Историю коронования Амброзия и его первых деяний в качестве верховного короля Британии рассказывали и до меня; она даже записана в книгах, поэтому здесь я скажу лишь, что, как я уже говорил, провел с ним первые два года, но затем, весной двадцатого года моей жизни, его оставил. Я был по горло сыт советами, маршами и длительными обсуждениями правовых вопросов — Амброзий пытался восстановить законы, пребывавшие в небрежении, — и бесконечными встречами со старейшинами и епископами, которые готовы были целыми днями и неделями зудеть над ухом, подобно назойливым пчелам, ради одной-единственной капли меда.

Я устал даже от строительства. Это было единственное настоящее дело, которым я занимался за те долгие месяцы, что прослужил в армии. И наконец понял, что мне нужно оставить его, вырваться йз круговорота дел, что творились рядом с ним: бог не беседует с теми, у кого нет времени внимать ему.

Разум всегда ищет то, что ему необходимо, и до меня наконец дошло, что свое дело я должен делать в тиши моих холмов. И потому весной, когда мы прибыли в Винчестер, я отправил весточку Кадалю, а потом нашел Амброзия и сказал ему, что уезжаю.

Он слушал вполуха; в те дни он был задавлен заботами, и годы, что прежде почти не касались его, теперь, казалось, гнули его к земле.

Я заметил, что это часто бывает с людьми, которые всю жизнь стремились к сиянию какого-то маяка, светящего с далекой вершины: когда они достигают цели пути и идти больше некуда, а нужно лишь собирать топливо и поддерживать огонь, они садятся рядом с костром и начинают стареть. Прежде юная горячая кровь грела изнутри — теперь же огню маяка приходится согревать их снаружи.

Так было и с Амброзием. Король, что восседал на троне в Винчестере, уже не был ни тем молодым военачальником, с кем я говорил через заваленный картами стол в Малой Британии, ни даже Вестником Митры, что наткнулся на меня посреди заиндевевшего поля.

— Не могу тебя удерживать, — сказал он, — ты не командир, а мой сын и волен идти, куда пожелаешь.

— Я служу тебе, но знаю, что больше пригожусь тебе там. Вчера ты вроде говорил, что собираешься послать отряд в Каэрлеон. Кто туда идет?

Он порылся в записях. Год назад Амброзий помнил такие вещи наизусть.

— Приск, Валенс. Быть может, Сидоний. Они выступают через два дня.

— Поеду с ними.

Он взглянул на меня, и внезапно я вновь увидел пред собой прежнего Амброзия.

— Что, стрела из тьмы?

— Если хочешь — да. Я знаю, что должен уйти.

— Ну, счастливого пути. И возвращайся — когда-нибудь.

Тут нас кто-то прервал. И когда я уходил, он уже был погружен в какой-то сложный пункт нового городского статута.

Дорога из Винчестера в Каэрлеон хорошая, погода стояла сухая и ясная, поэтому мы не стали останавливаться в Саруме, а направились на север, через Великую равнину, и ехали до темноты.

Немного дальше Сарума расположено место, где родился Амброзий. Теперь уже и не помню, как называлось оно прежде, но в те времена стало зваться своим нынешним именем — Амересбург, или попросту Эймсбери. Я никогда там не бывал, и мне хотелось повидать его, поэтому мы поторопились, чтобы прийти туда до заката. Меня вместе с командирами удобно разместили в доме городского головы. Городишко был скорее большой деревней, но теперь он очень гордился тем, что именно здесь родился верховный король. Неподалеку оттуда было место, где за несколько лет до того около сотни знатных мужей-бриттов были предательски убиты саксами и погребены в братской могиле, расположенной к западу от Эймсбери, за каменным кольцом, которое люди называют Хороводом Великанов или Хороводом Висячих Камней.

Я давно слышал о Хороводе Великанов, и мне хотелось посмотреть на него, поэтому, когда отряд пришел в Эймсбери и стал располагаться на ночлег, я извинился перед хозяином и в одиночку поехал на запад через Равнину. Огромная Равнина тянется там на много миль, без холмов и впадин, и однообразие ее нарушают лишь заросли терна и утесника, да еще отдельные дубы, исхлестанные ветрами. Солнце садилось поздно, и в тот вечер, когда я медленно ехал на своем усталом коне на запад, небо впереди еще было окрашено последними лучами заката, а за спиной у меня, на востоке, громоздились синевато-серые вечерние облака и горела первая вечерняя звезда.

