Лазарь Николаевич вспомнил скрючившегося в углу клетки гомункула. Может, он сможет оживить Марию и Андрея? Тогда профессору не придётся проходить трансформацию. Но нет, подопытный, конечно, скоро умрёт. Вот если бы можно было устроить воскрешение пораньше, например, завтра… Но это исключено: чтобы зарядиться должным образом, аккумуляторам требовалось не менее пяти суток. Законы природы можно поставить себе на службу, но обойти, к сожалению, невозможно.

Утро выдалось на удивление ясное и тёплое. Лазарь Николаевич воспринял это как хороший знак, как обещание успеха. Он подъехал к кладбищу, когда часы ещё не пробили двенадцать и, припарковав машину возле ограды в жиденькой тени куста сирени, сразу направился к сторожке.

Маленький жёлтый домик скрывался за деревьями, но сейчас, пока на ветках не появилась листва, был хорошо виден от самых ворот.

Смотритель курил сигарету и щурился на солнце. Возле его ног лежала мотыга, а чуть поодаль стояла тачка с погруженным в неё надгробием.

Собака невнятной породы и светло-жёлтого окраса выскочила из-за кустов шиповника и залаяла на пришельца. Лазарь Николаевич вздрогнул от неожиданности. Животное было так агрессивно… Оно словно едва сдерживалось, чтобы не наброситься на него. Как будто не хотело пускать. Впрочем, профессор сразу пришёл в себя. Слабыми нервами он не отличался. Да и трусом не был. Всё-таки и в армии служил, и пару локальных войн прошёл в молодости.

— А ну, цыц! — прикрикнул на собаку смотритель. — Пшла отсюдова!

Псина гавкнула ещё пару раз и, опустив голову, нехотя поплелась прочь, но перед тем как исчезнуть, обернулась и ощерилась на профессора. Это произвело на Лазаря Николаевича неприятное впечатление, но он постарался собраться. Не хватало ещё, чтобы какая-то собака выбила его из колеи. Это не удалось сделать даже учёным коллегам, объявлявшим его в своё время безумцем и опасным мечтателем.

Лазарь Николаевич молча присел рядом со смотрителем и протянул ему заранее приготовленную купюру, весьма крупную. Тот взял деньги, осмотрел с обеих сторон, почтительно сложил вчетверо и спрятал за пазуху. Потом вынул изо рта папиросу и, пожевав губами, спросил:

— Что надо сделать, уважаемый? Всё оформим по высшему разряду.

Переговоры заняли меньше получаса. Смотритель обещал доставить гробы через день: ему нужно было время, чтобы нанять пару надежных человек, которые не станут болтать. Кладбища с некоторых пор находились под относительным контролем муниципалов: покойники иногда пробуждались и начинали «шалить». Правда, редко. Лазарь Николаевич обещал каждому участнику операции награду, а сторожу сверх того ещё процент. На том и расстались.

На обратной дороге профессор заехал в «Кристальный дворец» пообедать. Некогда шикарный ресторан превратился в подобие общепита, но кормили всё ещё вкусно. С трудом отыскав свободное место (не столик, нет), Лазарь Николаевич не торопясь поел, стараясь думать о блюдах. Требовалось немного разгрузить мозги перед ответственным шагом. Сосредоточенность понадобится позже.

Домой Лазарь Николаевич вернулся лишь к половине четвёртого. Раздевшись, прежде всего, наведался в лабораторию — проверить, как себя чувствует гомункул.

К удивлению профессора, тот не только оказался жив — осмотр показал, что признаков сепсиса не наблюдалось, шрамы у подопытного затянулись, и даже рубцов почти не осталось. Правда, шерсть на тех частях тела, которые учёный позаимствовал у купленной в зоологическом саду берберийской обезьяны — Macaca sylvanus — выпадала клочьями, обнажая бледную пористую кожу, покрытую странной багровой сыпью.

Заинтересованный этим явлением, Лазарь Николаевич утвердился в решении оставить гомункула живым для дальнейшего наблюдения.

Во время осмотра ему показалось, что взгляд существа стал более осмысленным. Обездвиженное специальной инъекцией, но не усыплённое, оно следило за профессором внимательно и с явным интересом.

