– С чего вы сделали такие выводы?

– С того, что у него раздроблен тазовый сустав, Ксюш, и теперь он не только ходить не сможет, но и …

– Замолчите! Сейчас же! – повышаю голос, краснею, как помидор, потому что разговаривать с посторонним мужчиной о чем-то интимном я не готова, несмотря на то что этот мужчина врач.

– Но это правда, Ксюш, – невозмутимо повторяет одно и то же Семен.

Я срываюсь с места. Все! С меня достаточно. Больше не хочу слушать весь этот кошмар. Но далеко уйти мне не удается. Семен догоняет меня. Останавливает, хватая за руку.

– Ксюша. Ну, послушай. Ну, прости меня. Прости. Я слишком прямолинеен? Ну, я не привык по-другому. Понимаешь?! Я считаю, что незачем обманываться. Лучше уж горькая правда, чем сладкая ложь.

– Отпустите меня. Мне мерзко от того, что такое чудовище, как вы, касается меня. Отпустите!

Стряхиваю его руку. Нечаянно взгляд цепляется за фигуру мужчины, который остался стоять возле двери. На лице Аркадия застыла полуулыбка и ироничный блеск в глазах. На какой-то миг мне показалась, что мужчине нравится наблюдать за тем, как меня мучает Семен. Он как будто получает скрытое наслаждение. Получает... удовольствие оттого, что я страдаю.

– Ах, так! – вдруг утробно рычит Семен. – Это я, значит, для тебя чудовище. Это я? Тот, кто помог тебе, вытащил тебя и твоего чокнутого муженька с того света. Это я чудовище? Ну, кроме как тупой курицей, я тебя назвать больше никак не могу. Ты глупая женщина, ты отказываешься от того, кто тебя действительно полюбил и не за то, что ты можешь стать инкубатором для моих детей, а за то, что ты та, кто может подарить мне счастье и та, которую я готов обожать…

Мне кажется, или я схожу с ума!?

Смотрю на Семена. Он сумасшедший!

Стоит и орет, как ненормальный! Зрачки расширены, рот брызжет слюной, руки трясутся, того и гляди, кинется драться.

– Эй! Эй! А ну-ка! Что тут происходит?

Голос Григория Владимировича действует на Семена, как хлесткий удар по лицу. Мужчина даже дергает головой в сторону.

А для меня он будто спасательный круг, брошенный утопающему.

Я пячусь в сторону свекра.

– Черт побери! – бубнит Семен, продолжая буравить меня своими дикими глазами. – Я ухожу, Ксюш. Но я не закончил. Я еще вернусь.

Мужчина быстро удаляется, пошатываясь из стороны в сторону, но ориентиром ему служит Аркадий.

Я, шокированная происходящим, не могу двинуться с места.

– Ксения! Чего этот подонок хотел? – строго спрашивает свекр, подходя ко мне вплотную, обнимает за трясущиеся плечи.

– Я… я точно не знаю, Григорий Владимирович. Вроде, как начинал с того, что замуж звал, а потом начал угрожать.

– Вот же гаденыш?! – возмущается мужчина, а тем временем Семен достигает Аркадия, что-то ему рассказывает, активно размахивая руками по сторонам. Мужчина все так же продолжает улыбаться, не спуская с меня взгляда. Потом вскидывает руку и жестами показывает, что мне нужно взять телефон. Но у меня его с собой не было. Гаджет остался в сумке, которую унесла мать.

– Пойдем. Больше не бойся. Я теперь рядом. И никто тебя не посмеет обидеть.

С территории реабилитационного центра мы уходим в полном молчании. И даже Кира, всегда болтушка, в этот раз, прижавшись к моему боку, молчала.

Я так была расстроена происшествием, что напрочь забыла и о том, чтобы взять телефон, и о том, чтобы спросить у Григория Владимировича про состояние Игната. Потому, не дождавшись от меня вопросов, свекор завел разговор о муже сам.

– Ксения, я знаю, тебе сейчас не до Игната, но если вдруг ты хотела к нему съездить после выписки, то не стоит. Он никого не хочет видеть. Мы к нему с Кирой ездили несколько раз.

– Да?! – удивленная я, сжимаю плечико дочки. – А мне почему ничего не сказали?

– Папа просил не говорить, – серьезно отвечает дочка. – У него трубка изо рта торчит и ему тяжело разговаривать.

