Карталон продолжал:

— Я видел, как Ганнибал побеждал превосходящих по численности врагов. Так, однажды, когда олкады[21] хотели перейти реку Ибер, армия Ганнибала отступила. Олкады опьянели от ложной победы. Когда они приблизились к нашему берегу, всадники и слоны Ганнибала напали на них. Тогда-то олкады и хлебнули своей победы — все утонули! Ганнибал знает, как одолеть врага, даже когда на одного из наших приходится трое чужих. На него ты можешь положиться…

Опять раздался рев солдат одного из отрядов, поэтому Карталон закричал:

— За нас думает он! Достаточно ненавидеть римлян так, как он, — большего не надо. Мы похороним все это волчье отродье! Ты должен ненавидеть римлян, ибо другого они не заслуживают! С самого начала они были разбойниками. Ромул — первый римлянин — убил своего брата Рема только за то, что Рем перепрыгнул канаву, которую Ромул вырыл, чтобы разделить «твое» и «мое». Во все времена Рим устанавливал границы, стоившие другим жизни. Но теперь Ганнибал уничтожит римлян…

Ганнибал тем временем подошел к наемникам, выстроившимся возле слонов. Карталон перегнулся вперед, его губы коснулись моего уха.

— Теперь дело за тобой, — прошептал он. — Слушай, что я скажу. — Ганнибал был младше тебя, когда отец заставил его поклясться перед алтарем Молоха в вечной ненависти к римлянам. Ему было всего девять лет. А тебе уже двенадцать… Клянись! — крикнул Карталон, потому что наемники опять заревели. — Клянись Ганнибаловой клятвой: «Я буду ненавидеть Рим, пока он не исчезнет! Я буду топтать римлян!..» — Он затряс меня, стараясь перекричать наемников.

Но я уже не понимал смысла его слов: наемники кричали слишком громко.

Тут Ганнибал направился к нам. Он ехал вдоль строя слонов. Перед Суром он остановил лошадь и спешился. Я удивился, какой он маленький, — в седле он выглядел высоким. Я увидел, как он сунул руку в один из седельных мешков. Подходя к Суру, он протянул слону кусок каменной соли. Теперь я близко видел его лицо, его глаза и сразу забыл о его маленьком росте.

— Сур, — сказал Ганнибал. — Старина! Давненько мы не видались. Как живется? — обратился он к слону, и Сур взял из его руки соль. — Впереди у нас большой путь, — продолжал Ганнибал. — Так далеко еще не ходил ни один слон: мы отправляемся через Альпы!

Сур засунул кусок соли в рот. Потом он стал размахивать хоботом — это означало, что он доволен.

— Прогулка будет нелегкой, — доверительно сказал ему Ганнибал. — Но ты всегда был молодцом, чего бы от тебя ни требовали.

Сур положил свой хобот на плечо Ганнибала. Это был признак особого доверия — так он делал только с Карталоном и со мной.

— Хитрец! — улыбнулся Ганнибал. — Мы понимаем друг друга!

Ганнибал взял хобот слона и потерся об него лицом. Потом он взглянул вверх, на меня и Карталона.

— Что это значит? — воскликнул он весело. — У тебя сын?

— Можно так сказать, — заулыбался от этих слов Карталон. — Мальчик обязан мне жизнью.

— Ну, маленький Карталон, как ты управляешься с Суром? — спросил меня Ганнибал.

— Как нельзя лучше, — ответил я по-финикийски.

— Разве ты не карфагенянин? — поразился Ганнибал.

— Он будет им, — заверил его Карталон. Ганнибал рассмеялся:

— Ты и Сур подходите друг другу!

При этом он смотрел не на Карталона, а на меня. Я еще никогда не видел таких глаз.

— Надеюсь на тебя, маленький карфагенянин, — сказал он мне. — Такие, как ты, мне нужны.

Я почувствовал, как загорелось мое лицо. Не спуская с меня глаз, Ганнибал сел на лошадь, чтобы двинуться дальше.

— С ним ты отправишься в поход, — прошептал позади меня Карталон. — Или ты все еще хочешь поменяться с кем-нибудь, кто не с нами?

Я хотел сказать «нет», но это «нет» застряло у меня в горле.

— Не забывай, что ты поклялся ненавидеть римлян так же, как он!

