Мы стоим на безлюдном морском берегу, глядя на пустые водные просторы. Ладья, уносящая тело тети Абигайль, давно уже скрылась вдали. Тети больше нет — и разошлись все, кто стоял на берегу, пока тело тети предавали морской пучине, что окружает Алтус.

По современным меркам все произошло слишком быстро: похороны состоялись в тот самый день, как тетя умерла — таковы традиции Алтуса. У меня нет причин оспаривать это решение — разве что сославшись на традиции моего мира, а они покажутся народу Алтуса столь же странными, какими кажутся мне местные обычаи. Кроме того, она была Сестрой и Владычицей Алтуса. Что ж, если здесь принято прощаться именно таким образом, то, верно, она бы сама именно этого и желала.

Димитрий поворачивается спиной к морю и, взяв меня под руку, идет прочь.

— Я провожу тебя до Святилища, а потом мне надо предстать пред Советом Григори по поводу некоторых вопросов.

Я удивленно гляжу на него. Даже горе не в состоянии погасить моего вечного любопытства.

— Что за вопросы?

— У нас осталось много неоконченных дел, особенно теперь, после смерти леди Абигайль. — Димитрий глядит прямо перед собой, и я не могу отделаться от ощущения, что он старается не встречаться со мной взглядом.

— Да, но мы ведь завтра уезжаем? Неужели нельзя обождать?

Он кивает.

— Собственно говоря, об этом я и просил. Я должен ответить пред Советом за свое вмешательство в той истории с келпи, но попросил отложить разбирательство до того, как мы найдем недостающие страницы.

Я пожимаю плечами.

— Вполне логично.

— Да, — соглашается Димитрий. — Совет сообщит мне о своем решении к завтрашнему утру. Однако есть и другие вопросы. Касательно тебя.

— Меня? — Я резко останавливаюсь, чуть-чуть не доходя до тропы, что ведет к Святилищу. Тут уже более людно, по пути к главному зданию нам повстречалось несколько Сестер.

Димитрий берет мои руки в свои.

— Лия, ты — законная Владычица Алтуса.

Я качаю головой.

— Я ведь уже сказала: я не хочу. Не сейчас. Я не могу… — Я отворачиваюсь. — Даже думать не могу об этом, когда впереди ждет еще столько всего.

— Понимаю. К сожалению, Алтус остался без правительницы, и ты должна либо принять эту роль, либо отказаться от нее.

Во мне снова вскипает угасшая было досада.

— А почему бы Совету Григори не обратиться прямо ко мне? Уж верно, учитывая передовые взгляды Алтуса, они не считают, что обращаться к женщине — ниже их достоинства?

Во вздохе Димитрия сквозит усталость.

— Так просто не делается. И вовсе не потому, что ты женщина, а потому, что старейшины Совета Григори держатся обособленно — всегда, кроме самых экстренных ситуаций. Это… это своего рода затворничество, как вот у монахов в твоем мире. Вот почему члены ордена Григори обитают на другой стороне острова. Специальные гонцы вроде меня обеспечивают им сообщение с Сестрами. И поверь мне, Лия: если тебя когда-либо вызовут на сбор Совета Григори, это не будет означать ничего хорошего.

Я сдаюсь и оставляю безнадежные попытки разобраться в тонкостях устройства политики на острове. Сейчас у меня попросту нет времени вникать во все хитросплетения законов и правил.