Он протянул мне правую руку. Я просунул лезвие под кожаную перевязь и разрезал ее. Мы увидели клеймо, выжженное на белой, незагоревшей части руки.

— Я всегда скрывал его, — прохрипел Карталон, хватая ртом воздух. — Но теперь вы его видите и должны все знать: молодым человеком во время первой войны я попал к ним в руки. Мой слон был убит, а я сам ранен. Они вытравили на мне это клеймо, как будто я скотина. Они подвергли меня пыткам. Они хотели выпытать у меня все, что я знаю о дрессировке слонов. Когда я больше не мог выносить боль, я заговорил. Но я все наврал им. Каждое мое слово было лживым. Они перестали сдирать с меня кожу, потому что я много всего наговорил им. Через два года я бежал. Я дошел до морского берега и взял чью-то лодку. В те дни море еще принадлежало Карфагену, я встретил карфагенский корабль и был свободен! — Карталон задыхался. — Возьми кинжал, — прохрипел он, — убей им первого же римлянина, которого ты увидишь. Карталон умирает, но его ненависть не должна умереть вместе с ним. Теперь ты — Карталон, ты будешь их ненавидеть!..

Это были его последние слова. Карталон посмотрел на меня так пронзительно, что я испугался. Отсвет огня заиграл на его лице, и оно стало необычайно живым. Но он был мертв.

Сур поднял голову. Раза два он неуверенно шагнул, потом поднял хобот. Он хотел было затрубить, но бессильно уронил хобот; он застонал, а потом снова застыл в задумчивости.

Когда наступила хорошая, тихая погода, армия Ганнибала снова двинулась в путь. Он дождался прихода весны, чтобы перейти через горы. Отвергнутый горами зимой, Ганнибал спустился в долину, где солдаты долго находились у нее в плену.

Мне было безразлично, куда идти. Силен заботился обо мне. Сур был здесь, и Ганнибал сидел позади меня на слоне. Со мной остались только эти трое: Силен, Сур и Ганнибал.

Ганнибал не всегда ехал сидя на Суре. Часто он скакал на одной из своих лошадей, а иногда и шел пешком, как простой наемник. Он делил с нами все трудности похода. Он спал с нами на голой земле и укрывался плащом, который от грязи стал из красного серым.

Ганнибал дошел почти до Плаценции. Отброшенный на позиции, которые он занимал несколько месяцев назад, Ганнибал выжидал, пока солнце не высушит как следует дороги, чтобы по ним можно было идти. Реки, наполненные дождем и тающим снегом, вышли из берегов и затопили долину.

— Сколько это еще будет продолжаться? — спросил я Силена.

— Ты имеешь в виду наводнение?

— Нет, войну.

Силен посмотрел на меня и ничего не сказал.

— Месяцы?

— Годы, — ответил Силен.

— Три? Пять?

— Может быть, десять. Или двадцать.

Я посмотрел на серую гладь воды, на залитые дороги, ведущие в долину. Я подумал о наших союзниках, которые быстро появлялись и так же быстро исчезали.

— Что говорит Ганнибал? — осмелился я спросить.

— Он привык к войне, — ответил Силен. — Он и не думает кончать. И всех в армии он тоже заставляет об этом не.думать. Его солдаты голодны, изранены и похожи на нищих, но он заставил их чувствовать себя хозяевами мира. Все эти недели, пока мы тут стоим, видел ты хоть какие-нибудь признаки недовольства? И никогда ничего такого не будет, потому что Ганнибал именно тот человек, на которого хотят быть похожи все воины: твердый, смелый, непобедимый. Он потерял свое самое главное оружие — слонов, кроме одного. Но он продолжает войну. И наемники последуют за ним. Он единственный бог, которому они поклоняются. Он знает, что за римлянами — Рим, а Карфаген очень далеко отсюда, но это его не угнетает. Он верит в себя и в тех, кто идет с ним рядом.

Я не мог оторвать глаз от Силена.

— А почему ты идешь вместе с ним? Ты же против войны.

— Я действительно против войны, — сказал Силен. — Но она идет, и я хочу в ней участвовать. Как иначе смогу я описать все, что здесь происходит, если я сам не буду очевидцем?

Мои мысли обратились к Суру, и я вдруг испугался предстоящей битвы.

— А своего единственного слона Ганнибал пустит в бой? — спросил я Силена.

— Он постарается, чтобы слон не пострадал, — ответил Силен. — Ты же знаешь, как он его любит.

