Так что не удивительно, что другая история тоже связана с одинокими про­гулками, только эта история — не о маленькой девочке, а о женщине-фи­лософе, женщине-писателе. Симона де Бовуар рассказывает о чрезвычайно трудном периоде своей жизни, когда "счастливая любовь", в которой спле­лось интеллектуальное партнерство и длящийся уже около года роман с Сартром, начала как бы растворять ее личность. Восхищение идеями парт­нера — это хорошо, но почему собственных идей стало приходить в голо­ву все меньше? Ей всего двадцать с небольшим, у нее, как говорится, "все хорошо": Париж, любовь, профессиональная перспектива. Откуда же это ощущение, что она теряет какую-то существенную часть себя, становится пассивной и внутренне несамостоятельной? Она принимает серьезное ре­шение: на год уехать из Парижа, преподавать в Марселе, побыть одной. И существенной частью ее паломничества к себе становятся большие пешие прогулки — настоящие походы по восемь-десять часов, в старом платье, веревочных сандалиях.

Все это происходит в те времена, когда молодая женщина, гуляющая по го­рам в одиночестве, кажется еще более странной, чем сейчас. Она попадает в непредсказуемые и порой рискованные ситуации, связанные с людьми, животными и стихиями. Она рискует подвернуть ногу или быть укушенной змеей — и ни души вокруг. Она учится отвечать за себя сама, рассчитывать свои силы и полагаться исключительно на них:

"В одиночестве я бродила в туманах, лежавших на перевале Сен-Виктуар, и шла по краю Пилон де Руа, рассекая всем телом силь­ный встречный ветер, — он срывал с головы берет, который, крутясь, улетал вниз, в долину. И я была одна, когда заблудилась в отрогах Люберон. И все эти моменты, полные тепла, жизни и ярости, принадлежат только мне и никому более".

Она вернулась в Париж другим человеком — та, которую мы знаем как об­ладательницу пытливого и независимого ума, спустилась с этих гор в вере­вочных сандалиях: "Я знала, что теперь я могу во всем полагаться на себя саму"[14].

Почти невозможно понять, что в интеллектуальных способностях мальчи­ков и девочек действительно врожденное, природное, а что связано с соци­альными ожиданиями и различиями в воспитании. Родители относятся к мальчикам и девочкам по-разному, они их даже в младенчестве по-разному держат на руках. Более того, они по-разному ведут себя при детях разного пола. В классической работе "Психология половых различий" исследовате­ли Стэнфордского университета проанализировали наиболее распростра­ненные предрассудки, не подтверждающиеся экспериментально. Итак, за­ведомой неправдой является следующее:

•   девочки более общительны и более внушаемы, чем мальчики;

•   у девочек более низкая самооценка;

•   девочки лучше обучаемы в отношении монотонных, исполни­тельских операций, а мальчики более "аналитичны";

•   на девочек больше влияет наследственность, а на мальчиков — среда;

•   у девочек лучше развито слуховое, а у мальчиков — зрительное восприятие;

•   у девочек меньше выражена мотивация достижения, желание преуспеть.

•   у девочек лучше выражены речевые и языковые способности;

•   у мальчиков лучше выражены математические способности;

•   у мальчиков лучше выражена способность к зрительно-простран­ственной ориентации;

•   мальчики более агрессивны — и словесно, и физически[15].

Данные эти получены не вчера. И почему же они не перевернули жи­тейских представлений о мальчиках и девочках, будущих тетеньках и дя­деньках?

При всем уважении к научной традиции, все это более чем условно, пото­му что очень трудно (если вообще возможно) отделить собственно способ­ности, "данные" — от их судьбы в мире. Мир же встречает мальчика и де­вочку разными ожиданиями, причем с самого начала, с первого крика но­ворожденного. А ожидания — это не просто мысли, они материализуются во вполне конкретных действиях тех людей, которые круглосуточно фор­мируют маленького ребенка. И, разумеется, они во многом сформированы "мифом пола", который тем самым превращается в реально действующую силу, непосредственно участвующую в воспитании и обучении. До тех пор, пока он "носится в воздухе", мы им дышим — и те, кто растят мальчи­ков и девочек, и случайный прохожий на улице с каким-нибудь дурацким замечанием, и школьная медсестра или как там у них в Стэнфорде эта дол­жность называется. То, что объявлено неправдой "по науке", может пре­красно "жить и побеждать" еще десятилетиями, путая и сбивая результаты более поздних исследований. А жизнь подсказывает, что гендерные сте­реотипы ох как живучи, и никакой фундаментальный труд им не указ.