У меня невольно сжимается сердце. Перед глазами мгновенно вырисовывается образ Игната и мне становится его искренне жаль, а еще… Мне безумно хочется его увидеть. Хотя бы просто для того, чтобы убедиться в том, что он жив.

– Папу жалко, – шмыгает носом Кира.

– Ну, ничего. Я надеюсь, выкарабкается. Лиля там с ним круглосуточно. Уход хороший, а значит, и результат должен быть такой же, – не без уважения в голосе говорит свекор.

– А что с тем мужчиной, который сбил Игната? – задаю крутящийся на языке вопрос.

– Ничего, – буркнул свекр, и я не поверила своим ушам, когда в его тоне уловила бессильную ярость. – Даже с моими связями я ничего не могу сделать. Этот Каспаров – неприкосновенная личность. Гад он и бандит. Больше ничего не скажу. Ну, и лечение сына он оплатит, – это все.

Я ясно услышала, как мужчина скрипнул зубами, как хрустнули в костяшках его пальцы, сжимающие руль. Значит, здесь действительно ничего нельзя сделать и свекор сделал все от него зависящее. И по тому, что ничего у него не вышло, он находится в праведном гневе.

– Мне жаль, Григорий Владимирович, – отвечаю искренне.

– Спасибо, Ксения, – чеканит каждое слово с холодной яростью. – Но я так просто не сдам позиций. Каспаров не раз пожалеет о том, что натворил.

На этой ноте разговор завершаем. Мы и так слишком много позволили себе в присутствии Киры. А мне бы не хотелось, чтобы она слышала и половину того, что о чем мы разговариваем.

Григорий Владимирович довез нас к самому подъезду. Помог подняться. Заходить не стал, но возле двери задержал меня:

– Ксения, я так и не спросил: как ты себя чувствуешь? Как ребенок? – он опускает взгляд на живот. – Все о других проблемах больше беспокоюсь.

– Все хорошо, Григорий Владимирович. Шею, конечно, беречь нужно. В воротнике ходить. А с ребенком… прогноз по беременности дают положительный. Надеюсь, внука или внучку я вам все же смогу еще родить.

У Григория Владимировича заблестели глаза:

– Значит?!

– Пока ничего сказать не могу, – перебиваю свекра. – Не знаю, как поступить правильно.

– Так… как подсказывает сердце, Ксения.

Я смотрю на мужчину, а у самой в груди сердце трепыхается, как у птички, взявшей высоту больше, чем она себе могла позволить по силам. Мышцы от напряжения сводит судорогой. В горле застревает ком.

– Это не так просто, Григорий Владимирович, – отвечаю сдавленным голосом.

Мужчина, обнимая меня за плечи, притягивает к груди. Я слышу, как гулко бьется его огромное сердце о каменную грудную клетку.

– У вас еще может все получится, Ксюш. Я в это верю.

– Шанс правда есть? – голос матери дрожит, на глазах появляются слезы.

– Шансы есть практически всегда, – отвечает врач, тщательно рассматривая черно-белый снимок. – И, как вы понимаете, все зависит не только от навыков доктора, но и от того, насколько сама идея операции и восстановления близка пациенту.

– За мое состояние не стоит переживать. Только идиот не захочет снова встать на ноги.

– Игнат, я в вас и не сомневаюсь, – ухмыляется мужчина.

– Говорите прямо, как есть. Я готов услышать правду.

– Шансы невелики, – правда тяжелым булыжником прибивает к кровати. – Но попробовать пересадку стоит. Все будет зависеть от вашего организма. Объясню просто: насколько он окажется восприимчивым к принятию чуждого сустава.

– Будем надеяться на лучшее. Да, сынок?! – мать сжала мне ладонь.

– А нам другого не остается, – уголки рта врача тянутся вверх. – Значит, все решено, – отложив снимки, врач хлопает себя по карманам, достает ручку. – Это примерная сумма, которая потребуется для операции, – черкнув шестизначное число, врач протягивает записку матери. Даю вам два дня для подготовки.

– Хорошо, доктор, – кивает мать, и прячет записку в карман. – Мы будем готовы.

Врач уходит, оставляя нас наедине

– Сколько? – сухо интересуюсь, хотя уже заранее понимаю, что сумма не такая уж и большая. Потянуть сможет среднестатистический айтишник с окладом в две с половиной тысячи баксов.