Наверно, я ожидал, что Хоровод Великанов окажется куда менее впечатляющим, чем ряды стоячих камней, к которым я успел привыкнуть в Бретани, — чем-нибудь вроде того каменного кольца на острове друидов. Но эти камни оказались огромными, больше всех, что мне доводилось видеть прежде; и здесь, посреди огромной пустынной Равнины, они внушали благоговение и страх.

Сперва я медленно объехал их кругом, разглядывая со стороны, потом спешился и, оставив коня пастись, прошел внутрь между камней внешнего круга. Моя тень, которая ложилась на траву впереди меня меж их теней, казалась крошечной и ничтожной. Я невольно остановился, словно великаны соединили руки, не желая впускать меня.

Амброзий спросил, не была ли это «стрела из тьмы». Я ответил, что да, и это было правдой, но мне еще только предстояло узнать, зачем меня привело сюда. Пока что, теперь, когда я оказался здесь, я понял, что мне хочется лишь одного: очутиться подальше отсюда. Это было похоже на то, что я ощущал в Бретани, впервые проходя меж рядами стоячих камней: словно кто-то более древний, чем само время, дышит в затылок и заглядывает тебе через плечо. Но здесь было немного иначе. Земля и камни, к которым я прикасался, все еще были теплыми от солнца, и все же казалось, что откуда-то из глубины веет холодом.

Я пошел дальше к центру, борясь с собой. Быстро темнело, и идти приходилось осторожно. Ветра и время — а быть может, и боги войны, — сделали свое дело: многие камни упали и лежали как попало. Но общий замысел все же просматривался. Это был круг — но непохожий на те круги, что я видел в Бретани. Ничего подобного мне еще видеть не доводилось. Изначально там было наружное кольцо из гигантских камней, и часть их еще стояла. Я увидел, что стоячие камни были соединены между собой перемычками из горизонтальных, таких же огромных, как они сами. Каменная дуга — словно Исполинская изгородь — выделялась на фоне неба. Кое-где и в других местах сохранились остатки внешнего круга, но большая часть камней обрушилась либо стояла накренясь, и перемычки валялись на земле между ними. Внутри большого круга стоячих камней был другой, поменьше. Часть гигантов из внешнего круга обрушилась внутрь и опрокинула внутренние камни. Внутри меньшего круга, в центре, стояли подковой огромные камни, соединенные перемычками попарно. Три из этих трилитонов стояли нетронутыми; четвертый обрушился и опрокинул соседний. А внутри этой подковы была еще одна, из глыб поменьше, и они почти все остались стоять. Самый центр круга был пуст — лишь тени скрещивались там.

Солнце село, краски на западе угасли, лишь одна яркая звезда сияла на расплывающемся зеленоватом море. Я замер. Было очень тихо, так тихо, что я слышал, как мой конь щиплет траву и как позвякивают удила, когда он переступает с ноги на ногу. Кроме этого, тишину нарушал лишь тихий щебет скворцов, свивших себе гнездо на вершине одного из гигантских трилитонов. Скворец — священная птица друидов. Я слышал, что в былые времена друиды вершили здесь свои обряды. О Хороводе рассказывают много историй: о том, что эти камни привезены из Африки и установлены здесь древними великанами, или о том, что сами камни и есть великаны, которые когда-то водили здесь хоровод, но были застигнуты проклятием и обратились в камень. Но не великаны и не проклятия дышали холодом из земли и камней — это люди сложили эти предания, и поэты, подобно тому слепому старику в Бретани, пели о возведении кольца стоячих камней. Последний луч упал на камень рядом со мной. Огромный выступ на поверхности песчаника в точности соответствовал впадине в обрушившейся перемычке, лежавшей рядом. Нет, эти шипы и выемки созданы людьми, такими же ремесленниками, как те, кем я распоряжался почти каждый день в течение последних нескольких лет — в Малой Британии, потом в Йорке, Лондоне, Винчестере. Это сооружение было огромным, и впрямь казалось, что его могли возвести лишь руки великанов, — и все же его построили обычные рабочие, которыми руководили механики, и строили их под звуки песен, подобных той, что я слышал от слепого певца в Керреке.