Stanford University Press, 1974.

И это — значительно более горькая правда, чем "объективная" истина экс­периментальных исследований. Самое же поразительное вот что: первые свои представления о том, хорошо или плохо быть девочкой, что можно и нужно знать и уметь, а что — "лишнее" и не понадобится в жизни, мы усваиваем от тех, кто больше возится с нами в детстве, чьи голоса и при­косновения первыми встречают нас в мире. И в девяти случаях из десяти это женщины. Мужские голоса и образы присоединяются к "хору" позже. Они невероятно важны, но... скажите, кто проверял ваши домашние зада­ния в младших классах? Кто заглядывал через плечо, пока вы, высунув от напряжения язык, сражались с четырьмя арифметическими действиями? И на что эти "кто-то" обращали больше внимания — на аккуратное, "краси­венькое" ведение тетради или на то, что пример можно решить еще не­сколькими способами? На то, как обернуты учебники, — или на ваши воп­росы, на "сто тысяч почему"? Например, Вера Кирилловна, любимая детьми и уважаемая в школе учительница младших классов, прямо говорит, что ей больше нравится учить мальчишек. Почему? "Без родительской поддержки все мои труды ничего не стоят. Матери девочек больше хотят, чтобы все было благополучно, чтобы ребенок старался. И все. К третьему классу дев­чонки уже какие-то нелюбопытные, лишний раз мозги не нагружают. С этим не поспоришь, это среда". И глубокоуважаемая Вера Кирилловна — тоже часть этой среды, заметим мы не без печали...

Что разовьется, а что завянет без поддержки, какие способности доживут, трансформируясь, до признания миром, а какие съежатся и превратятся в комнатных, декоративных "уродцев", в очень большой степени зависит от ролевых ожиданий этого самого мира. И в первую очередь — от самых важных для маленькой девочки людей — мамы с папой (если есть), бабуш­ки с дедушкой (опять же, если есть), воспитательницы в детском саду, учи­тельницы в начальной школе. При этом мама (мамины подруги и другие значимые "тети") часто говорят одно, а демонстрируют совсем, совсем дру­гое. Например, говорят "учиться важно, ты должна получить хорошее об­разование, тогда у тебя будет хорошая работа", — а сами приходят со сво­ей "хорошей работы" еле живые, между собой клянут ее на чем свет и во­обще изображают рабыню Изауру на плантациях. Из общих знакомых "хо­рошо устроившимися" называют обычно не тех, кто живет интересной и осмысленной жизнью и развивает свой потенциал, а совсем других — тех, кому не надо рано вставать. А "умной бабой" обычно — ту, которая преус­пела в тайных семейных манипуляциях, в "мужеводстве". И что прикажете из всего этого понимать девочке?

Мужская же часть семьи тоже бывает поразительно "логична" в своих про­граммных высказываниях: дочке зачем-то следует стараться, "думать голо­вой" — но при этом оценки, раздаваемые направо и налево способностям и уму других женщин, ясно говорят другое. Отец, гордый академическими успехами дочки, может обронить: "Ну, с головой-то у нас все в порядке, в меня пошла". Это — комплимент, а уж что говорить о критике! Много ли вы знаете пап и дедушек, всерьез обсуждающих с "девчонками" устройство компаса, простые ремонтные работы, автомобильные дела, не говоря уж о политике, финансах или философии? Единицы. Исключения. Их дочерям и внучкам повезло. Я знаю одного папу, который заглянул в школьный учеб­ник истории для пятого класса, пришел в ужас и завел дома обыкновение два вечера в неделю рассказывать своей Лельке мировую историю "для больших", сложно и по-умному. Ему нравится так проводить свое свобод­ное время и быть отцом. Неизвестно, что будет с Лелькиными мозгами дальше, но шанс у них есть.