И всё же гомункул был обречён. Возможно, багровая сыпь свидетельствовала о начавшемся отторжении. Правда, казалось странным, что зажили шрамы и температура существа не повысилась. Но это могло стать следствием действия препаратов, которые применял во время оживления Лазарь Николаевич.

Профессор включил ноутбук и открыл файл, в котором вёл записи об экспериментах. Поставив на странице дату, он сделал пространную запись, описывающую проведённый опыт и изменения в состоянии подопытного. После этого он занялся необходимыми приготовлениями к процедуре трансформации, запланированной на вечер.

В начале шестого Лазарь Николаевич отправился в постель, чтобы набраться сил перед предстоящим опытом.

Боль была невыносимой. Препарат заполнял вены, быстро разносясь по мышцам и органам. Всё тело горело. Лазарь Николаевич не мог полностью представить процессы, происходившие в его организме — для этого ему попросту не хватало знаний. Но он чувствовал, что меняется сама его биологическая сущность — будто кто-то перемешивает его тело, начиная с самой крошечной клеточки.

Профессор корчился и кричал, не помня себя. Временами сознание покидало его, и он проваливался в липкую темноту, из которой к нему тянулись мокрые щупальца, оплетавшие руки и ноги. Эти галлюцинации казались совершенно реальными, и всё же, когда Лазарь Николаевич выныривал из бездны, то понимал, что никаких потусторонних тварей не могло быть в этой комнате, наполненной жужжанием, щелканьем и воем приборов.

Учёный не знал, сколько времени длилась трансформация. В какой-то момент он почувствовал, как боль отступает — медленно, нехотя, как враг, неожиданно встретивший слишком сильное сопротивление и всё ещё не желающий до конца поверить в собственное поражение.

Мышцы расслабились, дыхание выровнялось, и Лазарь Николаевич ощутил накатывающую сонливость. Его тянуло в чёрную бездну — туда, где кишели невидимые твари с влажными холодными щупальцами.

Профессор хотел сопротивляться, но организм совершенно ослабел. Перенесённые муки оказались чрезмерны, и тело нуждалось в отдыхе. Веки закрылись против воли Лазаря Николаевича, и он отключился.

Откуда-то донеслось невнятное бормотание. В нём улавливался определённый ритм, присущий осмысленной речи, но распознать слова или даже отдельные звуки было невозможно…

Очнувшись, Лазарь Николаевич некоторое время лежал, почти не шевелясь. Он остался жив, и это радовало. Обрёл ли он способность воскрешать? Это нельзя будет выяснить, пока через несколько дней не наступит срок. Но Лазарь Николаевич знал, что не станет испытывать себя на животных — как гомункула.

Он попытался сесть, и ему это удалось. Тело болело, но терпимо. Только во рту пересохло, и глаза слезились.

Лазарь Николаевич слез на пол и постоял, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, он вполне мог двигаться. Главное — не делать резких движений.

Надо добраться до постели.

Профессор взглянул в ту сторону, где стояла клетка. Неужели и гомункулу пришлось так же плохо? Хотя, наверное, даже хуже…

Существо следило за Лазарем Николаевичем из темноты. Его желтоватые глаза блестели: свет от ламп отражался в зрачках. Оно сидело тихо и неподвижно, словно чучело. Может, сдохло?

Профессор прихватил одну из ламп и подошёл к клетке. Гомункул выглядел лучше, чем утром: его рубцы исчезли, кожа стала гладкой. Волосяной покров исчез полностью: шерсть клочьями валялась на полу. Лазарю Николаевичу показалось, что пропорции тела существа изменились. Они стали гармоничнее, хотя всё ещё были далеки от человеческих.

Во взгляде гомункула читалась насмешливость. Он смотрел на своего создателя со странной иронией. Из-за этого возникало неприятное ощущение.

— Эй! — окликнул его Лазарь Николаевич. — Ты меня понимаешь?

Гомункул не шевельнулся.

«Должно быть, показалось», — решил профессор.

Воспалённая кожа существа приобрела отчётливый багровый оттенок и блеск — словно её натёрли воском.