Я все еще смотрел на отъезжавшего Ганнибала. Я не мог признаться, что вовсе не клялся. Я не мог признаться в этом даже самому себе.

Теперь я видел его часто, почти каждый день, и он всегда замечал меня, когда я появлялся неподалеку. «Мой маленький карфагенянин!» — кричал он мне еще издали. Казалось, Ганнибал знал в лагере всех людей, несмотря на то что было их здесь около сорока тысяч. Все они сопровождали его в разных походах, вместе с ним голодали, на его глазах отличались в бою или бывали ранены. Большинство из них служили еще его отцу. Всем им всегда вовремя и хорошо платили. Некоторые из них обязаны были Ганнибалу жизнью. На залитых кровью полях лежали они с ним, как убитые, когда после страшной работы оружие выпадало у них из рук.

Обо всем этом я знал от Карталона, который рассказывал мне о походах Ганнибала, и особенно часто с тех пор, как он появился в лагере.

— Каждому из нас он родной брат, — уверял меня Карталон. — Так же, как его отец, Барка, был каждому из нас отцом. Откуда бы ни пришел человек, в лагере Ганнибала он становится карфагенянином.

Карталон знал много историй не только о Ганнибале, но и о его отце — Барке.

— Даже загнанный в ловушку, Барка все равно оставлял врага с носом, — рассказывал Карталон. — Один раз римские триеры[22] окружили корабль с красными парусами, на котором находился Барка. Когда на врага были брошены последние копья, Барка стал защищаться глиняными горшками. Он повелел бросать их на триеры преследователей. Римляне сначала смеялись над этими странными снарядами, но когда горшки раскололись, никто уже не смеялся: триеры вдруг закишели ядовитыми змеями, которые накинулись на римлян. И Барка ускользнул. Он вышел невредимым даже из горных крепостей Эрике и Эйркте, где выдерживал долгую осаду римлян в первой войне. За право покинуть крепости вместе со своим войском римляне потребовали плату: восемнадцать денариев за каждого человека. Но в результате за это поплатились римляне, ибо с этими выкупленными воинами Барка завоевал Иберию, а Ганнибал завоюет с ними Рим — он обещал это в Гадесе.

Теперь я знал, почему Ганнибал ездил в Гадес, в то место, где Африка ближе всего подходит к Иберии, возле Геркулесовых Столпов. По требованию верховного жреца Богуда Ганнибал приносил там жертву Мелькарту[23] — герою, ставшему богом.

— Время от времени верховный жрец любит задабривать богов, — сказал Карталон. — Но мне кажется, что Ганнибалу это вовсе не нужно. Ведь у него есть мы! Каждый из нас в этом лагере даст разорвать себя ради него на куски! Кроме этих двух наблюдателей из Карфагена! — поправился он.

Вот уже пять дней эти двое были у всех на языке.

«Миркан, Бармокар! Пособники Рима!» — об этом кричали повсюду. Смятение охватило весь лагерь. Карталон потащил меня за собой. Его глаза опять злобно сверкали.

— Они стоят у позорного столба! — кричали вокруг.

Все бежали к холму перед воротами лагеря. Когда мы пришли туда, холм уже был окружен плотной стеной воинов. Карталон подталкивал меня вперед. Мы с трудом протиснулись сквозь толпу, и я увидел двух наблюдателей, привязанных к столбам. Я с трудом узнал их — наголо обритых, с окровавленными лицами.

Перед ними стоял Мономах.[24] В руке он держал плетку. Рядом с ним находился еще какой-то карфагенянин, раньше я его никогда не видел.

Никого в лагере не боялись больше, чем Мономаха, который командовал пехотой. Он был кумиром наемников; говорили, что он убил своей рукой более четырехсот врагов.

Мономах обвел взглядом толпу — все замолчали. Тогда он велел говорить стоявшему рядом незнакомцу.

Человек объяснил:

— Я пришел из Карфагена. Четыре дня тому назад в городе появились послы от римлян. Они подали жалобу на разрушение Сагунта. Это их дело. Но они потребовали отдать под суд Ганнибала. В этом нет ничего удивительного — все привыкли к наглости римлян. Но послушайте, что потребовал Ганнон[25], старый враг Барки! Он, этот предводитель тех самых карфагенян, в руках которых вместо оружия набитые кошельки, потребовал, чтобы Ганнибала выдали римлянам!