С того дня, как умер Карталон, Сур и я стали держаться к Ганнибалу еще ближе, чем когда-либо раньше. Иногда Ганнибал объезжал крепости, сидя верхом на Суре, чтобы испытать крепость дорог. Большая часть дорог еще была покрыта жидкой грязью.

Глаза у Сура больше не болели. Но левый глаз Ганнибала, который воспалился в горах, все еще нарывал, несмотря на лечение. Ганнибал не щадил себя и спал мало. Издалека его можно было узнать по повязке, закрывавшей лоб и левую щеку. Я никогда не слышал, чтобы Ганнибал жаловался, хотя, как я узнал от Силена, испытывал постоянную боль.

Я содержал в порядке его платье и оружие и часто бывал у него в палатке. Когда его глаз болел сильнее, чем обычно, он ложился на постель и вытягивался на ней во всю длину. В это время он не разговаривал и закрывал здоровый глаз. Я угадывал по его дыханию, спит он или бодрствует. Большую часть времени он не спал.

Однажды, когда он лежал так, закрыв здоровый глаз, и не спал, я заметил, что из его широкого пояса, висевшего на одной из стоек палатки, что-то высовывается. Это был необычайно маленький, плоский пузырек синего стекла, тоньше моего мизинца. Только было я хотел засунуть его обратно, как Ганнибал поднялся. Он потребовал пояс, засунул пузырек обратно в потайной кармашек и тщательно застегнул на нем пряжку. Он долго смотрел на меня одним глазом.

— Это мое последнее спасение, — сказал он, — живым они меня не возьмут. — Он отдал мне пояс. — Но ты ничего не видел…

— Я ничего об этом не знаю, — ответил я, испытывая большой страх.

Он снова лег.

— Теперь у нас две тайны, — сказал он, и голос его был спокойным. — Сон о драконе и пузырек в поясе. Даже Силен об этом не знает.

Он помолчал, а потом заговорил о Суре.

— Ты хорошо с ним ладишь, — сказал он, — лучше, чем Карталон.

— Карталон был хороший погонщик, — возразил я.

— Да, — согласился Ганнибал, — а ты мой маленький карфагенянин.

Я не переставал думать о синем пузырьке. Когда я ушел из палатки, меня стал мучить вопрос: почему он носит с собой яд? Значит, он думает о поражении? Он хочет оставить за собой открытую дверь — обеспечить выход, когда выхода больше не будет? Он боится конца, который будет зависеть не от него? Эти мысли беспокоили меня, и я чуть было не поддался искушению поведать мою тайну Силену. Но я не сделал этого даже тогда, когда он застал меня в минуту раздумий.

Однажды Ганнибал явился без повязки. Он сорвал ее. Его левый глаз был мертв. Под левой бровью темнела узкая щель.

— Одноглазый человек на однобивневом слоне, — сказал он насмешливо, когда процессия наконец снова двинулась.

На этот раз армия пересекла горы без особых трудностей. Потом начались болота. Наемники шагали по колено в воде. Люди и лошади пропадали в тумане. Только Сур возвышался надо всем подобно серой скале; он двигался как призрак. Ганнибал молча сидел позади меня в седле, набитом козьей шерстью.

На болотах многие солдаты заболели. Ганнибал не обращал на них никакого внимания. Он делал все, что мог, для здоровых. Он посылал всадников в селения возле дорог и приказывал брать там все, что можно унести. Те, кто сопротивлялся, теряли не только свое имущество.

— Я не позволю, чтобы голод унес хотя бы одного из моих людей, — говорил Ганнибал.

Четыре дня и три ночи шли мы по болотам, потом они кончились. За несколько миль от Тразименского озера Ганнибал приказал разбить лагерь. Через два дня ему донесли, что римские легионы продвигаются к нам с севера.

— Теперь мы вступим с ними в борьбу, — сказал Ганнибал своим ближайшим советникам. — И недалеко отсюда.

В последние два дня он изучил окрестности и нашел удобное место для засады. Он приказал, чтобы ночью горели все лагерные костры, и оставил охрану поддерживать огонь. Мы уже видели римлян. Как только стемнело, Ганнибал отвел свою армию на юг вдоль подножия гор неподалеку от города Картоны. Ганнибал знал, что консул Фламиний, теперешний начальник римской армии, был таким же безрассудным, как и Семпроний. Он так спешил обратить карфагенскую армию в бегство, что споткнулся на лошади, и она сбросила его через голову наземь. Когда об этом донесли Ганнибалу, он сказал: